Струя кофе из джезвея выливалась замедленно и маслянисто, и было видно, что кофе очень густой. Чик не любил такой кофе, но смотреть на эту густую, маслянистую струю было приятно.
Разлив кофе, тетушка уселась на свое место, а Евгению Александровну усадила на ее. Гостья сидела спиной к дяде Коле, и это теперь приводило ее к некоторому беспокойству, хотя она из приличия старалась делать вид, что совершенно спокойна за свой затылок.
– Ну, в чем дело? – несколько раздраженно спросила тетушка, уловив во взгляде дядюшки ожидание справедливого наказания Чика.
На этот раз она свой вопрос сопроводила нетерпеливым жестом руки, заранее признающим вздорными все его претензии. Жест ее дядюшке явно не понравился.
– Воздух кидает в Колю! – отвечал дядюшка гневно и потряс ладонью, повторяя тетушкин жест, на этот раз означающий, что вздорность претензий свойственна не ему, а скорее ей.
Тетушка посмотрела на Чика.
– Я только вздохнул, – сказал Чик, – а ему показалось, что я дышу на него.
– Совсем спятил? – спросила тетушка и, чтобы он ее лучше понял, слегка посверлила указательным пальцем свой висок.
Тут тетушка допустила ошибку. Видно, она была слишком увлечена своей беседой с Евгенией Александровной и хотела побыстрей отделаться от этого маленького недоразумения. Кроме того, она хотела показать новому человеку, что она всегда контролирует положение и сумасшествие дяди скорее забавно, чем опасно.
Оскорбительность предположения, что он спятил, окончательно вывела дядюшку из себя. Он вскочил со стула, подошел к столу, за которым сидела тетушка, и, низко наклонившись в ее сторону, спросил с гневным удивлением:
– Я спятил?!
Он спросил это, отчасти как бы не веря своим ушам, тем более что он был глуховат.
– Да, ты, – спокойно ответила тетушка, положив горящую папиросу в пепельницу и прихлебывая кофе.
Всем своим поведением она показывала Евгении Александровне, что ей незачем волноваться, что все это сущие пустяки. Евгения Александровна слегка побледнела, когда дядюшка вскочил с места и подошел к их столу.
– Это ты спятила!!! – крикнул дядюшка и погрозил тетушке пальцем. На Чика он взглянул с еще большим укором и, погрозив ему пальцем, добавил с не меньшей убежденностью: – Это он спятил!!!
Потом он посмотрел на Евгению Александровну с выражением гневного укора, но и с желанием разобраться, на чьей она стороне. Видимо, не определив этого, он отвернулся от нее, и по выражению его лица можно было понять, что он оставляет за собой право высказаться об этой малознакомой женщине несколько позже, когда прояснятся ее позиции.
Под взглядом дядюшки Евгения Александровна побледнела еще заметней.
– Кажется, он бузить начинает, – сказала тетушка, глубоко вздохнув и теперь входя в роль угнетенной женщины, вынужденной во цвете лет быть сиделкой при тяжело больном брате. – Господи, за что такое наказание?!
– Как бы дверь не начал кромсать, – добавил Чик, вспоминая об одном из ближайших этапов нарастания дядюшкиного гнева.
В самом деле, в таких случаях, если гнев его ничем не погасить, он начинал со страшной силой хлопать какой-нибудь из дверей, так что известка с потолка сыпалась на пол.
Дядюшка продолжал смотреть на тетю, ожидая от нее последней искры, не хватающей ему для сокрушительного взрыва. Когда Чик сказал про дверь, Евгения Александровна беспокойно забегала глазами. Тетушка ничего не ответила, а только скорбно вздохнула, поникнув головой.
– Сегодня жарко, – как бы объясняя дядюшкино состояние, напомнил Чик.
– Ах да! – ожила тетушка и хлопнула себя по лбу. – Я же совсем забыла… Чик, я тебя очень прошу, сходи с ним на море…
– Хорошо, – сказал Чик, стараясь ничем не выдавать своей радости.
Дядюшка не меньше Чика любил море. Но без взрослых его отпускали только в очень жаркие дни с Чиком. В жаркие дни на него что-то находило или считалось, что может найти, а море действовало на него успокаивающе.
– Море, – сказала тетушка веско, словно щелкнула ножницами, перерезавшими тлеющий бикфордов шнур.
– Море?! – переспросил дядя, как бы не веря своим ушам. Теперь голос у него был почти дружелюбный.
– Да, море, – повторила тетушка, снова зажигая недокуренную папиросу и показывая Евгении Александровне, что заминка была совершенно случайной и она, тетушка, как всегда, полностью контролирует положение. – Можешь взять, – добавила тетушка, видя, что Чик снова принялся отгонять мух от персика. Чик осторожно взял персик, надкусил его сочащуюся нежную плоть и, прежде чем оторваться от надкуса, всосал в рот излишки сока, чтобы он не пропадал.
– Море, море, – радостно забормотал дядюшка и, уже так же радостно обращаясь к Евгении Александровне, стал объяснять ей поступок Чика, окрашивая его в юмористические тона.
– Мальчик фу, фу! – показывая, что Чик дул в его сторону, объяснил дядюшка, похохатывая над глупым чудачеством Чика. – Мальчик дурачок…
Дядюшка пошел в залу за своей удочкой, которая стояла возле его кровати.
– Так на чем я остановилась? – спросила тетушка, прихлебывая уже остывший кофе.
– Вы говорили, что к вам стал свататься персидский консул…
– Да, консул, – подтвердила тетушка, – он проходу не давал ни мне, ни моему отцу…
Через пять минут Чик спускался по лестнице вместе с дядей Колей, у которого за плечом торчала вполне оснащенная удочка, если не считать такой маленькой детали, что на конце лески не было крючка.
– Разрешила? – хором спросили ребята, видя Чика спускающегося по лестнице вместе с дядей.
– Разрешила, – ответил Чик и добавил: – Только дядю надо будет напоить водой с сиропом…
Чик все-таки чувствовал некоторые угрызения совести за то, что он добился разрешения таким коварным способом.
– Конечно, – согласился Оник, понимая, что финансовое бремя, как обычно, ляжет на него.
– С двойным сиропом, – жестко добавил Чик.
– Конечно, – снова подтвердил Оник. Ведь недаром он был не кем-нибудь, а сыном Богатого Портного.
Животные в городе
Из деревни приехал дедушка с коровой и теленком. Корова эта была записана на имя тетушки, хотя, в сущности, принадлежала дедушке. Но она была записана на тетушку, и деревенское начальство решило, что корову надо отдать тому, на кого она записана. Вот дедушка и пригнал корову вместе с теленком.
Чик сначала на корову и ее теленка не обратил внимания. Внимание его целиком было поглощено лошадью дедушки. Дедушка приехал верхом на лошади, корову вел на веревке, а теленок сам шел за коровой. Дедушка загнал корову вместе с теленком в сарай, лошадь привязал к забору, а сам ушел на базар, помахивая камчой.
Чик подошел к лошади. Она была рыжая. От нее пахло приятным запахом пота и кожей седла. Лошадь искоса смотрела на Чика и клацала удилами. Когда Чик приблизился к лошади, он почувствовал волнение. Точно такое же волнение он испытывал, когда приближался к морю. Чик очень удивился похожести этого волнения на то, потому что лошадь ничем не напоминала море. Может быть, дело было в том, что запах ее напоминал запах моря?
Чик осторожно скинул поводья со штакетника и вывел лошадь на улицу. Лошадь послушно шла за ним. Чик остановил лошадь, закинул поводья к седлу и, задрав ногу, попытался вставить ее в стремя. Задирать ногу было ужасно трудно, но Чик все-таки добрался ногой до стремени. Но когда он попытался оттолкнуться второй ногой от земли, чтобы взобраться на седло, лошадь повернула голову и попыталась укусить его за задранную ногу. Чик ее быстро убрал, и тогда лошадь отвернула голову.
Чик снова задрал ногу и попытался оттолкнуться от земли другой ногой, но лошадь опять повернула голову и хотела укусить его. Чик опять быстро убрал ногу. Чик сильно разволновался. Он никак не мог понять: в самом деле она пытается его укусить или только делает вид? Чик решил перехитрить лошадь. Он так натянул поводья, чтобы она повернула голову в противоположную сторону. Тогда он снова вставил ногу в стремя и снова попытался оттолкнуться от земли, но тут лошадь, обо всем догадавшись, опять повернула к нему голову и попыталась дотянуться до его ноги. Чик снова убрал ногу. Он даже вспотел от волнения. На него уже посматривали прохожие и соседи, те, что стояли на улице или сидели на ступеньках своего крыльца.
В деревне он часто видел, как всадники садятся на лошадь и она точно так же поворачивала голову, чтобы схватить их за ногу, но они успевали вскочить в седло, и лошадь, не дотянувшись до ноги, отворачивалась и послушно шла в ту сторону, куда направлял ее всадник.
И Чик решил рискнуть. Он подумал, что в крайнем случае ей не так-то легко будет прокусить его сандалию. Он снова приподнял ногу, вставил ее в стремя и, не обращая внимания на голову лошади, изо всех сил оттолкнулся другой ногой. Он упал грудью на седло и, как ему показалось, неимоверно долго докарабкивался до него, так что лошадь за это время могла бы откусить ему ногу. Но она не откусила ему ногу, и он успел перебросить через седло вторую ногу и, усевшись, вдел ее в стремя.
