город Николаев —
эти дни когда-нибудь мы будем
вспоминать.
Об огнях-пожарищах,
о друзьях-товарищах
где-нибудь,
когда-нибудь
мы будем говорить.
Вспомню я пехоту,
и родную роту,
и тебя
за то, что дал мне
закурить.
Давай закурим
по одной!
Давай закурим,
товарищ мой.
А когда не будет немцев тут
в помине
и к своим любимым мы придем
опять,
вспомним, как на запад шли
по Украине,—
эти дни когда-нибудь мы будем
вспоминать.
ВАДИМ ШЕФНЕР
ЗЕРКАЛО
Как бы ударом страшного тарана
Здесь половина дома снесена,
И в облаках морозного тумана
Обугленная высится стена.
Еще обои порванные помнят
О прежней жизни, мирной и
простой.
Но двери всех обрушившихся
комнат.
Раскрытые, висят над пустотой.
И пусть я все забуду остальное —
Мне не забыть, как, на ветру
дрожа.
Висит над бездной зеркало стенное
На высоте шестого этажа.
Оно каким-то чудом не разбилось.
Убиты люди, стены сметены,—
Оно висит, судьбы слепая милость.
Над пропастью печали и войны.
Свидетель довоенного уюта,
На сыростью изъеденной стене
Тепло дыханья и улыбку чью-то
Оно хранит в стеклянной глубине.
Куда ж она, неведомая, делась,
Иль по дорогам странствует каким
Та девушка, что в глубь его
гляделась
И косы заплетала перед ним?..
Быть может, это зеркало видало
Ее последний миг, когда ее
Хаос обломков камня и металла,
Обрушась вниз, швырнул в небытие.
Теперь в него и день и ночь
глядится
Лицо ожесточенное войны.
В нем орудийных выстрелов зарницы
И зарева тревожные видны.
Его теперь ночная душит сырость.
Слепят пожары дымом и огнем.
Но все пройдет. И, что бы
ни случилось,—
Враг никогда не отразится в нем.
22 ИЮНЯ
Не танцуйте сегодня, не пойте.
В предвечерний задумчивый час
Молчаливо у окон постойте.
Вспоминайте погибших за нас.
Там, в толпе, средь любимых,
влюбленных.
Средь веселых и крепких ребят.
Чьи-то тени в пилотках зеленых
На окраины молча спешат.
Им нельзя задержаться, остаться —
Их берет этот день навсегда.
На путях сортировочных станций
Им разлуку трубят поезда.
Окликать их и звать их —
напрасно.
Не промолвят ни слова в ответ.
Но с улыбкою грустной и ясной
Поглядите им пристально вслед.
ПАВЕЛ ШУБИН
ПОЛМИГА
Нет.
Не до седин.
Не до славы
Я век свой хотел бы продлить.
Мне б только
До той вон канавы
Полмига,
Пол шага прожить:
Прижаться к земле
И в лазури
Июльского ясного дня
Увидеть оскал амбразуры
И острые вспышки огня.
Мне б только
Вот эту гранату.
Злорадно поставив на взвод…
Всадить ее.
Врезать, как надо.
В четырежды проклятый дзот.
Чтоб стало в нем пусто и тихо.
Чтоб пылью осел он в траву!
…Прожить бы мне эти полмига.
А там я сто лет проживу!
ПАКЕТ
Не подвигались стрелки «Мозера».
И ЗИС, казалось, в землю врос,
И лишь летело мимо озера
Шоссе с откоса на откос.
От напряжения, от страха ли
Шофер застыл, чугунным став,
А за спиной снаряды крякали.
На полсекунды опоздав.
Прижавшись к дверце липкой
прядкою,
Чтобы шоферу не мешать.
Фельдъегерь всхлипывал украдкою
И вновь переставал дышать.
И из виска, совсем беззвучная.
Темно-вишневая на цвет.
Текла, текла струя сургучная
На штампелеванный пакет.
СТЕПАН ЩИПАЧЕВ
ПАВШИМ
Весь под ногами шар земной.
Живу. Дышу. Пою.
Но в памяти всегда со мной
Погибшие в бою.
Пусть всех имен не назову.
Нет кровнее родни.
Не потому ли я живу.
Что умерли они?
Была б кощунственной моя
Тоскливая строка
О том, что вот старею я,
