* * *
Мы с блеском лжем своей душе,
Больным.
Забытым.
И забитым.
И Апокалипсис уже
Стал повседневным нашим бытом.
* * *
Кончается двадцатый век
В крови,
В моленьях и в надеждах.
Стереотипен человек
И жалок
В действах и в одеждах.
Мысль на меже. На рубеже!
Живет разгадка – еле слышно –
Что человеком быть уже
На белом свете
Не престижно.
* * *
Не проклинаю этот свет
За неразборчивость деяний.
Мир будет до скончанья лет
Творить себя без покаяний.
Встречая одинокий взгляд,
Прошу:
Беги от злобной жажды.
Все наши боли отболят.
Все слезы высохнут однажды.
Гляжу в себя,
В былую даль,
И понимаю ближе к краю:
Мне человека в жизни жаль!
А человечества – не знаю...
133
![]()
НА РУБЕЖЕ МОЕМ ПОСЛЕДНЕМ
Я уже писала, что составлять
сборники муж так и не
научился. К собственным
детям-стихам объективным
быть не мог. Подборки
делались под настроение, а
потом обнаруживалось, что
главное осталось «за бортом»...
Так создавались и «Молитвы
времени разлома». Разбираясь в
оставшемся, я досадовала. К
счастью, в Вологодском
отделении Союза писателей
России подошла его очередь на
брошюру из серии «Вологда-XXI век».
Сборник «Свобода - тягостная ноша» составляла я. Михаил в то время был в больни-
це и только внес коррективы. В Союзе писателей с текстами согласились, только заголо-
вок сборника не понравился (слишком публицистично!). Был предложен другой - «Тягост-
ная ноша», но мне он показался безликим, да и Михаил не согласился.
- Автор и есть публицист, - сказала я. - У него такое лицо. А «Тягостная ноша»... что-
то от такелажа: «Цемент», «Железный поток».
Тираж у этих малоформатных брошюр был приличный - 999 экземпляров, их рассы-
лали по области, раздавали для пополнения школьных библиотек. Резонанс в прессе – ну-
левой.
…Он давно не выходит из дому. Собрания Союза писателей он и раньше не очень-то
жаловал, а тут... появилась уважительная причина оставаться в стороне - болезнь. Он и
рад.
Светлым пятном в конце девяностых была наша семейная дружба с врачом детской
поликлиники Верой Леонидовной Бузыкаевой. Вера искренне увлеклась творчеством Ми-
хаила Николаевича и приобщала других. Часто бывала у нас дома как друг и врач. В ней
было особое женское обаяние, за которым, впрочем, ощущался твердый, мужской харак-
тер. Она замыслила написать о Михаиле художественно-документальную книгу, и не то-
лько с блеском выполнила задачу, но и издала книгу за счет своих скромных медицин-
ских заработков, с привлечением спонсорских средств. Книга «Нет, жизнь моя не горький
дым...» получилась большая, красивая. Но, несмотря на активную Верину пропаганду и
положительные отзывы практически всех, кто ее прочитал, достойного отклика книга так
и не получила, что больно ранило автора.
Почему же так вышло? Осмелюсь предположить - по той же причине, почему не ну-
жен был сам Михаил Николаевич. Никому ничего особенно не нужно, если перестаешь
«толкаться и давить». А «толкаться» Вера устала.
...Вспомнилось, как в семидесятые годы прошлого века первый секретарь обкома
КПСС посчитал, что Вологде для повышения престижа власти нужно иметь прирученного
писателя-классика. На роль мэтра был приглашен с Урала Виктор Астафьев. Ему дали
квартиру в престижном доме и подарили мебельный гарнитур. Но Астафьев не оправдал
надежд: вел себя независимо, а потом и вовсе уехал, да еще и написал по мотивам воло-
годской жизни сатирическую повесть «Печальный детектив». Это писателей и власть оби-
134
дело («Гарнитур взял, а нас опозорил...», «После знакомства с этим произведением хоче-
тся помыть руки»). Когда я рассказала об этом профессору Пермского университета Р.В.
Коминой, она засмеялась: «Писателям дарят не гарнитуры, а понимание».
Миша говорил о коллегах-писателях:
- Я никому ничего не желаю плохого. Но я им - не по зубам.
Болезнь скручивала его. К физическим страданиям добавлялись моральные. Муча-
ясь от одиночества, все больше замыкался в себе.
КРЕСТ
Жизнь вечна
В мечтах дурака:
Признанье,
Раденье о благе...
Спокойно выводит рука
Раздумья мои на бумаге.
Мелеет надежды река.
Тень в черном,
Российские дроги...
Выводит рука старика
Знак Плюс
На вчерашней дороге.
Знак Плюс - это и есть крест. Многим казалось: жизнь поэта подходит к концу, он
уже никогда ничего нового, интересного не напишет. К счастью, они ошиблись.
* * *
Страшись безликой тишины,
Когда в безумной круговерти
И жизнь, и смерть
Обобщены
В таинственное жизнесмертье,
Где по команде слезы льют
И выше смысла ставят фразу,
И любят нищие салют,
И умирают по приказу.
НЕИЗБЕЖНОСТЬ
Вере Бузыкаевой
Ты задай мне вопрос,
Не отвечу –
Задай его снова.
Может, вместе найдем –
Как с собой примирить это слово:
Превратиться в пыльцу,
Стать ничем
Под дождями, снегами.
Безразличное время
По лицам пройдет сапогами.
Как осмыслить ничто:
Беззащитность,
135
Бесправье,
Безгласье...
И при жизни еще
Отыскать с неизбежным согласье.
* * *
Никого я в друзья не зову.
Ни пастух мне не нужен,
Ни стадо.
Други, недруги –
Сон наяву.
Сновидений мне больше не надо.
Оскудев, разбежались друзья.
И петляет еще в поле голом
Беспричальная стежка моя
Меж свободою
И произволом.
* * *
Безумнее на свете нет беды –
Жить в вечном состоянии вражды,
Когда дыханьем,
Мыслью правит бой –
Неважно с кем,
С врагом
Или с собой.
* * *
Я знаю
Кровь и смерть войны,
Колосья,
Тучные от праха,
Глаза казненных без вины,
Психоз бесправия
И страха.
Так уж ведется на Руси...
У самого себя спроси
За тесноту,
За нищету,
За немоту,
За темноту,
За политический разбой,
За всех,
Гонимых на убой.
И никаких гарантий нет,
Что мы не повторим тех лет.
* * *
Было стыло. Стало пусто.
Нищий верит. Умный пьет.
Ритуальное искусство -
Пляска в прорву, в гололед.
136
Обрученные с бесплодьем,
Скрыв трагедию под фарс,
Мы от прошлого уходим,
А грядущее – от нас.
* * *
Помолчим.
Больную память я не трогаю.
Слез удушье: дорогая...
Дорогой...
Весь свой путь
Прошел разлучною дорогою.
И пришел к тебе – другой.
И сам другой.
Заморожено на сердце,
Заморочено.
То, что было,
Не воротишь, помолчим.
Наша молодость
Страною укорочена,
Перечеркнута
Без смысла и причин.
Ты прости меня, далекая, родимая,
Не брани за преждевременность седин:
За утерянное, за необратимое!
