Нина сидела в кухне на табуретке, расстегнув новое пальто.
— Про ногу твою забыли, — спохватилась тётя Тамара.
— А у меня уже ничего не болит, — сказала Нина, для убедительности притопнув валенками по натёртому до блеска паркету.
В Одессе тёплое море
Мира Наумовна так и сказала:
— В Одессе тёплое море. Поеду к Софочке. Вот дождусь лета и поеду.
— Нет, вы посмотрите на неё, — обиделся дедушка Семён. — Поедет она! Что ты там забыла?
— Мам, ну, правда, летом жарко. Тебе тяжело будет, — деликатно намекнула Оля на букет из давления, сердца, правого колена и поясницы.
Возраст, ничего не попишешь. Тревожно маму одну отпускать, да и на Софу, гимназическую подругу, надежды мало — склероз. Прошлым летом она приезжала погостить. Как дитя малое, честное слово! Целый переполох устроила: потерялась на Владимирской горке. Всем семейством искали: Миша на телефоне дежурил, Оля с девочками по горкиным склонам бегала, папа маме валерьянку капал. Правда, Софа сама нашлась. На такси прикатила. Она бы и раньше вернулась, но не могла в ридикюле найти записную книжку с адресом.
— Буду принимать морские ванны, — пояснила Мира Наумовна цель поездки. — Вместе с Софой.
— Ой, не смешите меня! — трагически схватившись за голову, вскричал дедушка Семён. — Твоя Софа таки устроит потоп. Войдёт в море — и всё!
Дедушка Семён ничего не имел против необъятных габаритов Софы. Ему крупные женщины всегда нравились. Он просто не хотел, чтобы Мира Наумовна уезжала. Заранее ревновал её к чайкам, волнам и этим, как их… кипарисам. Ко всему этому пошло-курортному шлянию. Когда-то в молодости они ездили вдвоём к Чёрному морю. Не в Одессу, правда. В Ялту. В санаторий. Ему тогда, как передовику производства, дали путёвку. И он, между прочим, не поехал один. Он, между прочим, взял Миру Наумовну с собой, хотя она не была передовиком производства.
Мира Наумовна, приучая дедушку Семёна к мысли о неизбежности поездки и, следовательно, временной разлуки, задумчиво пела, как бы случайно:
Тот, кто рождён был у моря,Тот полюбил навсегдаБелые мачты на рейде,В дымке морской города.
Хотя сама она родилась не у моря. А совсем даже наоборот — в Белой Церкви. Потом вышла замуж за дедушку Семёна и переехала в Киев, чем значительно повысила свой социальный уровень. Тогда дедушка Семён был не дедушкой, а очень даже ничего. Поэтому Мира Наумовна не только повысила свой социальный уровень, но и получила массу положительных эмоций и новых волнующих впечатлений. Совместила приятное с полезным, так сказать. И после всего этого она собирается в Одессу! Одна!
Дедушка Семён, как бы не слыша многозначительного пения Миры Наумовны, в противовес ехидно напевал про этот бандитский город:
На Дерибасовской открылася пивная,Там собиралася компания блатная.
На что Мира Наумовна усиливала ностальгическое пение, превращая лирическую мелодию в маршеобразное подтверждение своих намерений. Но дедушка Семён, не сбиваясь, продолжал основную тему:
Там были девочки: Маруся, Роза, РаяИ с ними верный спутник — Вася Шмаровоз!
Таким образом он не только косвенно давал понять, что девочки всё ещё будоражат его неугомонную душу, но и что сам он ого-го какой молодец, не хуже таинственного Васьки Шмаровоза. И Мира Наумовна о-о-чень рискует, оставляя его без присмотра. Но Мира Наумовна, по-видимому, недооценивала его способностей и легкомысленно пренебрегала намёками на готовность тряхнуть стариной.
Она собирала чемодан. Про чемодан — отдельное слово. Чемодан, извлечённый из сарая, из-под культурного слоя, образованного керогазом, заржавленным утюгом, сломанными санками etc., протёртый от пыли и паутины, был ещё довоенный. Тех времён, когда на курорт ездили обстоятельно, со вкусом. Он был фибровый, коричневый, с прочной ручкой и двумя блестящими замочками. Самое главное — он был настолько глубоким и вместительным, что запросто мог сойти за сундук средних размеров и требовал достойных нарядов.
Оля по выходным, прихватывая вечера будней, шила новое и перелицовывала старое. Разве можно насовсем выбросить чесучовый костюм? Сейчас такой чесучи уже никто не делает. Этот современный поплин и в подмётки чесуче не годится. Оля распарывала, осторожно тюкая стежки краешком трофейного лезвия «Золинген». Тут требовалась ювелирная точность: одно неверное движение — и дырка! И пропадут драгоценные два сантиметра ткани, запрятанные в швы. Швов в старом костюме — тьма египетская. Вытачки, складочки, вставочки, кармашки… Нина сидела, затаив дыхание, и смотрела. А Оля всё тюкала, тюкала лезвием — и вот наконец материя освобождалась из плена и превращалась в причудливо вырезанные лоскуты. Потом тётя их отстирывала, нежно теребя в тёплой мыльной воде, чтобы не расползлись, сушила и гладила, прошпаривая влажную ткань утюгом. Паф-ф-ф! И старых строчек не видно. Можно кроить и шить платье. Ой, нет! Пока ещё рано. Бабушка Лиза согласилась вышить гладью. Чесуча белая с зеленоватым отливом, поэтому нитки мулине бабушка подобрала салатовые. Ах, как красиво!
В сборах принимал участие весь двор. Ну не весь, конечно. Тётя Паша-рыбачка не принимала. Она в курортах не понимает. И дядя Петя-рыбак не принимал. И Зина тоже. С ней всё равно никто не разговаривает. И толстая Бася всерьёз не учитывалась: какая из неё советчица? Она сама влезла со своими советами.
На лавочке сидели Мира Наумовна, тётя Фира, тётя Голда и Нина. Грелись на солнышке. В беседке пока неуютно и сыро, хотя снег давно растаял. Уже середина апреля, тепло. Ручьи, пробежавшие по двору, начисто отмыли булыжники, которыми вымощена та часть, по которой ходят в магазин, на работу, на рынок и в школу. Остальное пространство уже покрылось кудрявой невысокой травой. Скоро она отрастит мелкие зелёные бубочки, обрамлённые малюсенькими беленькими лепесточками, и будет терпеть, когда по ней ходят и бегают. Ходят взрослые: в сараи за чем-нибудь нужным, бельё вешают или снимают, примяв траву огромным алюминиевым тазом. Зина даже выварку выволакивает, мало ей таза. От этого в траве получаются лысины и видно, что растёт она в мелком золотистом песке. Дети бегают по траве, носятся, валяются. Но они лёгкие, траве не больно. Иногда на зелёной бубочке отдыхает божья коровка. Её надо осторожно посадить на ладонь и прошептать:
Божья коровка,Полети на небо,Дам тебе я хлеба.Там твои деткиКушают котлетки.
И коровка расправит жёсткие оранжевые крылышки, а из-под них вылезут тонкие, затрепещут, и она полетит высоко-высоко, в синее пронзительное небо, слепящее раскалённым добела солнцем… И Мира Наумовна поедет в Одессу, к морю. Интересно, какое оно — море? Наверное, большое. Как Днепр без того берега.
Мира Наумовна, тётя Фира и тётя Голда не просто так сидели. Они караулили подушки и перины, разложенные на раскладушках для проветривания. Поглядывали, чтобы не стащили. Хотя кто их стащит? Чужие по Боричеву Току не ходят. Могут пройти почтальонша с раздутой сумкой на ремне, перекинутом через плечо, да детская врачиха Гутман. Но они почти что свои. Могут выскочить бандиты из-за высокого серого забора, ограждающего лес на горке, схватить парочку подушек или даже целую перину — и убежать назад за забор. Поэтому надо следить. Нина тоже следит, но отвлекается. Интересно послушать разговоры взрослых.
— Платье чесучовое готово, спасибо Лизе, — продолжила Мира Наумовна сагу про курортную подготовку. — И сарафан Оля уже пошила.
— Нет, ви только посмотгите, как она постигала! К скамейке подошла толстая Бася и, возмущённо показывая пальцем на вывешенное Зиной бельё, справедливо ожидала поддержки. Гневного осуждения. Бельё должно быть белоснежным, а не таким вот, что от людей стыдно. Бельё — это визитная карточка хозяйки. Если хозяйка не умеет стирать, это, извините, не хозяйка, а.
— Шнарантка! — пренебрежительно пожала плечами тётя Голда.
— И она ещё будет его всем показывать! Когда такое бельё надо пгятать. Пгятать — и всё! Нет, ви такое видели?
— Ой, я вас умоляю, — поддержала общее осуждение тётя Фира. — Когда человек не имеет никакого понятия!
Сама тётя Фира имела понятие. Во двор она всегда выходила в одном из бесчисленных длинных халатов, туго накрахмаленных и тщательно отглаженных, что было непросто, учитывая мельчайшие оборочки. Халаты шились ею собственноручно, из белого в цветочках ситца. Несмотря на безукоризненные халаты, соседки тётю Фиру тоже слегка осуждали — за то, что она красила губы красной помадой и в парикмахерской наводила чёрные брови. То, что она красила волосы чёрной краской, не осуждалось. Мира Наумовна тоже собиралась закрасить седину хной. Попозже. Пока рано. Это она перед самым отъездом сделает.
