Нельзя ходить в гости с насморком. Неприлично носить инфекцию людям. И к себе никого не пускать, если заболел. Надо позвонить по телефону и вежливо сказать: «Не приходите! У нас зараза!» Лене в окно-фонарь на кухне стукнуть и предупредить. Она тогда испугается и начнёт спрашивать, какие продукты купить. Тёте Оле, Лере и Жене в окно на улицу покричать, только тихо. Громко кричать тоже нельзя. Подкараулить, когда они во двор выйдут, и тогда тихо покричать. А дядю Мишу караулить не надо. Ему Оля скажет.
Нельзя пить некипячёную воду. Кипячёная всегда есть в прямоугольной бутылке тёмно-коричневого стекла с плотно притёртой крышкой. Откуда она взялась такая, медицинская? Бабушке Лизе, наверное, на работе подарили. Утром и вечером бабушка Века ставит эмалированный, зелёный в белых крапинках, чайник на плиту. Зажигает под ним голубой дрожащий цветок с жёлтыми лепестками и ждёт, когда из носика пойдёт пар. Потом снова ждёт — когда остынет. Тогда уж наполняет бутылку. Вода из неё чем-то странным пахнет. Больницей, что ли? Но из-под крана напиться никому в голову не придёт. Всё равно что из лужи. И можно запросто умереть. А вот интересно: почему бабушка Лиза на фронте даже из болота пила — и ничего? Однажды на дне котелка оказалась сваренная лягушка. Значит, вода всё-таки кипячёная была.
Нельзя делать ветер. Если одна бабушка стелет постель и нечаянно взмахнёт одеялом, другая непременно вскрикнет: «Не делай ветер! Тут же дети!»
Нельзя быть в кухне, когда бабушка Века готовит хрен. Она надевает старые очки и обматывает голову платком. Бегать с улицы домой всё равно через кухню, поэтому видно, как обмотанная бабушка быстро-быстро трёт белые корешки на тёрке, а потом ложкой складывает квецю в баночки. Может, она ещё что-то делает, но приходится прошмыгивать.
Нельзя топать, хлопать, скакать как коза, бегать как скаженная, когда бабушка Лиза печёт заварные пирожные. Они очень капризные и могут не подняться. Тогда все труды насмарку. И пирожных не будет, и бабушку жалко. Она взбивает тесто. Кряхтит и даже подстанывает. Нина сто раз хотела помочь, но бабушка говорила: «Всё испортишь, я тебя знаю».
Нельзя говорить пошлости. Нина сидела в кухне у тёти Оли, а Женя сказала: «Некогда мне тут с вами, пойду „Апрельские тезисы“ конспектировать». Лера спросила: «Это Карл Маркс сочинил?» Тётя Оля ответила: «Ленин. У меня в институте по истории КПСС всегда пятёрки были». Нине тоже захотелось сказать что-нибудь умное и принять участие в беседе интеллигентных людей. Она сразу вспомнила маленького кудрявого мальчика в центре октябрятской звёздочки и кокетливо вздохнула: «Ах, Ленин! Он такой хорошенький!» «Нинка, не говори пошлостей», — поморщилась Женя. И все её поддержали. Нине стало стыдно, что она такая пошлая.
Нельзя быть тимуровцем. Один только раз была, вместе с Ирочкой Лубан. Нину после этого бабушка Века тёрла мочалкой в корыте и почти что шпарила кипятком. Ирочку неизвестно как тёрли и шпарили, потому что её два дня на улицу не выпускали, а потом как-то забылось. Не будешь ведь через два дня человека спрашивать: «Тебя сильно мыли?» В тимуровцы они сами записались. Точнее, распределились: Нина — Тимур, а Ирочка — команда. Они пошли помогать детям, которые жили в угловом доме, на первом этаже. Грязные дети вечно сидели на подоконнике открытого окна и явно нуждались в помощи. Нина стянула из плетёной корзины под столом два яблока-малиновки, а Ирочка вынесла под фартуком три кусища пирога. Её мама, тётя Маша, хорошо печёт. Ирочка и Ромка вон какие круглые. Грязные дошколята прямо на подоконнике умяли и пироги, и яблоки, а их старшая сестра, ровесница Нины, разрешила гостям влезть в окно. Гости огляделись — и давай порядок наводить. Заодно и познакомились. Старшая сестра тоже Ирой оказалась. Такая уж вышла мода двенадцать лет назад. Из-за этой моды получилось не разбери-поймёшь. Приходилось к имени фамилию пристёгивать. Иначе в этих Ирах запросто можно было запутаться. Малышей звали Минька и Ванька. Ох и чумазые! Решили в следующий раз их обязательно выкупать. А пока сложили стопками тряпьё, разбросанное где попало, чисто-начисто вымели пол и перемыли завалы посуды. Жаль, что Ирочка Лубан маме проболталась. Тимур остался без команды. И без сладкого.
Нельзя часто открывать холодильник. Во-первых, из него идёт холод. Можно простудиться. Во-вторых, он может сломаться. Ему вредно быть открытым. А он-то новый!
Нельзя есть сразу из холодильника. Ничего! Даже творог или сметану. Надо поставить на стол и ждать, когда согреется.
Нельзя без взрослых ходить на пляж. Всё равно ничего не выйдет: на пешеходном мосту через Днепр стоит милиционер и смотрит. Если дети идут одни — не пустит. Пробовали уже. Нарочно забегали впереди Оли — вдруг получится? Не получилось. Вот и приходится ждать полвоскресенья, пока Оля соберётся. Дзюбик хвастался, как он пристроился к чужой тётеньке и вместе с ней прошёл.
Нельзя дружить с Ромкой! Он стрельнул из лука отравленной стрелой! Отравил в помойном ведре. Не думайте, не понарошку! Прямо макал туда. А потом как будто стрелял в кота. Ага, в кота! Как же! Стрела как воткнулась прямо в руку! Хорошо, что бабушка Лиза — фельдшер. Вытащила и зелёнкой намазала. Сильно щипало. Ну, этот Ромка получит!
Нельзя лазить на шелковицу в соседнем дворе. Хотя очень легко: встать на сучок, потом в дупло, подтянуться повыше — туда, где висят чёрные пупырчатые ягоды. Они красят руки и рот в несмываемый синий цвет, и бесполезно оправдываться, что это Ромка угощал, — всё равно влетит.
Нельзя драться с Валериком, хотя очень сильно хочется. Нормальные люди не дерутся с младшим братом. И его всё-таки немножко жалко. Когда его на улице хотел утащить незнакомый страшный дядька, Нина так вцепилась, что ехала на сандалиях. Аж застёжка оторвалась. Дядька испугался и Валерика отпустил. Мама потом не поверила, что Нина брата спасла. Засмеялась и сказала: «Кому он нужен?»
Нельзя слушать разговоры взрослых, касаться спинки стула, читать с фонариком под одеялом, пришивать пуговицу на себе, есть мороженое большими кусками, «ктотамкать», когда за дверью никого нет, выносить мусор после заката, брать без спроса печенье в буфете, купаться в Днепре на полный желудок, играть с фарфоровой куклой, сидящей на шкафу для красоты, гулять под дождём, стоять на сквозняке, играть на сырой земле, сидеть на солнце.
А всё остальное — можно!
Два новых пальто
Осенью купили пальто Валерику. Красивое, драповое, в рубчик. Немножко тяжёлое, зато тёплое. На ватине потому что. Для этого второклашки чересчур шикарное: и пуговицы в два ряда, и карманы, и даже хлястик на спине. А воротник! Чудо что за воротник: цигейковый, полированный, коричневый. Аж глаза слепило от такого великолепия! Пришлось ещё шапку такую же покупать. Не ушанку, конечно. Молодой ещё. Оля нашла в «Детском мире» шлемоподобную малышовую шапку и уговорила Валерика, что это будёновка. После того как дядя Миша прицепил солдатскую кокарду, Валерик был полностью удовлетворён и даже счастлив. От счастья утратил бдительность и не заметил, что бабушка Лиза вероломно пришила к ушкам резинку. Она припечатывалась щелчком на макушке. Как у дошколёнка.
Получился Валерик в обновках красавчик. Хоть на выставку. Главное — сразу видно: мужчина. Раньше-то его за девочку принимали. Как встанет незнакомая толстая тётка посреди улицы да как начнёт причитать: «Он, бач, яки гарни очi! Яка гарна дiвчинка!» Валерик злился, смотрел исподлобья. Зато теперь его никто с девчонкой не спутает. Несмотря на то, что огромные карие глазищи с длиннющими ресницами никуда не делись. И кажутся в новой шапке ещё больше. Будто совёнок проснулся и любопытно смотрит: что новенького?
Но мысли про совёнка посещали окружающих. Себе Валерик в зеркале казался мужественным и суровым. Он надевал пальто и шапку, хмурил брови, выпячивал подбородок и слегка прищуривал глаза. Пытался дотянуть до образа пограничника Карацупы. Не мог дождаться первого снега, чтобы уже показаться народу в героическом виде.
Как назло, мокрая хлюпающая осень тянулась бесконечно. Каждое утро Валерик бросался к окну, но лес на горке виновато разводил голыми ветвями. Приходилось напяливать опостылевшее осеннее пальтецо идиотского кирпичного цвета, синюю вязаную шапку с помпоном и идти выслушивать оскорбления про гарну дiвчину.
Неудовлетворённость породила стремление к действиям. К каким-нибудь уже мужским поступкам, чёрт возьми (каррамба, доннер-веттер, сто тысяч чертей)! Валерик совершил побег. Пошёл как будто в школу, унизительно держась за Нинкину руку. А потом сбежал. Дождался, когда Нинка со своими дылдами-одноклассницами трещать начнёт, и улизнул. В другую сторону. Собственно, другая сторона давно манила и звала. Туда указывал рукой фанерный Ленин. Во избежание недоразумений он стоял на гигантских буквах: «Путь к коммунизму!» Валерик посчитал, что найденный коммунизм будет достойной компенсацией за невозможность надеть настоящую мужскую одежду.
