- Это точная копия плети, с которой я хожу по лагерю, - пояснила Бертина, с улыбкой наблюдая за кузиной.
Генрих молча кивнул.
- Я хочу знать ваш адрес, давайте переписыватья, предложила Бертина, как только Лора убежала к матери показывать подарок.
Генрих машинально назвал адрес, думая совсем о другом. Перед ним все еще стояло искаженное бешенством и такое отвратительное в эту минуту лицо Лоры.
- Мама не разрешает ехать на ферму! - чуть не плача, пожаловалась Лора, вернувшись.
- А зачем ехать на ферму? - не понял Генрих.
- Чтобы испробовать подарок, там у нас работают русские девушки...
Генрих выхватил из рук Лоры плеть, но опомнился и сделал вид, что взял ее только для того, чтобы рассмотреть. Внешне это была обычная плеть, но между кожаными полосками была вплетена гибкая проволока. Генрих размахнулся и изо всей силы ударил по спинке кресла.
- Ой, взгляните, кожа на кресле лопнула,- торжествуя, воскликнула Лора.
Все наклонились. Действительно, спинка кожаного кресла лопнула там, где пришелся удар.
- Я охотно взяла бы вас, Генрих, надзирателем в лагерь, - бросила Бертина, многозначительно взглянув на Гольдринга.
- А вам часто приходится прибегать к плети?
Бертина начала подробно рассказывать о порядках в лагере. Она была среди своих, и ей нечего было скрывать. Наоборот, фрейлейн Граузамель изо всех сил старалась продемонстрировать перед офицером свою суровость гестаповкн - начальницы лагеря.
Крепко сжав кулаки и стиснув зубы, слушал Генрих эти страшные признания. Время от времени он бросал короткие взгляды на Лору, которая впилась взглядом в кузину, чтобы не пропустить ни единого слова из рассказа палача в юбке. С этого момента Генрих возненавидел Бертину и Лору. С каким наслаждением он бросил бы все ко всем чертям и уехал в Сен-Реми, к Монике. Какой далекой и какой близкой, безмерно дорогой была для него она сейчас, милая, хорошая, чистая даже в своей ненависти к врагам.
Но бросить все и поехать в Сен-Реми Гольдринг не мог.
Между фрау и генералом шел оживленный обмен телеграммами, и, возможно, не сегодня-завтра сам Бертгольд прибудет в Мюнхен. Итак, надо остаться, надо разыгрывать роль влюбленного. Отвратительно, бесконечно отвратительно, но нужно. Несколько дней фрау Эльза с несвойственным ей героизмом сопровождала молодежь на все прогулки, принимала участие в их развлечениях, выполняла роль тапера во время танцев.
И Бертгольд отметил этот героизм, когда поздно ночью, накануне отъезда Генриха, прибыл в Мюнхен. Выслушав подробный отчет жены о поведении молодых, о мерах, которые она принимала, чтобы охранить интересы дочери от посягательств красивой кузины, Вильгельм Бертгольд ласково дотронулся пальцем до ее круглой щеки:
- О, майне катцхен!
И "кошечка" чуть не растаяла от такого необычного проявления супружеской ласки.
Утром, как только Генрих успел побриться и одеться, к нему в комнату вошел веселый, возбужденный Бертгольд. Встреча на названного отца с сыном была искренней, теплой.
- Все идет хорошо, все идет хорошо! - потирая руки, повторял свою любимую фразу генерал.
- А вам очень к лицу генеральские погоны, герр Бертгольд.
- Все идет хорошо, мой мальчик. Наше наступление в России развивается прекрасно. Еще одно - два усилия, и восточный гигант рухнет на колени перед фатерландом. Конец войне! И сегодня мы уже не будем мечтателями, если задумаемся, а что же мы будем с тобой делать, как строить жизнь после победы?
- И эта победа придет без моего непосредственного участия! - вздохнул Генрих.
- Не жалей об этом, не жалей, мой милый. Русские дерутся с отчаянием приговоренных к смерти. Поезда с тяжелоранеными сплошным потоком идут с востока на запад. О да, потери наши огромны. Но все будет, как надо. И я хотел знать, мой мальчик, что ты думаешь о своем будущем?
- Моя карьера целиком зависит от вашей благосклонности и ваших отцовских советов.
- На это ты можешь всегда рассчитывать. А как твои личные дела? Надеюсь, не одна француженка с нетерпением ждет твоего возвращения в Сен-Реми? Ведь так?
- Я держу слово, данное Лоре, - не знакомиться с другими девушками, только с ее подругами.
- А эта, как ее... Ну, дочка хозяйки гостиницы, где ты живешь? Ведь я обо всем проинформирован.
"Неужели Миллер доносит ему об этом?" - промелькнуло в голове Генриха.
- О герр генерал, уверяю вас, что, кроме уроков французского языка...
- Послушай, Генрих, я солдат и мужчина, такой же, как и ты. И понимаю, что у нас могут быть развлечения, знакомства, обусловленные, ну, как бы тебе сказать, физиологическими потребностями... Не красней, я отец, и могу разговаривать с тобой откровенно и прямо. Я не против всяких там учительниц языка, но я говорю о другом. Я хочу знать о твоих планах на будущее, о планах серьезных. В твои годы уже следует об этом подумать.
- Я думал.
- Если не секрет, скажи и мне.
- У меня нет от вас тайн. Мое будущее может быть связано лишь с вашей семьей. С будущим Лоры.
Бертгольд вскочил с кресла и зашагал по комнате, как делал он всегда в минуту волнения.
- Ты ей говорил об этом?
- Нет.
- Почему?
- Лора еще ребенок, наивный ребенок. Она может не отличить обычней влюбленности от подлинной любви...
- Ты прав... Как же ты решил поступить?
- Теперь мы уже знакомы. Она немного узнала мой характер, я буду переписываться с нею чаще, чем до сих пор. А зимой, когда мне будет положен очередной отпуск, снова приеду в Мюнхен, чтобы поговорить с ней серьезно.
С минуту Бертгольд колебался. Может, поднажать, ускорить события? Но это будет невежливо, неумно, и генерал согласился с Генрихом.
- Правильно, Генрих, разумно! Хвалю и совершенно согласен с тобой... Давай условимся: четвертого февраля день рождения Лоры, в этот день...
- Вы думаете, что мой разговор о будущем будет подарком для Лоры?
- О, безусловно!.. По крайней мере я ей докажу, что это так, - поправил себя генерал. - А теперь идем завтракать.
Бертгольд обнял Генриха за талию и повел его в столовую, где их уже ожидали Лора и фрау Эльза. Бертины не было, хотя она накануне и шепнула Генриху, что непременно придет позавтракать с ним - на прощанье.
Беззаботно и весело прошел в семье Бертгольда последний день отпуска Генриха. Все были веселы и возбуждены. И во время прогулки, и в бильярдной, где дочка ставила ставку на Генриха, а мать на своего Вилли, и за обедом генерал иначе не называл Генриха, как своим сыном, весело подмигивая фрау. Он чувствовал себя рыбаком, который после долгого и томительного ожидания поймал здоровенного окуня. Да и у Генриха фон Гольдринга не было оснований для недовольства. Обручение отодвинулось на несколько месяцев, а мало ли что может случиться за это время. Но теперь он, безусловно, может рассчитывать на всяческую поддержку своего тестя. А не у каждого офицера такой патрон, как гестаповский генерал, да еще друг самого Гиммлера. Увидим, кто же действительно рыбак, а кто рыбка!
Что касается фрау Эльзы и Лорхен, то они буквально млели от счастья. "Очевидно, утренний разговор с Бертгольдом для них не секрет",- решил Генрих.
Вся семья Бертгольда поехала на вокзал провожать Генриха. Проводы были немного печальные. Фрау вытирала сухие глаза платочком, а Лора, бросившись Генриху на шею, искренне расплакалась.
Бертины на вокзале не было.
НА ГРАНИ СМЕРТИ
Как всегда, в субботу Моника принялась за генеральную уборку своей комнаты. Она уже вымыла и вычистила все, что можно было помыть и почистить, а теперь мягкой белой фланелькой перетирала безделушки. Милые и такие дорогие сердцу сувениры! Вот эту красивую бонбоньерку Монике подарил отец, когда ей минуло восемь лет. Как гордилась тогда девочка тем, что там внутри лежали не конфеты, а настоящий золотой медальон. И никому в тот день - ни маме, ни Жану, ни тем более ей самой - даже не приходило в голову, что через несколько лет в этот медальон придется вставить маленькую карточку последний снимок отца.
А вот этот туалетный прибор - подарок мамы в день конфирмации. Боже мой, как далеко это все отодвинулось, и какой глупой девочкой была она тогда! В белом платье, с белыми цветами в руках она чувствовала себя королевой, которой подвластно все на свете. Ведь это для нее так ярко сияло солнце, для нее расцвели эти нарциссы, которые венком лежали на голове и так сладко пахли. Для нее так торжественно и величаво пел орган.
Моника в тот день летала, словно на крыльях, а Жан все время дразнил ее, что она "невеста Христа" и даже мельком не может взглянуть на кого-либо из мальчишек. Жан тоже приготовил ей в тот день подарок - маленький бронзовый бюстик Вольтера. Как хохотал над этим подарком дядя Андре, муж маминой сестры! Он говорил, что подарок никак не соответствует нынешним событиям, и они с Жаном завели долгий спор о Вольтере. Жан доказывал, что Вольтер самый светлый ум Франции, а дядя Андре твердил, что он просто умный циник, на словах прославлявший разум и свободу, а сам выслуживавшийся перед аристократами, меценатами, потому что в душе у него нет ничего святого...
