— В таком случае, может быть, лучше сначала Джону познакомиться с ним и с его работами?
Джун уставилась было на нее, потом быстро перевела взгляд на картину Фрагонара.
— Когда мне ждать вашего отца? — спросила она.
— Может быть, я лучше сама зайду сначала?
— Сомсу обычно нравится не то, что хорошо, — задумчиво произнесла Джун. — Но если вы ему скажете, что хотите позировать, он, конечно… он вас вечно балует.
Флёр улыбнулась.
— Так я зайду. Скорее на будущей неделе. — И мысленно добавила: «А скорей всего в пятницу».
Джун собралась уходить.
— Мне нравится ваш дом и ваш муж. Где он?
— Майкл? Наверно, в трущобах. Он сейчас увлечен проектом их перестройки.
— Вот молодец. Можно взглянуть на вашего сына?
— Простите, у него только что кончилась корь.
Джун вздохнула.
— Много времени прошло с тех пор, как я болела корью. Отлично помню, как болел Джон. Я тогда привезла ему книжки с приключениями, — она вдруг взглянула на Флёр. — Вам его жена нравится? По-моему, глупо так рано жениться. Я все говорю Харолду, чтоб не женился, — с браком кончается все интересное. — Ее бегающий взгляд добавил: «Или начинается, а я этого не испытала». И вдруг она протянула Флёр обе руки.
— Ну, приходите. Не знаю, понравятся ли ему ваши волосы!
Флёр улыбнулась.
— Боюсь, что не смогу их отрастить для его удовольствия. А вот и папа идет! — Она видела, как Сомс прошел мимо окна.
— Без большой нужды я бы не стала с ним встречаться, — сказала Джун.
— Думаю, что это и его позиция. Если вы просто выйдете, он не обратит внимания.
— О! — сказала Джун и вышла.
Флёр из окна смотрела, как она удаляется, словно ей некогда касаться земли.
Через минуту вошел Сомс.
— Что здесь понадобилось этой женщине? — спросил он. — Она как буревестник.
— Ничего особенного, милый. У нее новый художник, которого она пытается рекламировать.
— Опять какой-нибудь «несчастненький». Всю жизнь она ими славилась, с тех самых пор… — Он запнулся, чуть не произнеся имя Босини. — Только тогда и ходит, когда ей что-нибудь нужно. А что получила?
— Не больше, чем я, милый.
Сомс замолчал, смутно сознавая, что и сам не без греха. И правда, к чему куда-нибудь ходить, если не затем, чтобы получить что-нибудь? Это один из основных жизненных принципов.
— Я ходил взглянуть на эту картину Морланда, — сказал он, — несомненно оригинал… Я, собственно, купил ее, — и он погрузился в задумчивость…
Узнав от Майкла, что у маркиза Шропшир продается Морланд, он сразу же сказал:
— А я и не собирался его покупать.
— Я так понял, сэр. Вы на днях что-то об этом говорили. Белый пони.
— Ну конечно, — сказал Сомс. — Сколько он за него просит?
— Кажется, рыночную цену.
— Такой не существует. Оригинал?
— Он говорит, что картина никогда не переходила из рук в руки.
Сомс задумался вслух: — Маркиз Шропшир, кажется, дед той рыжей особы?
— Да, но совсем ручной. Он говорил, что хотел бы показать его вам.
— Верю, — сказал Сомс и замолк…
— Где этот Морланд? — спросил он через несколько дней.
— В доме маркиза, сэр, на Керзон-стрит.
— О! А! Ну что ж, надо посмотреть.
После завтрака на Грин-стрит, где он жил до сих пор, Сомс прошел на Керзон-стрит и дал лакею карточку, на которой написал карандашом: «Мой зять Майкл Монт говорил, что вы хотели показать мне вашего Морланда».
Лакей вернулся и распахнул одну из дверей со словами:
— Пожалуйте сюда, сэр. Морланд висит над буфетом.
В громадной столовой, где даже громоздкая мебель казалась маленькой, Морланд совсем пропадал между двумя натюрмортами голландского происхождения и соответствующих размеров. Композиция картины была проста — белая лошадь в конюшне, голубь подбирает зерно, мальчик ест яблоко, сидя на опрокинутой корзине. С первого же взгляда Сомс убедился, что перед ним оригинал и даже не реставрированный — общий тон был достаточно темный. Сомс стоял спиной к свету и внимательно разглядывал картину, На Морланда сейчас не такой большой спрос, как раньше; с другой стороны, картины его своеобразны и удобного размера. Если в галерее не так много места и хочется, чтоб этот период был представлен, Морланд, пожалуй, выгоднее всего после Констэбля — хорошего Крома-старшего дьявольски трудно найти. А Морланд — всегда Морланд, как Милле{39} — всегда Милле, и ничем иным не станет. Как все коллекционеры периода экспериментов, Сомс снова и снова убеждался, что покупать следует не только то, что сейчас ценно, но то, что останется ценным. Те из современных художников, думал он, которые пишут современные вещи, будут похоронены и забыты еще раньше, чем сам он сойдет в могилу; да и не мог он найти в них ничего хорошего, сколько ни старался. Те из современных художников, которые пишут старомодные вещи — а к ним принадлежит большая часть академиков, — те, конечно, осмотрительнее; но кто скажет, сохранятся ли их имена? Нет. Безопасно одно — покупать мертвых, и притом таких мертвых, которым суждено жить. А так как Сомс не был одинок в своих выводах, то тем самым большинству из живых художников была обеспечена безвременная кончина. И действительно, они уже поговаривали о том, что картин сейчас не продать ни за какие деньги.
Он разглядывал картину, сложив пальцы наподобие трубки, когда послышался легкий шум; и, обернувшись, он увидел низенького старика в диагоналевом костюме, который точно так же разглядывал его самого.
Сомс опустил руку и, твердо решив не говорить «ваша светлость» или что бы там ни полагалось, сказал:
— Я смотрел на хвост — неплохо написан.
Маркиз тоже опустил руку и взглянул на визитную карточку, которую держал в другой.
— Мистер Форсайт? Да. Мой дед купил ее у самого художника. Сзади есть надпись. Мне не хочется с ним расставаться, но время сейчас трудное. Хотите посмотреть его с обратной стороны?
— Да, — сказал Сомс, — я всегда смотрю на обратную сторону.
— Иногда это лучшее, что есть в картине, — проговорил маркиз, с трудом снимая Морланда.
Сомс улыбнулся уголком рта; он не желал, чтобы у этого старика создалось ложное впечатление, будто он подлизывается.
— А сказывается наследственность, мистер Форсайт, — продолжал тот, нагнув голову набок, — когда приходится продавать фамильные ценности.
— Я могу и не смотреть с той стороны, — сказал Сомс, — сразу видно, что это оригинал.
— Так вот, если желаете приобрести его, мы можем сговориться просто как джентльмен с джентльменом. Вы, и слышал, в курсе всех цен.
Сомс нагнул голову и посмотрел на обратную сторону картины. Слова старика были до того обезоруживающие, что он никак не мог решить, надо ли ему разоружаться.
«Джордж Морланд — лорду Джорджу Феррару, — прочел он. — Стоимость — £ 80 — получена. 1797».
— Титул он получил позднее, — сказал маркиз. — Хорошо, что он уплатил Морланду, — великие повесы были наши предки, мистер Форсайт; то было время великих повес!
От лестной мысли, что «Гордый Доссет» был великий повеса, Сомс слегка оттаял.
— И Морланд был великий повеса, — сказал он. — Но в то время были настоящие художники, можно было не бояться покупать картины. Теперь не то.
— Ну не скажите, не скажите, — возразил, маркиз, — еще есть чего ждать от электрификации искусства. Все мы захвачены движением, мистер Форсайт.
— Да, — мрачно подтвердил Сомс, — но долго на такой скорости не удержаться — это неестественно. Скоро мы спять остановимся.
— Вот не знаю. Все же нужно идти в ногу с веком, не правда ли?
— Скорость — это еще не беда, — сказал Сомс, сам на себя удивляясь, если только она приведет куда-нибудь.
Маркиз прислонил картину к буфету, поставил ногу на стул и оперся локтем о колено.
— Ваш зять говорил вам, зачем мне нужны деньги? Он задумал электрифицировать кухни в трущобах. Как-никак, мистер Форсайт, мы все же чище и гуманнее, чем были наши деды. Сколько же, вы думаете, стоит эта картина?
— Можно узнать мнение Думетриуса.
— Этого, с Хэймаркета? Разве он лучше осведомлен, чем вы?
— Не сказал бы, — честно признался Сомс. — Но если бы вы упомянули, что картиной интересуюсь я, он за пять гиней оценил бы ее и, возможно, сам предложил бы купить ее у вас.
— Мне не так уж интересно, чтобы знали, что я продаю картины.
— Ну, — сказал Сомс, — я не хочу, чтобы вы выручили меньше, чем могли бы. Но если бы я поручил Думетриусу достать мне Морланда, больше пятисот фунтов я бы не дал. Предлагаю вам шестьсот.
Маркиз вздернул голову.
— Не слишком ли щедро? Скажем лучше — пятьсот пятьдесят?
Сомс покачал головой.
— Не будем торговаться, — сказал он. — Шестьсот. Чек можете получить теперь же, и я заберу картину. Будет висеть у меня в галерее, в Мейплдерхеме.
