— Но это значит, что придется ждать месяцы, — возразил он.
— После стольких лет, прожитых в грехе, какие-то несколько месяцев не имеют значения! — воскликнула Анна, не в силах сдержать смех. — Предлагаю назначить свадьбу на декабрь из-за Джеффри. Я бы хотела, чтобы замуж меня выдал брат, а он пробудет за границей до конца ноября.
— Решено, дорогая. Декабрь так декабрь.
— Свадьба на Рождество в здешней церкви в Пулленбруке, что может быть прекраснее, тебе не кажется?
— Это в самом деле так. Анна, я…
— Что, дорогой?
— Я надеюсь, ты позволишь мне подарить тебе обручальное кольцо?
— Замечательная мысль! Конечно, позволю. Ну какая девушка откажется от колечка?
Филип расплылся в улыбке, опустил руку в карман и извлек оттуда крохотный кожаный футляр.
— В начале недели я зашел в «Асприз». Как видишь, на этот раз я был полон не только решимости сделать тебе предложение, но и уверенности, что ты не откажешь мне. Во всяком случае, мне приглянулась эта вещица. Я думаю, тебе понравится. — Закончив речь, он протянул Анне коробочку.
Анна приподняла крышечку и замерла в изумлении, увидев на бархате темно-синий сапфир в окружении бриллиантов.
— О, Филип, оно просто прекрасно!
— Я выбрал именно его, зная, как ты любишь старинные драгоценности, — пояснил Филип. — Во всяком случае, цвет камня замечательно подходит к твоим прекрасным глазам, дорогая.
— Спасибо за кольцо, Филип. Спасибо за все.
— Позволь мне… — сказал он и взял у нее коробочку. Надевая кольцо с сапфиром Анне на палец, Филип мягко сказал: — Ну вот, теперь мы обручены подобающим образом, и какое еще место подошло бы для клятвы верности лучше чем Гора влюбленных?
20
Ники не была в этом доме почти три года. Два дня назад в Нью-Йорке, решив все же навестить Анну Деверо, она еще страшилась мысли, что ей придется вновь оказаться в этих стенах.
Но теперь, приехав в Пулленбрук, она почувствовала, что все страхи ее улетучились в немалой степени благодаря теплому приему, оказанному ей Анной, а также добродушию Филипа, который держался с ней как родной дядюшка.
Когда она приехала из Лондона четыре часа назад, будущие супруги были совершенно счастливы. Ники знала, что они абсолютно искренни, и по отношению к ним испытывала такие же нежные чувства. Она быстро успокоилась, потому что они оказались столь гостеприимны и помогли ей почувствовать себя непринужденно.
Кроме того, волшебное действие возымел и сам дом. Едва переступив порог большого зала, она испытала умиротворение. Конечно, она никогда не забывала этого ощущения, но последние несколько лет она решительно отгоняла всякие воспоминания, связанные с этим местом, и по хорошо известной причине. Однако отрицать, что в поместье Пулленбрук царило ни с чем не сравнимое, особенное спокойствие, было невозможно. Оно казалось осязаемым и плотно окутывало ее, как мантия. Да, теперь она вспомнила, какое благотворное воздействие старый дом оказал на нее в прошлом, и поняла, почему Анна считает его надежным убежищем и никогда не покидает его, во всяком случае надолго.
Ники подумалось о том, как много этот эпохальный дом видел на своем веку. Если бы его стены могли говорить, они поведали бы множество невероятных тайн.
Она вздрогнула. Какие страшные тайны о Чарльзе Деверо хранит он? Неужели Чарльз жив, как она считает? И если да, то зачем ему было инсценировать смерть?
Она снова вздрогнула и отогнала от себя эти тревожные мысли, по крайней мере на время. Да, она приехала сюда сказать Анне, что видела Чарльза по американскому телевидению четыре дня назад и что у нее есть веские причины полагать, что он живет в Риме. Но теперь она понимает, что пока не время заводить разговор на эту тему. Придется подождать удобного случая до вечера.
Ники и Анна сидели в гостиной. Анна разливала чай. Ники не могла не отметить про себя, как прелестно выглядит эта комната из-за игры нежно зеленых тонов. Они создавали прекрасный фон для старой доброй мебели и отличных картин, преимущественно английских пейзажей, среди которых было несколько бесценных работ кисти Констебла и Тёрнера. Ники всегда приводил в восторг изысканный вкус Анны, ее искусство украшать и содержать дом, что, несомненно, было бы чудовищно сложной задачей для любого другого.
Ники глянула на столик для фруктов в центре комнаты. Посередине стола стояла ваза с белыми розами в окружении семейных фотографий в серебряных рамках. На нескольких из них была изображена она сама: одна, с родителями, с Анной и Филипом здесь, в садах Пулленбрука, и, конечно же, с Чарльзом. Ники повернула голову и посмотрела на приставной столик у софы рядом с камином. На нем в золоченой рамке стояла их с Чарльзом фотография, сделанная Патриком Личфилдом в день помолвки. Несколько секунд она неотрывно смотрела на нее, а потом отвела взгляд. Немного погодя она уже совсем успокоилась и полностью овладела собой.
— Ники, дорогая, ты что-то все молчишь и молчишь, — заметила Анна, вставая и поднося ей чай.
— Спасибо, — ответила Ники, принимая чашку. — Я вовсе не хотела показаться невежливой, вроде глупенькой дурочки, которая раскрыла рот от удивления, будто никогда здесь не бывала. Я просто наслаждаюсь этой комнатой — а т® я стала забывать, как она красива, как красив весь Пулленбрук.
— Ты всегда любила этот дом, — тихо сказала Анна, глядя на нее сверху вниз и едва заметно улыбаясь. — Любила точно так же, как и я. По крайней мере, так мне всегда казалось. Ведь ты и в самом деле испытывала глубокое чувство к Пулленбруку. Я поняла это, когда ты впервые приехала сюда. Я не могла не заметить, что ты привязалась к нему душой. Пожалуй, лучше мне не выразить того, что я подумала тогда о твоих впечатлениях от моего дома. Да и сам дом принял тебя Ники, приветствовал тебя.
Анна вернулась на софу.
— Такое, знаешь ли, бывает не со всеми, — продолжала она. — Некоторых людей он может и отвергнуть. — Неожиданно она рассмеялась, быть может, чуточку неестественно. — Боже правый, тебя не удивляет, что я говорю такие глупости? Ты, верно, подумала, что я превратилась в выжившую из ума старуху и поэтому болтаю о доме всякий вздор?
— Нет, ничего такого я не подумала. Во всем, что вы сказали, я нахожу глубокий смысл. Как вы могли сказать о себе такое — выжившая из ума старуха? Никогда! Анна, вы просто чудо.
— За это спасибо, дорогая. — Анна наклонилась над серебряным чайным сервизом и добавила: — В апреле мне исполнилось пятьдесят восемь, но, должна признаться, я этого нисколечко не чувствую. Да, так о чем это я говорила? Я знаю: ты поняла, что я имела в виду, сказав, что дом принял тебя и дал тебе это почувствовать, едва ты переступила его порог.
— То же самое чувство посетило меня сегодня с новой силой, — тихо ответила Ники. — Знаете, Анна, я иногда думаю о домах, как о живых существах. Они дышат и чувствуют, как живые, одни излучают добро, другие зло. Здесь я чувствую одно лишь добро.
Анна кивнула.
— Мы с тобой совсем не похожи, Ники. Но мы всегда прекрасно понимали друг друга. — Анна отпила чаю и, чуточку помолчав, воскликнула: — Господи, я совсем заболталась и забыла предложить тебе сандвич! Или, может быть, хочешь бисквит?
— Спасибо. Ничего не надо. Я привожу себя в норму после обжорства во Франции.
— Ах да, как же, как же. Теперь все понятно. — Анна рассмеялась.
Вернулся Филип. Несколько минут назад его позвали к телефону.
— Извините, что я так долго, — сказал он, обращаясь к дамам. Потом, взглянув на Анну, добавил: — Звонил Тимоти, дорогая. Он только что приехал в Лондон. Он желает нам всего наилучшего и напоминает, что любит нас.
Анна кивнула с улыбкой.
— Я рада его благополучному возвращению.
Филип взял наполненную Анной чашку чая, подошел к Ники и сел в кресло рядом. Повернувшись к ней, он объяснил:
— Мой сын недавно начал работать в «Санди таймс», сейчас он вернулся из Лейпцига. Там столько всего происходит, политический мир бурлит, я думаю, ты в курсе событий.
— Да, мой друг Клиленд Донован, с которым вы познакомились в Ле-Бо, отправляется в Германию завтра. Он хочет запечатлеть Берлинскую стену, пока она еще стоит, как он говорит.
Филип встрепенулся.
— По его мнению, она скоро падет?
— Он не устает повторять это на протяжении последних двух лет, но не может сказать точно, когда это случится — да и вообще кто может знать наверняка? Когда-то ему казалось, что на это уйдет лет двадцать — тридцать, а может быть, больше. Но совсем недавно он обронил, что стена будет разрушена в ближайшем будущем.
— Что же он говорит теперь? — Филип поставил чашку на столик рядом с собой и откинулся на спинку кресла, не сводя глаз с Ники. — Мне было бы весьма любопытно это знать, особенно принимая во внимание то, что я с ним согласен, как и некоторые мои коллеги. — Филип покачал головой и продолжил чуть-чуть раздраженно: — Однако всего полгода назад глава Восточной Германии Эрих Хонеккер поклялся, что Берлинская стена простоит еще сотню лет. Однако я склонен думать, что он хвастает понапрасну.
