— Или выдает желаемое за действительное, — предположила Ники. — Во всяком случае, будем надеяться, что Хонеккер ошибается, а Кли прав.
— Не могу с этим не согласиться, — пробормотал Филип и спросил: — Кли поедет еще в какую-нибудь из стран Восточного блока?
— Да, после Берлина он собирается покрутиться там несколько дней, а еще он хочет поехать в Лейпциг, чтобы снимать продолжающиеся демонстрации.
Филип кивнул.
— Думаю, протесты будут нарастать. У меня сильнейшее подозрение, что еще в этом году мы станем свидетелями падения не одного коммунистического режима.
Ники немного подумала, а потом медленно произнесла:
— На днях я сказала Арчу Леверсону, что в самом недалеком будущем мы почувствуем, как под нашими ногами придут в движение мощнейшие тектонические пласты истории. Произойдет множество перемен, огромное множество, в особенности в странах за «Железным занавесом».
— Какая проницательность, Ники! Ты держишь руку на пульсе времени! — воскликнул Филип.
Ники улыбнулась в ответ — ей было приятно получить подтверждение своим взглядам на международные дела от специалиста.
Когда им случалось встречаться, Филип и Ники неизменно затевали политические дискуссии, и этот день не стал исключением. Поговорив так еще минут десять, Филип прервал разговор. Покачав головой, он сказал:
— Ну вот, мы опять за свое, Ники, надоедаем бедной Анне своими рассуждениями о политике, до которой ей меньше всего дела. Прости, дорогая.
— Но это же неправда! — возмутилась Анна. — Мне вовсе не скучно. Ты, похоже, забываешь, что я выросла на политике и что мой отец был в свое время крупным государственным деятелем.
— Я вовсе этого не забыл. Просто я отлично знаю, каковы твои интересы. — Филип рывком поднялся с кресла и пересел на софу к Анне. Взяв ее за руку, он сказал: — Теперь переходим к более важным вещам — ты уже сообщила Ники нашу новость?
— Пока не представился случай, — ответила Анна. — Кроме того, мне казалось, что будет лучше, если мы скажем ей об этом вместе.
— Что такое? — Ники была заинтригована.
— Филип сегодня сделал мне предложение…
— Кажется, в двадцатый раз, — вставил Филип.
— И я приняла его, — добавила Анна, сияя.
— Наконец-то, — закончил Филип. — Наконец-то Анна согласилась стать мой женой и даже назначила день свадьбы. Мы поженимся под Рождество в церкви Пулленбрука.
— Анна, Филип, но это же чудесно! — воскликнула Ники, вскакивая, чтобы поздравить их.
21
Ники сидела на диване у окна в своей комнате, глядя на ухоженные сады Пулленбрука. Но не видела их. Взгляд ее был обращен внутрь.
Как же она жалела теперь, что приехала сюда сегодня, а не отложила свое прибытие на понедельник, как собиралась с самого начала, отправляясь из Нью-Йорка.
Появившись в Лондоне накануне вечером, она первым делом позвонила в Пулленбрук. Анна была несказанно рада услышать ее голос — так скоро после их случайной встречи во Франции. Они поболтали несколько минут, а потом Ники сама напросилась приехать на выходные, сказав Анне, что она в Англии лишь на несколько дней и ей очень хотелось бы увидеться.
Беспокойство заставляло ее торопиться. Да и с кем еще могла она поделиться своими ужасными подозрениями о судьбе Чарльза?
Теперь же она растерялась, обнаружив, что появилась в чрезвычайно важной для Анны Деверо день. Как ужасно будет, если она все испортит сообщением о том, что единственный ребенок Анны, ее обожаемый сын, возможно, не утонул, как они полагали, а инсценировал самоубийство. Поступив так, она тем самым заклеймит Чарльза как человека без стыда и совести, двуличного, лживого да еще к тому же и жестокосердного, заставившего неимоверно страдать свою мать, ее саму, Филипа, своего дядю Джеффри — всех, кому он был близок и дорог. Да, конечно, он заслуживает всех этих нелестных словечек, если только не умер и продолжает жить под другой личиной. Но сегодня вечером она не сможет взорвать заряд такой силы, хотя поначалу и собиралась это сделать.
Ники прислонилась головой к оконному стеклу. Может статься, что и завтра она ничего не скажет Анне; возможно, ей придется задержаться в Пулленбруке до понедельника. Не то чтобы она боялась разговора, просто ей не хотелось портить Анне уик-энд. Хотя это будет совсем непросто — сохранять внешнее спокойствие несколько дней, делая вид, что все в порядке. Но Анна такая замечательная женщина, такая искренняя и честная, что она заслуживает хоть немного счастья в эти дни своей жизни.
Ники просидела на диванчике подле окна еще с полчаса наедине со своими мыслями. Потом обвела взглядом просторную комнату. Все оттенки лаванды, розового и светло-серого цветов делали ее истинно женской, чему способствовали очаровательные акварели на стенах и элегантная изящная крашеная мебель.
Пытаясь хоть как-то облегчить Ники груз печальных воспоминаний, Анна со свойственными ей тактом и предусмотрительностью выбрала для нее одну из тех спален, в которой та еще не останавливалась. И все же каждый уголок Пулленбрука вызывал в памяти картины прошлого, и далеко не все они были такими уж плохими. Напротив, некоторые из них оказались приятны, даже радостны.
Поддерживаемый четырьмя столбиками балдахин из шелка цвета лаванды и в тон ему пуховое одеяло показались ей вдруг такими манящими, что Ники скинула туфли и легла. Она натянула на себя одеяло в надежде подремать перед тем, как настанет пора одеваться к обеду, но мысли не оставляли ее в покое.
Не было ничего удивительного в том, что ей вспомнилось ее последнее пребывание в поместье — именно тогда она получила глубочайшую сердечную рану. То было самое мрачное время в ее жизни, и вспоминать о нем было тяжело.
Октябрь 1986 года. Середина месяца. Суббота. Они с Анной проговорили несколько часов и даже не заметили, как Инес принесла в гостиную чай точно в четыре, неукоснительно соблюдая давний британский обычай. Но они были слишком опустошены, чтобы пить чай, и он так и остался нетронутым.
Горе настигло ее днем раньше, когда в Нью-Йорке неожиданно объявился Филип, позвонив у ее входной двери ровно в десять утра. Он прилетел ранним рейсом из Британии, в аэропорту его уже ждал лимузин. Он приехал в Манхэттен, чтобы от имени Анны сообщить ей печальное известие лично, а не по телефону из Лондона.
Филип приехал не зря. Как можно мягче он рассказал ей, что Чарльз погиб, видимо, утопился у мыса Бичи-Хед на побережье Суссекса несколько дней назад. Его бледно-голубой «ягуар» нашли неподалеку в среду вечером. В машине были плащ и запертый дипломат с его инициалами и кожаной багажной этикеткой на ручке. На этикетке было имя Чарльз А. К. Деверо, так что полиция сразу же сообщила о происшедшем леди Анне Деверо, живущей в поместье Пулленбрук.
Когда полиция вскрыла дипломат в присутствии Анны, там оказалось письмо Чарльза, адресованное матери. Из него она узнала, что ее сын Чарльз Деверо покончил жизнь самоубийством. Все было сказано точно и ясно, он заявил о своем намерении совершенно недвусмысленно. И все-таки необходимо было произвести расследование — закон есть закон. Полиция, однако, согласилась держать все в тайне до тех пор, пока трагическую весть не сообщат невесте погибшего в Нью-Йорк. Сделано это было по просьбе Анны, которой, как сказал шеф местного полицейского отделения Уиллис, они с готовностью пойдут навстречу из уважения к ее положению в обществе.
Филип рассказал Ники о происшествии в пятницу, которая стала для нее концом света. Она была потрясена. Позвонив Арчу в компанию, пролепетала дрожащим голосом, что ей необходимо немедленно вылететь в Англию, потому что Чарльз покончил жизнь самоубийством. Ее всю трясло, и она, не в силах закончить разговор, сунула трубку в руки Филипу. Тот вкратце изложил Арчу суть дела и пообещал сообщить при малейшей возможности, как будут разворачиваться события.
Она побросала кое-какую одежду в сумку, уложила туалетные принадлежности и косметику с помощью Гертруды, явившейся в этот самый момент убирать квартиру. Уже перед самым отъездом в аэропорт «Кеннеди» Филип попытался связаться с ее родителями, жившими в гостинице «Чиприани» в Венеции, но их на месте не оказалось. Филип представился, назвал телефонный номер Пулленбрука и передал просьбу позвонить Анне как можно скорее.
К половине второго они уже были на борту «Конкорда», вылетающего в Париж. Филип сказал, что так они доберутся вернее и быстрее. В Париже они будут меньше чем через четыре часа, там переночуют, а в субботу первым самолетом вылетят в Лондон.
Весь перелет через Атлантику Ники проплакала. Филип утешал ее как мог, однако безуспешно. Время от времени она ненадолго успокаивалась, но лишь для того, чтобы задать один и тот же вопрос: почему? Почему Чарльз поступил так ужасно? Ни Филипу, ни Ники не приходило на ум никакой мало-мальски правдоподобной причины, которая объяснила бы трагедию.
