Дело осложнялось тем, что, потеряв в первые дни войны связь со штабом армии, Криницын плохо представлял как местонахождение линии фронта, так и скорость продвижения немецкой армии. О последнем он мог судить только по сведениям, полученным от местных жителей, но и эту информацию добыть было нелегко, поскольку как раз это направление было похоже на какой-то узкий коридор, где немецкие части никак не проявляли себя, двигаясь по флангам.
Через пару дней счастье улыбнулось капитану. На них случайно налетел догонявший свою часть и, видимо, слегка сбившийся с пути немецкий мотоциклист. Никакой информации от него получить не удалось, поскольку рядовой Захарченко, услышав стрекот мотора за спиной, развернулся и точным выстрелом прострелил немцу голову. Сначала капитан чуть было не избил Захарченко за самоуправство, но потом подумал, что мотоцикл – приобретение в чем-то не менее ценное, чем невредимая голова немца. Криницын немедленно бросился составлять донесение в штаб, доставить которое на мотоцикле мог бы все тот же Захарченко – заодно искупит свой проступок героическим пересечением линии фронта. Составлять донесения капитан умел, однако одно дело – всякие там учения или даже позиционная война, и совсем другое – такое вот беспорядочное драпанье и неразбериха. Тут ведь чуть что, обвинят в пораженчестве. Немного подумав, Криницын написал следующее: «22 июня 1941 года, находясь в районе речки Черныш и колхоза «Ленинский» на совместных учениях с пограничным отрядом под командованием майора Щупина, четвертая мотострелковая рота под моим командованием вступила в неравный бой с немецкими бронетанковыми частями генерала Маркса. 23 июня 1941 года после ожесточенных боев и понеся серьезные потери, четвертая мотострелковая рота отступила, оставив противнику деревню Невидово. В результате продолжительного и кровопролитного боя было уничтожено и захвачено несколько единиц вражеской военной техники, а также обезврежена сеть диверсантов. Жду дальнейших приказаний. Командир четвертой мотострелковой роты, капитан Криницын».
Под уничтоженной и захваченной вражеской техникой капитан подразумевал автомобиль с порезанными покрышками и отобранный мотоцикл, под диверсантами тех, кто устанавливал радио. В общем, небольшая толика правды, чтоб не слишком завираться.
Пакет с донесением он вручил Захарченко и приказал особо не болтать в штабе насчет их действительных «заслуг».
– И пулей обратно! – прибавил Криницын, после чего крепко обнял своего «адъютанта». – Не подведи, Степан.
– Есть не подвести! – откликнулся Захарченко и, болезненно скривившись, выскользнул из рук капитана, но не потому, что стеснялся мужских объятий, а потому что тот наступил ему на ногу, как раз в район ноющей мозоли.
– Ступай, – сказал Криницын. – В случае плена донесение приказываю уничтожить.
– Разрешите взорвать себя, товарищ капитан! – выкрикнул Захарченко.
Криницын поморщился.
– Ты, Степан, часом, не болен, что все норовишь себя на тот свет отправить?
– Никак нет, товарищ капитан!
– Ты ж деревенский. Сибиряк. Где твое здоровое жизнелюбие, мать твою?
– За Родину! За Сталина! – неуверенно выкрикнул Захарченко.
– Ладно, – устало махнул рукой Криницын. – Иди. Мы двинемся в сторону села Подгорки. Послезавтра будем на месте. Если что, ищи нас там. И еще это… шибко в штабе не болтай. А то у тебя талант херню городить. Пакет отдашь – и обратно. Но вообще смотри по обстоятельствам – еще неизвестно, сколько будешь до штаба добираться.
Капитан понимал, что если штаб этот и существовал в природе, то знали о нем только в Москве, да и то не факт. Но рискнуть стоило. Захарченко кивнул, вскочил на мотоцикл и унесся в коричневом облаке пыли. Криницын же стал собирать остатки роты.
До цели Захарченко, как ни странно, добрался быстро и без приключений, не встретив по дороге ни единого немца. На самом деле ему просто повезло, ибо, сам того не подозревая, он догнал отступавшую часть под командованием генерала Голубева, временно расположившуюся в селе Хворино. Захарченко шестым чувством нашел генерала и отдал ему пакет. Голубев, впрочем, и сам толком не знал, что делать и куда двигаться, но донесение Криницына прочитал. Прочитал и задумался. Надо бы ход ему какой-то дать, приказать что-то, но попробуй тут разберись. Вокруг бардак, левая рука не знает, что творит правая, никто ни за что не отвечает. Он растерянно похлопал гонца по спине.
– Ну что, боец, жарко было?
– Да уж, товарищ генерал. Пока ехал, так семь потов сошло по такой-то погоде. Подмышки, извиняюсь, хоть выжимай.
– Да я не про сейчас, я про бой в Невидове. С частями генерала Маркса.
Несмотря на свою природную тугодумность, Захарченко сразу смекнул, что капитан наплел в донесении с три короба, и потому тут же забыл про наказ не трепаться.
– А то! Мы ж до последнего патрона, товарищ генерал. Немец-то прет ого-го. Тут тебе и танки, и самолеты, и артиллерия. А мы ж без поддержки. Бьемся за это Невидово, гори оно синим пламенем, потому что плацдарм. Плацдарм важный. Товарищ капитан мне так и сказал, мол, здесь, Степан, не судьба деревни решается, а судьба Родины нашей. И ежели прикажет она нам взорвать себя, чтобы побольше врагов с собой унести, то мы безо всяких там сомнений и раздумий рванем чеку у себя под гимнастеркой. И я ему говорю, что, мол, товарищ капитан, об этом ведь только мечтать можно, чтобы взорвать себя за Родину и за Сталина. И разве ж товарищ Сталин, будь он рядом с нами, не взорвал бы себя за Родину и за Сталина…
– Ну ладно, ладно, – смущенно перебил разошедшегося Захарченко генерал, поскольку невольно представил Сталина, взрывающего себя во имя самого себя, и это показалось ему перебором. Затем нахмурился и принял вид серьезного государственного мужа. – Если плацдарм такой важный, так оставлять его никак нельзя. А? Боец Красной армии? Или как?
– Никак нельзя, – растерялся Захарченко.
– Вот видишь, – задумчиво цокнул языком генерал. – Значит, брать его надо. Вышибать немца к чертовой матери. Где сейчас находится четвертая мотострелковая?
– Должны к завтрему в село Подгорки подойти. Только там осталось-то всего ничего. Не рота, а смех один.
– Понятно. Значит, сделаем так. У меня тут есть кое-какой народец. Пошлю его к вам в Подгорки для пополнения боевого состава и, так сказать, формирования роты. Командует ими лейтенант Муха. А ты их и проведешь в Подгорки. План ясен?
– Так точно, товарищ генерал! – вытянулся в струнку Захарченко.
– Ты иди, умойся, что ли, с дороги, а я пока приказ составлю.
– Мне б керосинчинку, товарищ генерал. Для машины моей.
– Хорошо, – задумчиво кивнул генерал. – Я распоряжусь. И возьми еды у кашевара. Ешь от пуза, пока дают. Как оно дальше будет, хрен знает. А Криницына твоего майором сделаем.
Пока Захарченко уминал хлеб с кашей, кося одним глазом на мотоцикл, генерал Голубев писал приказ для Криницына. В нем он требовал немедленно выбить врага из деревни. Тем более что потери восполнены новыми солдатами. Закончив, генерал отбил радиограмму в Генштаб, описав подвиг четвертой мотострелковой роты и подчеркнув важность Невидова как плацдарма для будущего контрнаступления. В Генштабе, конечно, сильно подивились факту какой-то великой битвы за Невидово, поскольку не слышали ни о каких бронетанковых частях генерала Маркса, а саму деревню, сколько ни искали, обнаружить на карте не смогли. Но на всякий случай решили представить капитана Криницына к государственной награде и дать майора. А саму битву отметили, как одну из самых героических и кровопролитных в истории первых дней войны. И поскольку написанное пером не вырубишь топором, битва за Невидово вошла в военный лексикон и стала упоминаться наряду с прочими важными сражениями 41-го года. Позже она не раз всплывала в речах различных военачальников, включая Жукова, а после окончания войны едва не была включена в школьные учебники по истории. Едва – потому что деревню под названием Невидово в очередной раз не смогли найти, а без конкретизации места сражения трудно создавать полноценный исторический миф – надо ж где-то обелиск ставить, на карте помечать, организовывать пионерский отряд имени майора Криницына и так далее. Закончилась эта история в 64-м году, когда какой-то проныра-журналист Юсин, пользуясь источниками из немецких архивов, доказал, что никакой битвы за Невидово не было, как не было никакого генерала Маркса и не было, собственно, и самого Невидова. Таким образом, можно сказать, что майор Криницын стал единственным человеком за всю историю Второй мировой войны, который получил медаль и звание после несуществующего сражения за несуществующую деревню. Кстати, все тот же Юсин, видимо, войдя в раж, попытался доказать, что и майора Криницына никогда не существовало, но тут он слегка перегнул палку, потому что хоть сам майор и умер к тому времени, но дочь майора была жива и, более того, являлась депутатом Верховного Совета, да еще и женой известного космонавта, и отрицать существование майора, а стало быть, и ее, было не только глупо, но и небезопасно. Журналиста это, впрочем, не смутило. Зато смутило власти. Писаку исключили из Союза писателей и дружно осудили. Став невольным диссидентом, Юсин покинул СССР в 70-м году. За рубежом продолжил разрабатывать привычную тему, взявшись за книгу под ироническим названием «Имя твое бессмертно, подвиг твой неизвестен», но не успел, поскольку умер от обширного инфаркта. Похоронили его на простом кладбище под Бостоном, однако по иронии судьбы американские резчики по могильным плитам допустили опечатку, вставив в фамилию Useen букву «н», превратив ее таким образом в Unseen [16], что в переводе с английского означает примерно тоже самое, что и Невидово.
