Красотам природы еще никогда не удавалось привлечь внимание Горы. Занятый собственными мыслями, он не замечал ничего вокруг — ни земли, ни воды, ни неба, — ничего, что не имело непосредственного отношения к его деятельности.
Но сегодня красота бездонного темного неба, мерцавшего тысячами звезд, нашла путь к сердцу юноши, он увидел зеркальную гладь реки, в которой отражались огоньки стоявших у причала пароходов, заметил окутанные густым мраком деревья па противоположном берегу и всевидящее око Юпитера, спокойно взиравшего на всю эту картину сверху.
Сегодня величавое спокойствие природы словно овладело Горой. Ему казалось, что огромная ночь дышит в такт биению его сердца. До сих пор природа терпеливо ждала; но вот растворилась дверца в душе юноши, и она мгновенно захватила эту доверчиво распахнувшуюся, незащищенную крепость. Прежде он не нуждался в близости природы, для него существовал лишь его собственный мир, наполненный его мыслями, его делами. Что же произошло с ним сегодня? Что-то заставило его приблизиться к природе вплотную, новыми глазами взглянуть на нее, и в ответ он ощутил теплую ласку спокойной темной реки, ее погруженных в непроницаемый мрак берегов, необъятного черного неба и почувствовал, как открывается этой ласке его душа.
Из какого-то сада до него донесся аромат незнакомых цветов; словно дуновением легчайшего ветерка, коснулся он встревоженного сердца Горы; река манила его вдаль, в неведомые края, где можно отдохнуть от тяжких человеческих трудов, где на берегах безлюдных озер сплетают кроны деревья, осыпанные чудесными цветами, отбрасывающими таинственные тени, где так прекрасно небо, где дни подобны открытому взгляду наивных глаз, а ночи — теням, отброшенным стыдливо опущенными ресницами. Волна нежности нахлынула на Гору, подняла, закружила и повлекла в извечные глубины чувств, неведомых ему до той поры. Ликование и боль охватили его. Сейчас, в эту осеннюю ночь, когда он в полной отрешенности стоял на берегу реки, всматриваясь в туманные звезды, прислушиваясь к неясным городским шумам, ему казалось, что он ощущает присутствие таинственной, неуловимой силы, которой подчинена вся вселенная. За то, что он так долго не признавал ее власти, природа отомстила ему, опутав своими волшебными сетями: неразрывными узами соединив с землею, водой, небом, оторвав от всего, что еще недавно составляло его жизнь.
Недоумевающий, взволнованный, Гора опустился на ступеньку безлюдной в этот час пристани. Снова и снова спрашивал он себя, чем вызваны эти внезапные чувства, что они дадут ему, какое место займут в его жизни, посвященной великой цели? Может быть, они враждебны ей? Может быть, с ними нужно бороться и победить?..
Гора с силой сжал кулаки, но в это мгновение вспомнил ласковый вопрошающий взгляд больших глаз, исполненных нежности и понимания, и ему показалось, что прекрасные легкие пальцы коснулись его руки. Несказанная радость пронзила его, все сомнения и колебания показались вдруг такими незначительными по сравнению с тем удивительным чувством, которое пережил он во мраке этой ночи. Он боялся вспугнуть его и продолжал сидеть на берегу — не шевелясь, не думая о том, что его ждут…
Когда поздно вечером Гора вернулся домой, Анондомойи спросила его:
— Почему ты так задержался, дорогой? Ужин давно уж остыл.
— Не знаю, ма, я долго сидел на набережной.
— Вместе с Биноем?
— Нет, я был один.
Анондомойи удивилась. Она не знала случая, чтобы Гора до глубокой ночи предавался мечтам, сидя на берегу Ганги. Такое раздумие отнюдь не было в его характере. Анондомойи внимательно наблюдала за ним, пока он ел, и по лицу Горы поняла, что он взволнован и чем-то обеспокоен.
— Я думала, что ты пошел к Биною, — сдержанно сказала она, помолчав немного.
— Нет, мы вместе с ним были у Пореша-бабу.
Ответ Горы насторожил Анондомойи, и немного погодя она решилась задать сыну еще один вопрос:
— Ты со всеми там познакомился?
— Со всеми, без исключения.
— Если я не ошибаюсь, девушки в этой семье решаются выходить к гостям?
— Да, и очень охотно.
В другое время в тоне Горы обязательно звучало бы раздражение, но теперь его не было, и это снова заставило Анондомойи задуматься.
Проснувшись на следующее утро, Гора, который обычно совершал омовение не теряя ни минуты, торопясь сразу же заняться своими дневными делами, на этот раз медлил. Он рассеянно подошел к окну, выходившему на восток, и, распахнув его, остановился. Переулок, где находился их дом, упирался в широкую улицу, на углу которой стояла школа. Вековой джам рос во дворе школы. Сейчас его листва была окутана тончайшей дымкой утреннего тумана, сквозь который неясно алело восходящее солнце. Гора стоял и смотрел на восход. Вот растаял туман, и яркие лучи солнечного света, подобно сверкающим штыкам, пронзили пышную крону дерева. Улицы оживали, наполняясь прохожими и шумом городского транспорта.
В конце переулка показались Обинаш и еще несколько студентов. Усилием воли Гора стряхнул оцепенение, охватившее его. «Нет, так нельзя!» — убежденно сказал он себе и выбежал из комнаты.
Он резко упрекал себя за то, что оказался не готов к приходу товарищей. Прежде подобной оплошности с ним не случалось. Этот, казалось бы, пустяк больно задел его самолюбие, и он твердо решил впредь не ходить в дом Пореша и постараться выбросить из головы все мысли об этой семье, даже если бы для этого потребовалось не видеться некоторое время с Биноем.
Приятели собрались к нему обсудить план задуманного похода. В конце концов было решено, что они пойдут по дороге вдоль берега Ганги, пойдут без денег, рассчитывая исключительно на радушие и отзывчивость людей, с которыми им доведется встретиться в пути.
Когда решение было окончательно принято, Гора пришел в восторг. Сильнейшая радость овладела им при мысли о том, что ему удастся сбросить с себя все оковы и вырваться на волю. Уже само сознание того, что они пускаются в рискованное предприятие, казалось, высвободило сердце из опутавших его тенет. Словно школьник, отпущенный на каникулы, Гора чуть ли не в припрыжку выбежал из дому, чтобы сделать все необходимые приготовления к походу, повторяя снова и снова, что чувства, охватившие его, — пустой обман и что истина заключается только в труде.
В это время к дому, бормоча молитвы, подходил Кришнодоял. На плечи у него был накинут чадор, испещренный имена ми богов, в руках он держал кувшин со священной водой Ганги. Гора чуть не столкнулся с ним и, смутившись, нагнулся, чтобы коснуться его ног в знак извинения.
— Оставь, оставь! — заторопился Кришнодоял и в замешательстве быстро отошел от Горы, прикосновение которого, до утренней молитвы, сводило на нет его омовение в Ганге.
Гора никогда не замечал, что отец старательно избегает именно его прикосновений. Он просто считал, что Кришнодоял в своей боязни оскверниться доходит до крайности и старается избежать любых прикосновений. Ведь держал же он на расстоянии даже Анондомойи, как будто она была отверженной, и уклонялся от всяких контактов с Мохимом. Изо всех членов семьи он допускал к себе только дочь Мохима — Шошимукхи. Он заставлял ее заучивать санскритские тексты и посвящал в таинство разных обрядов.
Когда Кришнодоял отшатнулся от него, Гора только усмехнулся про себя: сказать правду, поведение отца постепенно привело к тому, что отношения их стали совсем далекими, и вся привязанность Горы сосредоточилась на матери, которую он считал необыкновенной женщиной, хоть и не одобрял ее вольного отношения к священным законам.
После завтрака Гора связал в небольшой узел смену белья, прикрепил его за спиной на манер английских туристов и отправился к матери.
— Ма, я хочу уйти на несколько дней. Отпусти меня, пожалуйста.
— Куда же ты идешь, милый?
— Я и сам еще не знаю.
— У тебя какие-нибудь дела?
— Не такие, которые мы обычно подразумеваем под этим словом. Поход сам по себе будет делом.
И так как Анондомойи ничего не ответила, он добавил:
— Ма, прошу тебя, не отказывай мне. Как будто ты меня не знаешь. Не бойся, я не сделаюсь саньяси и не стану бродягой. Ведь долго прожить без тебя я все равно не смогу. Ты же это знаешь…
Гора никогда прежде не говорил матери о своих чувствах к ней и сейчас немного смутился. Обрадованная Анондомойи увидела его замешательство и поспешила прийти ему на помощь.
— Ты, конечно, идешь вместе с Биноем? — спросила она.
— Ну вот… ты считаешь, что без охраны Биноя твоего Гору обязательно похитят! Нет, ма, Биной не пойдет с нами. Я пойду один, вернусь цел и невредим и докажу на деле, что твоя слепая вера в Биноя не имеет под собой никаких оснований.
— Но ты будешь сообщать мне о себе?
— Приготовься к тому, что не буду, — тебе же будет приятнее, если ты все-таки получишь вдруг от меня весточку. Не беспокойся, никто не позарится на твоего Гору. Это только для тебя я такое сокровище. Ну, а если кого-нибудь соблазнит мой узелок, я преподнесу его в подарок и вернусь домой — жизнь за него отдавать я не собираюсь, можешь быть спокойна на этот счет.
