― Чем мы можем вам помочь? ― произнес все тот же бегин с очевидным иностранным акцентом.
― Мы только хотим поговорить, ― сказал Данте с приветливой улыбкой, ― но мне кажется, что вы ждете какое-то важное сообщение, и мы не хотим мешать вам.
Его собеседник, должно быть, говорил от лица всех. Это был человек с загорелым лицом, неухоженной бородой рыжевато-каштанового цвета; в его беспокойных серых главах светились ум и сила. Он показал, что ошибка никак не взволновала его.
― Не беспокойтесь, ― произнес он с отчетливой иностранной интонацией. ― Простая путаница.
Данте решил, что это подходящий момент, чтобы выяснить причину путаницы.
― Так вы действительно французы? ― произнес Данте, не теряя сердечности в голосе.
― Точнее, фламандцы. Большинство братьев, ― как бы оправдываясь, ответил тот, конечно, сомневаясь, что этот странный тип может понять разницу.
― Поэтому мы хотели бы поговорить с вами, ― с интересом произнес Данте. ― То, что вы здесь, удивительно. В этом есть что-то особенное, ― сказал он задумчиво с притворным вздохом. ― Как и для чего Господь привел вас в этот квартал Флоренции?
― Мы рабочие люди. Мы здесь все вместе каемся, ― ответил тот, не меняясь в лице, стараясь говорить по-тоскански. Его спутники тоже хранили спокойствие.
― Да, но прийти из-за гор сюда только для этого… ― произнес Данте с искренней улыбкой. ― Разве за время вашего пути не нашлось другого места, более подходящего для покаяния?
― Нет места более достойного и благородного, чем Флоренция вместе с этим домом, который основал кроткий Франциск, ― ответил ему человек спокойно.
― Ясно, ясно, ― согласился Данте. ― Вы бегины, близкие к самому чистому пониманию учения доброго Франциска, ― Данте использовал обозначение, которое подходило к ним и одновременно привлекало внимание инквизиции, как название наиболее спорного крыла ордена францисканцев.
― Мы предпочитаем называться «смиренными кающимися», ― ответил человек, которому, похоже, надоел этот разговор, так что он всем своим видом показывал нетерпение. ― В действительности, мы не имеем прямого отношения к ордену.
Данте кивнул в знак понимания, извиняясь. Возможно, это казалось излишне дерзким, но поэт все же решил кое-что еще уточнить у этого бегина.
― Ты говоришь довольно хорошо на нашем языке для того малого времени, которое вы, похоже, провели во Флоренции.
― Мы прошли по разным землям в Италии, прежде чем пришли во Флоренцию, ― ответил человек.
― Я полагаю, ― обращался к нему Данте, ― что вас хорошо приняли бы рабочие люди. Вы бы поняли их нужды. Ведь вы сами ткачи?
― Красильщики, ― поправил его человек, и гримаса отвращения скользнула по его лицу. ― Почти все красильщики. Проблемы у рабочих людей во всех землях одинаковы, ― добавил он неопределенно.
― Но вы не работаете в мастерской, правда? ― продолжал спрашивать Данте. ― Я хочу сказать, что вы просите милостыню, а ее не подают достаточно, скорее наоборот…
― Мы хотим помогать тем, кто больше нуждается, тем малым, чем можем, ― перебил его собеседник. ― Мы чуткие люди, хотя и бедные. Тот, кто работает, должен помогать безработным. Или вдовам и сиротам. Не хотите ли, братья, добавить что-нибудь? ― добавил он с несомненной иронией.
― Не сомневайтесь, что мы делаем это в силу своих возможностей! ― отреагировал Данте. ― Мы хотели только убедиться, существует ли ваша кроткая группа на самом деле. Мы слышали о вас столько хорошего, я говорю о возможности действительно помогать этим беднякам. Ведь вы теперь обитаете там, правда? ― сказал поэт, указывая на зеленую дверь.
― Да, ― просто ответил бегин. ― Это наш domus paupertatis.[49]
― Он, кажется, большой, ― проговорил Данте. ― Вас так много?
― Не слишком, ― ответил тот, не называя точной цифры. ― Мы живем скромно, занимаем мало места. Иногда с нами живут паломники, бродяги, больные люди без крыши над головой.
Данте улыбнулся, но прежде чем успел сказать еще что-то, фламандец произнес фразу, звучавшую как прощание:
― Братья, если мы не можем вам больше ничем помочь, то нам надо торопиться на молитвы. Оставайтесь с Богом.
― Да хранит вас Господь, ― ответил Данте.
Тут Данте завершил свое прощание жестом, который удивил Франческо. Он вытянул свою правую руку, открытой ладонью в сторону собеседника. Взгляды трех бегинов замерли на этой протянутой руке. Тот, кто был его собеседником, казалось, заколебался на мгновение, словно не знал, как реагировать. В конце концов он решил попрощаться скромным наклоном головы, а потом продолжил свой путь в сопровождении спутников. Она прошли в зеленую дверь, которая открылась, хотя они не стучали, со скоростью, которая свидетельствовала о том, что внутри их кто-то ждал. Бегины вошли в дом, не обернувшись, и улыбка Данте показалась Франческо таинственной. Данте повернулся к своему спутнику.
― Хорошо, Франческо, теперь мы можем возвращаться. И, ― произнес он, поморщившись, ― пойдем по более здоровым местам.
Глава 36
Они возвращались по улочкам, которые вели к площади Сан Амброджио. Франческо ни на секунду не потерял бдительности, но, может быть, подозревая непредсказуемые желания своего спутника, он демонстрировал большее желание поговорить, чем прежде. Последний жест Данте в разговоре с бегином его так заинтриговал, что он не замедлил спросить об этом, пока они шли мимо Сан Амброджио на восток, по улице Скарпентьери, заполненной многочисленными сапожниками… Здесь большая часть обувных мастерских предлагала свой товар прохожим.
― Почему вы подали так странно руку этому человеку? ― спросил он с любопытством.
― Я ждал от него ответного жеста, ― с улыбкой ответил Данте.
― Какого жеста? ― не унимался Франческо.
― Рукопожатия, ― ответил поэт.
― Зачем это делать?
― Это своего рода приветствие… даже более того, ― ответил Данте. ― Знак дружбы и единства.
Франческо с удивлением посмотрел на своего спутника.
― Я не понимаю, ― искренне произнес Франческо.
― Значит, так, ― начал поэт. ― Фландрия ― земля бегинов и бегардов. Нигде больше в мире не встретишь столько мужчин и женщин, объединенных в религиозные братства; кроме того, это место, где рабочие маленьких мастерских объединены в большие организации, созданные по типу тех, которые строго запрещены во Флоренции. Такой запрет везде вызывал немало мятежей, иногда очень кровопролитных. И иногда, чтобы узнать друг друга, распространяющие эти мятежные мысли используют знаки, которые известны только им одним. Рукопожатие в качестве приветствия, которое они называют takeans на своем темном языке, ― один из этих знаков.
― Знак… ― размышлял вслух Франческо. ― Такой же, как зеленая дверь.
― Именно, ― сказал Данте, и его губы растянулись в улыбке.
― Но он вам не ответил, ― заметил молодой человек.
― Он этого не сделал, ― согласился поэт.
― Тогда они не знают этого знака.
― Может быть, нет, ― ответил Данте. ― В любом случае, как сказал в «Этике» Аристотель, «одна ласточка не делает весны». Я имею в виду, что увиденная нами ласточка не говорит и том, что лето никогда не настанет.
― Значит, вы все еще уверены, что это тоже представители какой-нибудь антиобщественной группировки.
― Я не могу это утверждать, ― заметил поэт. ― Предполагаю.
Франческо замолчал, словно отказывался продолжать размышления. Данте решил, что наступил подходящий момент развить его способность к самостоятельному размышлению.
― Наши фламандские кающиеся братья ― красильщики, ― начал он. ― Несмотря на это, с тех пор как они живут во Флоренции и, может быть, со времени их присутствия в Италии, эти люди ведут себя необычно. Они занимаются сбором милостыни и молятся, но между собой состоят в сообществе. Понимаешь? Я имею в виду, что у них есть братство, которое должно состоять из ремесленников. Логично предположить, что они должны были работать какое-то время во Фландрии. Тебе не кажется невероятным, что и теперь они продолжают состоять в этом объединении?
― Возможно, ― пробормотал Кафферелли не вполне уверенно.
― Очевидно, что это их вовсе не превращает в мятежников, ― продолжал Данте. ― Это уже другая вещь, которую мы должны проверить.
― Вы действительно упрямый человек, поэт, ― сказал Франческо, хотя теперь он не вкладывал в это обращение смысл, который звучал в нем раньше.
Они замедлили шаг, подходя к окрестностям старых ворот Сан Пьеро. День был в разгаре, и солнце почти стояло в зените на робком флорентийском небе. Движение горожан на улицах усиливалось после обеденного времени. Данте обратил на это внимание Франческо.
― Флорентийцы всегда при приеме пищи уважали распорядок, ― пошутил поэт. ― От этого улицы оставались почти пустыми. Было бы правильно, если бы и мы последовали их примеру. Иногда думается легче, если желудок полон.
