Да о чем жалеть, сюда она ни ногой.
Хватит!
Хватит!
Навсегда хватит!
Консьержка закрыла форточку своей клетушки, чтобы не видеть, как она будет уходить.
Выйдя на крыльцо, Лариса пожалела, что не курит. Сейчас бы сигарету, и пощелкать зажигалкой, прищурив глаз.
Ладно, просто постоим, вдыхая мощный морозный воздух. На нем выращивают настоящих снежных королев. Унять дрожь в ногах.
В арке скрипнули тормоза, двор вспыхнул. Хлопнула дверь. Двор погас. Кто–то мелко хрустя снежком приблизился к крыльцу.
Лариса уже владела собой.
— Здравствуй, Руля.
Он был расслаблен, видимо сильно выпил в честь смерти своего дедушки. Прикрывал грудь прямоугольным свертком. Другой рукой искал на лице очки.
— А я пришла посочувствовать твоему горю.
— Врешь. — Сказал внук. — Ты всегда мне врала.
Лариса отставила по своему обыкновению крепкую ногу и расправила плечи, почувствовала, как похолодело у носа место гандбольной травмы.
— Ты всегда мне врала. Ты никогда меня не любила.
Что ответить на «врала» Лариса знала, но это «не любила», ее столкнуло с абсолютно выигрышной позиции. Этот мозгляк с очередной краденой иконой на впалой груди говорил ведь сущую правду. Она никогда его не любила, она хотела выйти за него замуж. Она была бы гарантировано верная жена, и родила бы отличных детей. Но не введешь же в спор эти аргументы, они могли бы стать реальностью лет через десять совместной жизни.
Еще не зная, что сказать, Лариса сделала шаг вперед, и тогда Руля вдруг заплакал, и сказал, отходя:
— Оставь, пожалуйста, в покое нашу семью.
Вот оно что. Он, оказывается, условно убил своего дедушку, чтобы перейти в состояние тех, кого надо пожалеть, и на этой слезной смазке ускользнуть.
Сзади хлопнула дверь, и раздался голос, который Лариса слышала не часто.
— Уходи.
Лариса обернулась.
Сестрица Нора своей неодетой персоной. Она держала в руках два тех самых чемодана. Лариса, чувствуя, что ее положение из изначально победительного превращается в положение изгоняемой со двора суки, попыталась пойти в контратаку. Не бежать же, поджав хвост. По Нору ей ударить было нечем, поэтому, получай Руля!
— Он сказал мне, что дед умер и лежит в морге.
Задумчивая женщина улыбнулась.
— Это я ему посоветовала.
— Зачем?
— Мы не знали, как от тебя отделаться. Рауль пожаловался мне. Мы давно не спим вместе, но остались родными людьми.
У Ларисы свело челюсти, она старалась смотреть одновременно на одного и на другого, у нее это не получалось, и это ее пугало, она боялась, что упускает самое главное.
Рауль не плакал, но лучше бы плакал. Такой абсолютной несчастности видеть Ларисе прежде не приходилось. Нога ее поехала по накатанному снегу, и она сделал тем самым приставной шаг в его направлении, он инстинктивно закрылся свертком, и прошептал.
— Не бей меня.
— Иди сюда. — Тихо, твердо, успокаивающе сказала ему Нора.
Он поднялся на крыльцо, она взяла его под руку, другой открыла дверь, и, входя в подъезд толкнула один из чемоданов, он покачался, повалился, и изобразил принцип домино повалив второй.
— Забери это, — сказала, не оборачиваясь, Нора, — я такого не ношу.
Лариса понимала пока только одно — все не так, как она себе раньше думала. Вон какие неожиданные измерения открываются и так внезапно. Чувствуя, что в этом новом мире, она пока только ученик, она решила следовать даваемым советам. Послушно взяла чемоданы, и отправилась к подворотне. Вышла на безрадостно яркий Арбат, и медленно пошла в сторону ресторана «Прага».
Да, старые московские семьи, это сильно, это по глубокому, это с одного разу не переплюнешь.
У афиши «Художественного» на Ларочку накатило какое–то на время отставленное чувство, она вдруг замерла, подняла чемоданы и брезгливо разжала пальцы.
— Я такого не ношу!!! — Крикнула она, и никто из окружающих не понял, что это цитата. Чемоданы лежали в черной, липкой, соленой московской грязи, люди чертыхаясь переступали через них, а Ларису трясло, она выпучившись смотрела на них, и работала ртом собираясь с возможностями для плевка.
Вот это московская, столичная, старая семья, у них братья спят с сестрами, а она кристальная Ларочка оплевана за предпочитаемый ею фасон одежды.
— В чем дело?!
Слава Богу рядом оказалась власть. Милиционер постучал по козырьку антенной большой рации, назвал какой–то позывной. Лариса закивала, подхватила чемоданы, которые она ни за что в жизни не принесет больше в эти места и помчалась в метро.
28
Приехала в Теплый Стан. Дядя Ли шутил в стиле своего вечного конферанса, что это не название городского района, а «легкого эротического романа». Она не думала об этом, подходя к девятиэтажному кирпичному дому, она думала только об одном: забраться под горячий душ, а после этого переодеться, рухнуть в какое–нибудь кресло и там заснуть до возвращения эстрадного дяди, а еще лучше до возвращения способности смотреть на окружающую жизнь без содрогания.
Она помнила номер квартиры. Поставила чемоданы на площадку у дверей конферансье, подошла к соседской двери — номер семнадцать — и нажала звонок. Нажала и начала рассматривать зрачок глазка, встроенного в дверь как раз напротив ее глаз. Через несколько секунд ей показалось, что там внутри зрачка что–то зародилось. Да что вы там… она опять протянула руку к звонку. В этот момент дверь бесшумно распахнулась, какой–то абсолютно молчаливый мужчина, схватил ее за протянутую руку и одним рывком втащил в квартиру.
Дверь захлопнулась.
Лариса могла издавать только нечленораздельные звуки, и не могла собраться для сопротивления. Ее решительно и с какой–то опасной умелостью увлекли внутрь квартиры, и вот она уже сидит на роскошной кухне за столом, приходя в себя.
Напротив нее сидит господин Шамарин и отвратительно улыбается и его отвратительная «сигара» торчит в углу рта. Поскольку он все в этой жизни делает отвратительно, чего же ждать в дальнейшем?
— Что вам надо? — Глухо спросила Лариса.
— Ты же знаешь.
Настроение у него было великолепное. У Ларисы оно сделалось просто кромешным, она вдруг подумала, что это специальная против нее ловушка. Дядя Ли в сговоре с этим бородавчатым садистом?! Какая низость и грязь!
Умом Лариса понимала до какой степени пакостно поступил с нею друг семьи, но у нее совершенно не было сил для активного возмущения. Бессилие смешанное с отвращением.
Шамарин достал из холодильника бутылку кипрского муската «лоэль» и початую коробку конфет.
— У вас все равно ничего не получится.
Он положил свою пятнистую лапу на ее скомканную в бессильный кулачек руку.
— У меня всегда все получается. Иногда не с первого раза.
Да, тогда, в первый раз Лариса его красиво, даже элегантно обдурила, вырвавшись с отзывом неблагодарной Норы, из обустроенного для разврата номера. Ушла красиво и легко. Господи, всего лишь прыжок с невысокого второго этажа в сугроб. Если женщина не хочет, то она не хочет.
Шамарин встал, повернулся к стенному шкафу. Шкаф был дорогой темного, заморского дерева. Достал бокалы, Лариса резко и, как ей казалось, бесшумно встала, и ринулась к двери. Не глядя в ее сторону, другой лапой, еще более пятнистой Шамарин поймал ее за предплечье и вернул на место.
Снова сел напротив улыбаясь всеми своими бородавками на всех губах и бровях.
— Я ведь и жениться могу.
Лариса чувствовала, что предательство дяди Ли проделало какую–то особенно большую пробоину в системе ее независимости, все силы, вся ирония, способность визжать и царапаться, и прочие полезные способности утекают в пробоину, и их неоткуда возобновить.
Но надо что–то придумать. Не может быть, чтобы не было выхода. Что, он ее изнасилует что ли? Подумав это, она краем глаза увидела сквозь дверной проем и коридор открытую дверь в спальню, спинку белой ампирной кровати, и ей стало совсем тошно. Тошно и свободно. Она встала, прошла на негнущихся ногах к сияющей чистотою мойке и хлестнула туда мутной водицей, остатками аравийского бальзама. Стоя нагнувшись над раковиной, она поняла, что у Шамарина к сожалению все сегодня получится. Она блюет ему в кухонную раковину как будто уже мстит за то надругательство, которое наверняка совершится.
Профессор спокойно разливал вино.
— Ничего страшного, возьму с ребенком.
Благородный, подумала Лариса, но подумала с отвращением. Вытерла рот затейливо вышитым кухонным полотенцем и, усевшись на место, сказала.
— А вас не смущает, что ребеночек будет еврейский.
Шамарин отхлебнул вина, и улыбнулся.
— Ты уверена?
Лариса громко гоготнула.
