– Ну-у-у… – протянул Ланс. – Возможно, что как раз сумели. Они ведь шестьдесят пять миллионов лет назад знали о генетике больше, чем сегодня знаем о ней мы. Процесс самопознания не стоит на месте, даже когда им занимаются не сотни тысяч соплеменников, а всего лишь десятки. Тем более, если живешь ты на свете не пятьдесят-семьдесят лет, но в несколько раз дольше.
– Ух ты, ах ты. И что же они такое полезное самопознали?
– Откуда ж мне знать? – англичанин пожал плечами.
– У-у-у, – разочарованно протянул Феликс. – На самом занятном месте – и даешь задний ход.
«Викинг» вдруг расхохотался, хлопая себя ладонями по ляжкам. Смеялся он бурно, но недолго, а отсмеявшись, тут же принялся извиняться перед Филом, с невозмутимым видом переждавшим этот взрыв веселья.
– Прошу простить меня, друг мой… но вы были столь уморительны в своем горячем желании меня опровергнуть! Право же, я не мог сдержаться… Продолжать, однако, не стану – по отношению к вам дискуссия выходит не очень честной. Ведь я вам изложил не свою теорию, и я даже не являюсь ее приверженцем. Это был лишь пример. Фантазия одного из моих коллег. Разминка для ума.
– Да брось любезничать-то, – усмехнулся Фил. – Весело же поболтали, за что тут обижаться?
– Было интересно, – поддержала его Римма. – Правда. Расскажете нам что-нибудь еще, Ланс?
– Завтра, – с улыбкой англичанин указал на свои наручные часы… и вдруг снова посмотрел на меня. Очень внимательно, и без малейшего веселья в лице. – Спокойной вам ночи… Ростислав.
И, раскланявшись с остальными, отправился в свою палатку. Паяц белоголовый.
А ночью мне приснился демон.
* * *
Я открыл глаза. Тент палатки слабо похлопывал на ветру. Рядом ровно дышала спящая Римма. Расстегнув клапан, я выбрался наружу – в предрассветный серый полумрак. Обошел остывшее кострище, медленно пересек плато и вышел к Литскому провалу.
Из Провала навстречу мне поднялась огромная черная тень. Демон завис над пропастью, удерживая себя в воздухе размеренными взмахами двух кожистых крыльев. Взгляд твари обжигал, как прикосновение к вековому горному льду.
«Я – это ты!» – заявил демон голосом, в котором противоестественным образом слились воедино равнодушие, насмешка и стремление убедить.
И у меня отчего-то не нашлось слов возражения. Страха я не чувствовал… я вообще ничего не чувствовал. Даже удивления.
«А ты – это я!»
Идея-кольцо. Замкнутый круг.
– И что с того? – спросил я у висящего над Провалом ночного кошмара. Кошмар рассмеялся холодно и беззвучно, а потом… пропал. Растворился в светлеющем на востоке небе, так и не дав мне ответ.
* * *
Я открыл глаза. Тент палатки слабо похлопывал на ветру. Рядом ровно дышала спящая Римма.
«Бред. Наваждение. Черт бы тебя побрал, Ланс, вместе с твоими россказнями. Снится теперь всякая дрянь.»
Я осторожно повернулся на бок, лицом к Римме, и коснулся ее плеча. Кожа девушки показалась мне нестерпимо горячей, даже захотелось отдернуть руку, отпрянуть… но я сделал обратное – потянулся к ней всем телом, прижался, обнял, растворяясь в нежном жаре ее плоти…
Желание пришло, подчиняясь воле разума – не чувственное, но рассудочное, физиологически обоснованное…
Римма вздохнула, просыпаясь… Протестующе мурлыкнула… Застонала тихо и ритмично…
Спустя миг вечности, захватывающий взлет и не менее захватывающее падение, вновь погружаясь в пучину дремы, я услышал, как она прошептала:
– Ты все-таки чудо, Рост… но, боже ж мой, до чего же холодное.
* * *
Штука и впрямь выглядела удобной. Я от соблазна не удержался, по руке примерил – шик, да и только. Немного каму напоминает – не ту, которая река, а ту, которая боевой серп. Один раз брал такую у соседей в секции ниндзюцу, у них там полно всяких игрушек интересных; у нас, айкидошников, их вообще почти нету. Хорошая вещь, добротная. Правда, в горы без нужды я ее ни за что бы не потащил. Лишняя тяжесть.
Я вернул ледоруб Ланса туда, откуда его взял – подпихнул под тент чужой палатки, из-под которого тот слегка выглядывал, точно верный сторожевой пес. А то, неровен час, хозяин проснется, увидит свою игрушку в моих руках и расстроится. Или того хуже – о чем-нибудь заговорить попытается.
В котле еще оставалось с вечера немного гречневой каши. Разогревать ее я поленился, доел холодной. Когда последнюю ложку в себя запихивал, из своей одноместки вылез, позевывая, Феликс.
– Трапезничаешь, жаворонок, – он сладко потянулся. – Нет бы чуток поработать, накормить друзей… Может, совершишь маленький подвиг? Из милосердия?
– Это нелогично, – я отложил опустевший котел. – Кто жрать хочет, тот и работает. А милосердие мне чуждо.
Фил спорить не стал – слишком хорошо меня знает. Буркнул для порядка нечто лестное в мой адрес и ушел к ручью за водой. Я тоже ушел – решил немного прогуляться по плато, на окрестности глянуть.
Прогулялся. Глянул. Как и ожидалось, окрестности не впечатлили. Камни и трава, трава и камни. Единственное, что могло сойти за развлечение – это поиск в причудливых нагромождениях выветренной породы образов знакомых предметов. Вон тот утес, скажем, бульдозер напоминает. С оторванным ковшом. А эта вот трехметровая, покрытая желтыми пятнами лишайника глыба на медведя чем-то похожа.
За скалой-медведем обнаружилась небольшая площадка, поросшая травой. Здесь журчал ручей, и струйки воды, сбегая к краю площадки, падали на курумник с высоты примерно четырех метров. Не Литский провал, конечно, но чтобы шею свернуть, более чем достаточно. Я заглянул вниз, несколько секунд боролся с неприятными ощущениями, потом присел на камень.
Чертова высота. Сказать, что я ее просто боюсь, будет, пожалуй, неправильно. Нет, от близкого знакомства с высотой меня удерживает не страх – инстинкт самосохранения. Все было бы проще, если бы пропасть меня отталкивала, но она напротив – манит. Тянет в себя, упрашивает, умоляет: «Приди ко мне! Прыгни!» Видимо, в глубине души я понимаю, что однажды могу не удержаться. А оно мне надо?
– Страх полета.
Я чуть шею себе не свернул, оборачиваясь! Он нарочно, что ли, подкрадывался?! Напугать хотел?!
– Так это называется, – как ни в чем ни бывало продолжил Ланс. – Ты хочешь лететь, твои рефлексы толкают тебя к полету, но логика отказывается повиноваться. Логике кажется, что полет невозможен. У тебя ведь нет крыльев, не так ли?
– Очевидный факт, – буркнул я, мечтая снова остаться в одиночестве. Но англичанин и не думал уходить, он присел на другой камень, неподалеку, и снова заговорил:
– Что у тебя с этой девушкой, с Риммой?
Надо сказать, парень сумел меня удивить. Неприятно, конечно. Вопрос сам по себе был бестактным, а если принять во внимание внезапный переход подчеркнуто-вежливого блондина на «ты»… Неужели, ссоры ищет?
– Сдается мне, Ланс, не твое это дело, – я решил с нахалом дипломатию не разводить.
– Просто скажи, зачем она тебе?
– Слушай, – я повернулся к нему лицом, – знаю, вопросом на вопрос отвечать невежливо, но раз уж ты мне невежливые вопросы задаешь, то правилом этим я пренебрегу. Что тебе нужно от меня, палеофантазер?
Тот улыбнулся как-то отстраненно, будто себе самому. Думаю: «Либо уйдет сейчас, либо драться полезет».
А он…
– Драконы все-таки сумели приспособиться к людям. Знаешь, какой выход они нашли? Изменение. Самое последнее и самое радикальное. Полная трансмутация.
Это звучало любопытнее, чем всякие идиотские вопросы. Я решил немного послушать.
– Помнишь эти легенды про юных прекрасных дев, которых либо отдавали чудовищу как выкуп, либо драконы сами их похищали? Каждая сказка прорастает из семени факта, но, как правило, дает факту собственное толкование. В действительности драконам и впрямь понадобились девушки. Они изучали человека, исследовали молодых человеческих самок. На предмет совместимости генов.
– Боже, какое разочарование, – я скорчил скептическую гримасу. – Всегда полагал, что их просто ели.
Ланс на мою реплику не отреагировал.
– Чешуйчатые гении генетики в конце концов добились своего. На свет появилось существо, похожее на примата, но с генетической памятью рептилии. Появился дракон, внешне неотличимый от человека. И способный спариваться с людьми. Потомство неизменно рождается только мужского пола. И каждый мальчик несет в себе скрытые гены дракона.
– Почему только мужчины?
Блондин ответил мне неприятным смешком.
– Ну, что за вопрос! Все элементарно! Каждый мужчина – это потенциальный воин и работник, он физически сильнее и выносливее женщины, именно он – доминанта древнего общества. В те времена, когда последние из драконов работали над проблемой выживания своего вида, люди выхаживали своих мальчиков намного старательнее, чем девочек.
– Зато мальчики чаще становятся солдатами и гибнут, защищая девочек, – парировал я. – Так себе метод. Нечто вроде вируса, с той лишь разницей, что пораженные клетки не погибают. Происходит лишь копирование вирусных клеток, причем не слишком эффективное.
