– Ну! – подбодрил Кожемякин своего собеседника тоном, который не предвещал ничего хорошего.
– Я не собираюсь давать отчет.
– Это ты не собираешься., – веско сказал Кожемякин. – А я вот по-другому мыслю.
Он подошел к Альфреду и взял его за ворот рубашки. В другое время Загорский ни за что не позволил бы такой фамильярности по отношению к себе, но сейчас почему-то не высказывал неудовольствия.
– Сваливаешь? – с неприятной участливостью осведомился Кожемякин.
Загорский дернулся, но его крепко держали за ворот.
– Что такое?! – грубо, но испуганно спросил он.
– Сваливаешь, – определил Кожемякин. – Нам на нары тропу мостишь.
Это выглядело как прямое обвинение Загорскому, но никто из присутствующих не остановил Кожемякина.
– Я давно собирался, – пробормотал Загорский. – Еще до гибели Самсонова.
– Да?
– Давно! – упрямо повторил Загорский. – Он вот может подтвердить. – Кивок в мою сторону.
Все посмотрели на меня. Я кивнул, подтверждая, что именно так и было. Но на Кожемякина это не произвело ни малейшего впечатления.
– Ашби себе готовил? – понимающе сказал он.
– Я тебя насквозь вижу, козел вонючий.
Загорский дернулся, но встать со стула не успел. Кожемякин ударил его пятерней в лицо.
– Прекрати! – крикнула Светлана.
– А ты его не жалей, – ощерился Кожемякин.
– Ты у него спроси, что за разговор у них с Самсоновым был – как раз за пятнадцать минут до убийства.
Все посмотрели на Загорского. Он совсем уменьшился в размерах.
– Ну! – подбодрил его Кожемякин.
Загорский молчал.
– Ты расскажи нам, Альфред, за что по очкам получил от Самсонова. И еще расскажи, что ты там Самсонову в спину шипел.
– Это на кухне, что ли? – вспомнил я.
– Точно! – обрадовался Кожемякин. – И ты видел, да? Что-то я тебя не припоминаю там.
– В самом начале, – сказал я. – Когда все начиналось…
Теперь и Демин и Светлана смотрели на Альфреда с повышенным интересом. Картина происшедшего приобретала черты правдоподобия. Альфред выглядел неважно. Была какая-то нехорошая бледность в его лице.
– Мы повздорили, – сказал он, старательно пряча глаза. – Но это еще не значит, что надо делать какие-то выводы из происшедшего.
– Из происшедшего не надо, – неожиданно легко согласился Кожемякин. – А вот из слов твоих очень интересная штука получается. Что ты сказал напоследок Самсонову в спину? А?
Загорский закусил губу.
– Ты скажи, – посоветовал Кожемякин. – Я-то слышал, но другим тоже интересно.
– Это же не всерьез было.
– А ты все-таки скажи.
Но у Загорского на это не хватило духа. И Кожемякин ему помог:
– Ты пригрозил Самсонову! Не забыл? Так и сказал ему: «Убью!» – Это правда? – резко произнес, почти выкрикнул Демин.
Загорский поднял глаза. Он мог бы назвать это ложью, потому что никто из присутствующих, кроме Кожемякина, не был тому свидетелем. Но он сказал:
– Да. – И тут же добавил: – Но это было не всерьез.
Наверное, он и сам понимал, что последняя его фраза ровным счетом ничего не меняет.
Глава 31
Самсонова хоронили на Ваганьковском кладбище. Было много людей, цветов, слез и бестолковщины. Милицейское оцепление с трудом сдерживало напор желающих приобщиться к прощанию.
Загорского среди нас на этот раз не было. Его арестовали накануне вечером. Он грозился убить, и это дало Мартынову возможность упечь Альфреда за решетку. Следователь не мог сейчас добраться до всех и начал с Загорского.
Светлана рыдала над гробом. Мы по-мужски крепились, но и у Демина, и у Кожемякина, и у меня в глазах стояли слезы.
Светлану пришлось вести под руки. С одной стороны я, с другой – Кожемякин. Демин шел рядом со мной.
– Будут поминки, – сказал он. – Надо бы поехать.
Это было приглашение из разряда тех, от которых не отказываются. Я кивнул.
– С Загорским-то как получилось, – неожиданно произнес Демин.
Я вопросительно посмотрел на него, потому что не знал, что имеется в виду.
– Ты веришь в то, что это он.
Демин не закончил фразу, потому что ему нелегко, наверное, было произнести слово «убил», Я подумал и неопределенно пожал плечами.
– А я не верю, – сказал он.
– Они не любили друг друга, – напомнил я.
– Ну и что?
А действительно – что? И с Деминым у покойного были трения, и со Светланой не самые лучшие отношения.
– Им выгодно искать убийцу среди нас, – сказал Демин, не объясняя кому это – «им», – Ты обратил внимание на то, как ведет себя Алекперов? Держит с нами дистанцию. Ты понял? Всех нас чохом подозревает.
– Почему бы и нет? – буркнул я. – Ведь понятно, что кто-то из нас это сделал.
– Но не все же вместе! А Алекперов выжидает, как оно обернется. И передачу хочет сохранить, и чистеньким остаться, когда убийцу найдут. Ему бы как сейчас действовать? Поговорить с нами по-людски. Тому новое место предложить, тому денег добавить. Ведь правильно? А он нас оставляет на исходных позициях и со стороны приглашает какого-то варяга.
Я уже начал смутно о чем-то догадываться, но пока не понял всего.
– Придет новый человек, – продолжал Демин. – Начнет нас ломать через колено. Он пришлый! Ты понимаешь? Ему ни дух передачи не постичь, ни с нами не сойтись по-доброму. Ты думаешь, он вот тебе зарплату поднимет? Или повышение предложит? Ни черта! Мы им нужны как ширма. Вот, мол, люди, которые с Самсоновым работали. Так что продукт вы, телезрители, получаете тот же самый. А на деле – чистое надувательство.
Демин заглянул мне в глаза:
– Пойдешь администратором в группу? Твоя зарплата вырастет вдвое.
– Не понимаю, – признался я. – Какая группа? Какой администратор?
– Наша группа, – терпеливо пояснил он.
Я хотел напомнить ему, что администратор у нас он, и куда же это он собирается от нас уйти, но вдруг понял, что как раз Демин никуда уходить и не собирается. Эту мою догадку он тотчас подтвердил.
– Нам не нужен варяг со стороны, – сказал Демин уверенно. – Он убьет нашу передачу. Только мы сами можем ее продолжать. Я возьму на себя управленческие функции…
Он встанет на место Самсонова, я займу его место, всем остальным он поднимет зарплату – и никто со стороны нам не нужен. Так следовало его понимать.
– Я уже говорил с Алексеем…
Я посмотрел Демину в глаза.
– Он согласен, – закончил он свою мысль.
Значит, Кожемякин готов к такому раскладу. Я с трудом удержал вздох. Мертвого Самсонова только что забросали землей. А жизнь уже бурлит, и живые интригуют.
– Я не хочу сейчас говорить об этом.
– И напрасно! – оценил Демин. – Нас попробуют подмять, вот увидишь. И полугода не пройдет, как никого из нас в передаче не останется. Заменят своими людьми.
Я и не собирался оставаться с ними так долго. Сразу, как только отыщется убийца Самсонова, я возвращусь в Вологду. Но ничего такого я Демину не сказал.
– Подумаю, – буркнул.
Только чтобы он отвязался.
Мы сели в машину.
– Будут поминки, – шепнул я Светлане.
Она посмотрела на меня черными от горя глазами и ничего не ответила.
«Она не могла убить, – вдруг понял я. – Не способна. Слишком сильно любила. Вместе с Самсоновым она сама умерла. Так что искать надо среди этой троицы: Загорский, Демин, Кожемякин». Кожемякина я ставил на самое последнее место. Почему? Не мог себе объяснить.
Глава 32
Поминали Самсонова в ресторане. Сначала, как мне сказали, собирались накрыть столы в его загородном доме, но после передумали, поскольку в том доме он был убит.
Я сел рядом со Светланой, потому что она, увидев два свободных места за столом, взяла меня за руку и усадила подле себя, так что Кожемякин и Демин, которые вошли в ресторан вместе с нами, потоптавшись в некоторой растерянности, были вынуждены пройти дальше.
– Я ненавижу их, – прошептала Светлана.
Это было полной неожиданностью для меня.
– Почему?
Она посмотрела на меня так, будто сомневалась, способен ли я ее понять.
– Ведь кто-то из них, – сказала она с давящей тоской.
Я, наверное, изменился в лице, потому что Светлана покачала головой и торопливо положила свою руку на мою:
– На тебя я не думаю.
– Почему? – опять спросил я.
Вместо ответа она невесело улыбнулась. Я так и не понял, почему именно мне была выдана индульгенция.
Алекперов предложил помянуть Самсонова. Он не говорил много, все уже было сказано там, на кладбище. Светлана заплакала – беззвучно, без слез. Страшный плач. Я старательно отводил глаза.
На многих похоронах мне доводилось бывать, по-всякому там обходилось, и по-разному вели себя присутствующие, но я еще не видел такой придавленности горем. Когда человек умирал, оставшиеся жить придумывали причину, позволявшую приглушить скорбь. «Он болел, – говорили они. – И так мучился!» Подразумевалось, что смерть избавила несчастного от мучений. Еще могли сказать: «Что ж, дети уже взрослые, успел поставить на ноги. Справился со своими земными делами, пора и отдохнуть». И какая бы ни придумывалась причина, всякий раз оказывалось, что человек ушел не из жизни, а именно от тягот жизни, и жалеть об этом надо, но не стоит убиваться.
