сгнившие доски и сломанные ступеньки.
Внизу на кухне тепло, в печи горят дрова, и Шон шевелит их куском арматуры. Пламя в полумраке отбрасывает на его плечи замысловатые тени так, что в темноте кажется, будто он светится изнутри.
— Пойду еще принесу, — Шон поднимается, и слова растворяются следом за хозяином в темноте коридора.
Я бросаю взгляд на стол в углу комнаты. Там, среди металлических кружек, уже ждет эмалированный таз и гора картофеля. Улыбнувшись воспоминаниям, я подбираю с пола нож. Теперь мне хотя бы не стыдно.
Присев на перевернутый ящик, я берусь за работу, а Рейвен становится рядом, принимаясь набирать воду.
— Как ты? — спрашиваю я.
Она пожимает плечами:
— Порядок. По крайней мере, при памяти. Это уже немало.
Я не могу не согласиться. В чем-чем, так в этом ей повезло гораздо больше, чем любому из нас.
Наполнив первое ведро, Рейвен берется за следующее, вдвое больше. Закончив, покрепче хватает каждой рукой по ноше, натужно поднимается и кое-как делает шаг. Потом еще и еще один, стараясь не расплескать ни капли, а может, не упасть. Металлические ручки врезаются в крошечные ладони, но девушку это не останавливает. Добравшись до печки, она встает ногами на стул и поочередно выливает воду из ведер в бак. Потом возвращается к раковине и принимается за дело снова.
Холодные брызги, отскакивая от металла, разлетаются в разные стороны, попадая на мое лицо, и я отсаживаюсь подальше.
— Зачем так много? — спрашиваю я, прикидывая в уме, для чего может понадобиться столько кипятка.
— Хочу в кои-то веки нормально помыться, — отвечает Рейвен, закрывая кран. — В комнате, в которой свален реквизит со сцены, нашлась ванна. — Наклонившись, она заговорщически шепчет: — Я все утро ее оттирала от всякого дерьма, осталось нужное количество воды перетаскать, пока кто-то из парней туда не вломился. Если хочешь, валяй следом. Я не против. Только после меня.
— Хорошо. Но не нужно тебе самой наверх эти ведра тащить.
— Справлюсь, — отвечает Рейвен, бросая на меня недовольный взгляд. — Не такая уж и немощная.
В ее голосе слышны горделивые нотки, так что я просто молча наблюдаю, пока на лестнице не слышатся шаги. Так ходит только один человек. Каждый стук каблука как отточенный удар, а интервалы между ними настолько точны, что его походку можно использовать вместо метронома.
— Давай попросим Шона, — предлагаю я. — Хотя бы просто наверх поднять. Мы не скажем ему зачем.
Фигура парня тут же появляется в дверном проеме, заполняя его почти полностью.
— Звала? — спрашивает он.
Я оглядываюсь на Рейвен. Та недовольно хмурится:
— Помоги поднять воду по лестнице. До общей комнаты, пожалуйста. Дальше мы сами.
— Без проблем, — отвечает Шон и подхватывает оба ведра, будто они ничего не весят.
У Рэйвен тут же темнеет лицо.
— Да уж, спасибо, — цедит она, провожая его недовольным взглядом. Опускается на корточки и принимается тыкать палкой угольки в печке.
— Если тебе нужна помощь, — говорю я, — что-то отнести или поднять, обращайся. Шон никогда не откажет.
— О, я не сомневаюсь, — качает она головой. — Этот уж точно.
Я усаживаюсь поудобнее, сложив руки на груди, недовольно на нее глядя.
— Каждый раз, когда ты говоришь о нем, у тебя даже голос меняется. За что ты так цепляешься?
— Да не цепляюсь я, тебе кажется.
— Ведь это же Шон, — смеюсь я. — Господи, да в его поведении даже придраться не к чему.
— Этим и раздражает. Будь он хоть чуточку менее идеальным, было бы легче его присутствие переварить. Не в моем вкусе.
— А кто в твоем? — вырывается случайно, но я затаиваю дыхание, ожидая ответа.
— Никто. Я предпочитаю свободу, — отвечает Рей. Пару минут мы молчим, каждая занимаясь своим делом, как вдруг она добавляет: — Только посмотри, — и, кивнув в сторону коридора, кривится, словно увидела что-то непристойное. — Разве такой может нравиться?
Я оборачиваюсь и внимательно разглядываю вернувшегося Рида, словно за прошедший месяц что-то в нем могло измениться. Весь его вид буквально кричит в противовес ее реакции — широкие плечи, мужественный подбородок, идеальный рельеф мышц, который весьма соблазнительно просвечивает сквозь тонкий джемпер. Да весь он настолько ладно сложен, как будто его талантливый скульптор создавал. Хочется подойти и потыкать, настоящий ли.
— Ты уверена, что мы говорим про одного и того же Шона? — удивленно вопрошаю я, пытаясь уловить логику ее мыслей.
— Если ты имеешь ввиду того, в котором все слишком, то да, — невозмутимо отзывается Рейвен.
— Разве красоты может быть слишком?
— Если человек страдает от нее, вполне.
— То есть?
— Забудь, — Рейвен отмахивается.
Некоторое время мы молчим, а потом она все же хватает ведро воды и тащит наверх. Самостоятельно.
***
К вечеру начинается дождь и поднимается ветер. Театр ежится, скрипит оконными рамами и недовольно стонет. Но несмотря на погоду и осознание, что наше спокойствие — лишь короткая передышка, всех охватывает радостное возбуждение.
Едва удерживая блюдо, до верху заполненное горячим ароматным картофелем, я застываю у входа, опираясь плечом на дверное ребро, и любуюсь, понимая, что мы впервые ужинаем все вместе. В эти стены медленно возвращается жизнь.
Оказывается, что бесконечное бормотание и копошение может успокаивать; там, где собирается компания больше трех, всегда теплее, а ароматы свежеприготовленной еды, заполняющие каждый угол крошечной спальни, могут радовать не меньше, чем запах Рождества.
Даже Джесс оттаивает, становясь чуть менее хмурым и сосредоточенным, и перестает копировать Ника — все равно его недовольный прищур ему никогда не превзойти, — даже вклинивается в общие разговоры парой реплик — получается почти не высокомерно, немного едко, разве что. Ник смотрит на него с одобрением, улыбаясь лишь глазами.
Со стороны может показаться, что отношения между ними натянуты, ни о каком братском тепле и речи быть не может. Но только на первый взгляд.
Если присмотреться, можно заметить их почти бессловесные диалоги, пересечение взглядов, будто в поисках одобрения, едва уловимые жесты, вроде руки на плече. А большего, видимо, и не требуется.
Отогнув
