край одеяла, Джесс выглядывает в занавешенное окно. Проверяет, все ли спокойно, и возвращается за стол к остальным.
Арт как обычно извергает бесконечные словесные потоки, Ник, соскучившись по его болтовне, выглядит так, будто ему это до безумия нравится — то есть крайне недружелюбным и хмурым, а все происходящее кажется таким естественным, будто мы одна большая семья. Громкая и галдящая, драчливая и вечно чем-то недовольная, а еще самая настоящая.
Перекинув ноги через подлокотник соседнего кресла, Кавано доказывает что-то, только я абсолютно не понимаю, о чем спор.
— С детства мальчики дергают девочек за волосы и бегают за ними, пугая ящерицами. Те в свою очередь обзывают их вонючками. Закон гендерного равновесия.
Шон смотрит на него исподлобья. Ворошит короткие русые волосы и ведет плечом:
— Тебе не кажется, что мы уже давно не в том возрасте?
— О, еще как в том. Просто мы юность просрали. Пока другие задирали девчонкам юбки, мы драили казармы. Испорченное детство, брат. Это на всю жизнь травма.
Я бросаю мимолетный взгляд на два пустующих места. Возле Джесса и справа от Ника. Он кладет руку на спинку свободного кресла, сжимая пальцами бордовую потертую обивку. Я чувствую, стоит сесть с ним рядом, но щеки покрываются предательским румянцем. Чтобы скрыть смущение, принимаюсь раскладывать тарелки, пытаясь потянуть время. Кто-то неосторожно задевает меня локтем.
— А мне кажется, все это глупости, — протолкнувшись мимо, Рейвен деревянно опускает на стол банку с ложками. Те, подпрыгнув, звенят. — Все это придумали маркетологи, чтобы втюхивать наивным идиотам всякую чепуху. Это просто гормоны. Их можно контролировать.
Она бесцеремонно плюхается около Ника, а я стискиваю зубы, браня себя за нерешительность, и с досадой сажусь напротив.
— Как и чувства? — вдруг вмешивается Шон. — Их тоже можно?
Арт посылает мне многозначительный взгляд, который невозможно не заметить, и, сделав дугу глазами, возвращается к Рейвен.
— Бьюсь об заклад, ты терпеть не можешь зимние праздники, — говорит он. — От Рождества и заканчивая Днем Всех Влюблённых.
— Очевидно.
Она пододвигает тяжелое блюдо к себе и накладывает несколько дымящихся клубней на тарелку.
— Ты не ответила на мой вопрос, — вдруг настаивает Шон.
— Разумеется, можно, Рид, — отвечает девушка с набитым ртом. — Жаль, учимся мы поздно. Приходится потом терпеть последствия. Кто готовил? Это так вкусно.
— Я, — подобрав то, что вывалилось, и затолкав в рот, отвечает Арт.
— Серьезно, ты? Это же просто божественно!
— Не веришь? — изгибает он светлую бровь. — Детка, разве я стал бы лгать о чем-то столь святом, как еда?
Все одновременно смеются.
— Ник говорил, что Виола готовит не очень, но ни разу не упоминал, что Кавано — прирожденный повар, — не унимается Рейвен.
— Он жаловался, что я не умею готовить? — Я поднимаю взгляд на Ника. Он не удостаивает меня ответным, разглядывая содержимое тарелки, но уголок его рта дергается.
— Еще бы, — фыркает Рейвен, облизнув кончики пальцев. — Было там что-то про стрихнин, но я не запомнила.
Я умолкаю, делая вид, что не слышала, но в глубине души усмиряю желание наподдать Нику как следует, и даже синяки на его лице не смогут заставить меня смилостивиться.
— Вот я люблю еду, поэтому и еда любит меня. У нас это взаимно, — отшучивается Арти.
А я тихо бурчу, превращая картофель в пюре вилкой:
— Куда ж без взаимности, — думая совершенно не о том, что лежит на моей тарелке.
Расходимся мы далеко за полночь, нарушив все мыслимые и немыслимые правила дневного распорядка. Свобода от дежурства означает мытье посуды, так что, сложив в стопку тарелки и водрузив на поднос, я оборачиваюсь в поисках чего-то, чем эту гору можно перемыть.
— Арти, куда ты бросил мыло? — раздраженно кричу я. Терпение меня к этому моменту оставляет, и торчать еще час на кухне нет ни сил, ни желания.
— Все там, на месте. Так как «там, на месте» в случае Арта может означать «где угодно во вселенной», я решаю даже не предпринимать попытки выяснить и сэкономить время, как вдруг раздаётся голос Ника.
— Веснушка…
Я застываю, не дыша. Он никогда не называл меня так здесь, в реальности.
— Иди сюда, кажется, я нашел то, что ты искала.
Я оборачиваюсь в ту сторону, где Ник, придерживая рукой дверь, кивает на стоящую за ней коробку.
— Как ты меня назвал? — ошарашенно спрашиваю я и подхожу ближе. Все претензии, что я хотела ему высказать час назад, застревают в глотке.
Ник медленно опускается на корточки, достает из кучи хлама флакон со средством для мытья посуды, также медленно поднимается, держась за стену, и ставит его на поднос.
— Это же очевидно. Возможно, я тебя удивлю, но посмотри в зеркало, — он разворачивает меня лицом к треснутому стеклу, в котором в этот момент отражаемся мы оба, — или у тебя со зрением проблемы?
— Нет.
На моем лице появляется глупая улыбка, от которой сводит скулы, а следом за ним и сердце. Он ничего не помнит, но на ощупь, в темноте, все равно идет той же дорогой, прямо ко мне. Ник в ответ тоже растягивается в ухмылке.
— Вот это да, — приподняв бровь, удивляется парень. — И даже ни слова в ответ?
Его улыбка становится шире, и в отражении мелькают острые клыки, слегка выступающие за линию зубов. Всего секунда, но перед глазами проносится, как он прихватывает ими мои губы, прижимаясь во влажном поцелуе. Я крепко зажмуриваюсь и тут же открываю глаза. Откуда такие мысли?
— Иди, — говорит Ник, подталкивая меня к двери, и не глядя больше в мою сторону, возвращается к парням, а я впервые ловлю себя на том, что отступаю, как не отступала в спорах с ним никогда.
Если раньше мы цепляли друг друга, стоило только случайно пересечься, это было столпом порядка, чем-то незыблемым, на чем держались наши взаимоотношения, теперь же в голове засело навязчивое чувство вины, что доверься я ему в тот раз, ничего этого бы не случилось. И тогда пропасть между Ником, который бы не ушел, не был бы
