Мне царица улыбнулась:
— Что, майор, нет у нас в государстве покоя? Даже в столице воевать приходится.
— Не привыкать, ваше величество. Таков наш солдатский долг, — моментально откликнулся я.
Анна Иоанновна удовлетворенно кивнула:
— Верные слова говоришь. Нельзя о долге забывать.
— А майор-то наш снова отличился, — выступил Ушаков, которому по должности полагалось знать все и вся. — Двух енералов свейских в плен взял.
Императрица восхитилась:
— Ну, фон Гофен, порадовал ты меня. Обоих сразу спеленал что ли?
— Сразу двоих не получилось, ваше величество. Пришлось поодиночке брать. А вот эти молодцы, — я кивнул на Чижикова и Михайлова, — в том мне усердно помогали.
— Дай мне Господь с непорядками разобраться, так я тебя и молодцов твоих по заслугам отблагодарю, — пообещала императрица. — Ну, веди, майор. Пойдем племянницу мою неразумную учить.
Она вышла из дворца Ушакова, спустилась по ступеням к поджидавшим ее саням.
Семеновцы и ингерманландцы, увидев императрицу, радостно зашумели, выкрикнули троекратное «Виват!».
Анна Иоанновна приподнялась в санках:
— Дети мои! Благодарю вас за верную службу. За то, что присяге не изменили, на лживые посулы не поддались. Спасибо вам. — И императрица вдруг поклонилась.
У многих солдат в этот момент на глазах появились слезы. Кто-то крикнул:
— Матушка, да мы за ради тебя… Да что хошь сделаем!
Его поддержали:
— Не сидеть больше Лизке бесстыжей на троне!
— Веди нас, государыня!
— Пошли, братцы, сковырнем самозванку!
— В путь! — скомандовал Ушаков.
По дороге мы встретили и арестовали нескольких конных лейб-кампанцев, которые выполняли обязанности вестовых. Из скорых допросов удалось выяснить, что заговорщики почуяли неладное и принялись стягивать войска. К настоящему времени возле Зимнего собралось уже более пяти сотен преданных самозванке солдат, преимущественно из Преображенского полка.
К нам тоже подходило подкрепление. Узнав, что нас ведет сама императрица, одна из фузилерных рот преображенцев, присланная на перехват, перешла на нашу сторону, выдав двух лейб-кампанцев, которые заменяли арестованных офицеров.
Погода, будто чуя важность момента, разыгралась. На морозе стыли руки, зубы выбивали дробь. Порывы ветра кидали в лицо мириады колючих снежинок.
Но злость гнала нас вперед. Мы подбадривали друг друга веселой перебранкой, шутками. Чижиков, как обычно, пристал к Михайлову и деловито проехался насчет его замызганного вида. Тот тихо огрызнулся, объяснив, что из казематов «чистюлей не вырвешься».
— А ты на меня посмотри, — отвечал Чижиков, который умел сохранить мундир в идеальном состоянии при любых обстоятельствах.
На Невском проспекте дорогу нам перегородила колонна солдат Астраханского полка. Их привел лейб-кампанец Илларион Волков. Бывший нижний чин щеголял теперь в погонах поручика гвардии.
Выстроенные в три шеренги астраханцы были укреплены еще двумя пушками и представляли нешуточную угрозу. Картечь могла существенно проредить наши ряды, не говоря уже о ружейной перестрелке.
Дюжина гренадер сразу обступила сани императрицы, готовясь своими телами заслонить ее от смертельной опасности.
— Ты поберегись, матушка. То наше дело солдатское — супротив пуль стоять, — говорили здоровенные усачи.
В чем в чем, а в храбрости Волкову было не отказать. Он со спокойным видом прохаживался вдоль передней шеренги астраханцев.
Ушаков взглянул на него и потупился.
— Этот будет драться до конца. Сам в могилу поляжет и других с собой заберет, — пробурчал глава Тайной канцелярии, очевидно знавший о лейб-кампанце то, что было неизвестно другим. — Ишь как выслуживается, сволочь!
Новоиспеченный поручик, будто услышав его слова, встал, картинно опираясь на шпагу, и с вызовом посмотрел на нас.
— Господа офицеры, поворачивайте своих солдат обратно. Этой дорогой вам не пройти, — громко объявил он.
— Неужто супротив русских воевать зачнешь? — крикнул ему Муханов.
— У меня высочайший приказ никого не пропускать, — сказал Волков.
— И чей же это приказ? — поинтересовался я.
— Государыни нашей, Елизаветы Петровны, — не столько для нас, сколько для астраханцев пояснил поручик.
— Врешь! — вскинулся я. — Нет у нас такой государыни. Одна только законная самодержица российская имеется — императрица Анна, и она сейчас с нами. А твоя Елизавета — мятежница и самозванка. Немедля раздайтесь и пропустите ее величество. Возможно, этим вы заслужите ее прощение.
Ряды астраханцев всколыхнулись. Известие о том, что Анна Иоанновна жива и — что самое страшное — находится среди тех, в кого приказано стрелять без жалости, потрясло обманутых мятежниками солдат.
Очевидно, новость стала сюрпризом и для лейб-кампанца. Его будто пыльным мешком стукнуло. Однако Волков быстро оправился и, не став дожидаться момента, когда отряд полностью потеряет управление, завопил что было мочи:
— Пли!
Казалось, ему было все равно, что он находится на линии огня, что первые же пули достанутся ему и что вероятность остаться в живых ничтожно мала. Была ли это бравада или чисто человеческая растерянность, никто так и не понял.
Наступила звенящая тишина.
И вдруг астраханцы открыли огонь: слабый, недружный. Все выстрелы были направлены только в одну мишень. Лейб-кампанца буквально изрешетило. Обливаясь кровью, он рухнул в утоптанный сотнями людей снег и затих.
— На колени! — закричал я астраханцам. — Вымаливайте прощение у матушки-императрицы!
Возглас подействовал. Солдаты дружно опустились на колени, не смея поднять глаз.
Анна вышла из саней, подошла к коленопреклоненным астраханцам и остановилась:
— Поднимитесь, дети мои! Ведомо мне, что не ваша в том была вина. Обманула вас самозванка.
Радостное «прощены» пролетело вдоль шеренг. Приободренные солдаты вставали, замирали по команде «на караул».
— Все, — торжествующе выдохнул Чижиков, — конец Лизке пришел!
Зимний готовился к осаде. Лейб-кампанцы, понимавшие, что ничего хорошего им не светит, готовились дорого продать свою жизнь. Мы успели перехватить части, отправленные им в подкрепление. Как только солдаты и офицеры узнавали, что с нами законная императрица, они тут же вставали под ее знамена. В итоге к Зимнему подошел уже трехтысячный отряд, состоявший из различных армейских и гвардейских полков.
Пушки пришлось оставить в тылу. Применять артиллерию императрица запретила.
— Вы все порушите, а мне потом строить сызнова, — сказала она. — Казна, чай, не бездонная. И бомбы тоже кидать не надо. Они ж мне там все посекут.
Была слабая надежда, что мятежники струсят и сдадутся, когда узнают, что помощь им не придет, а верные Анне Иоанновне войска раза в четыре превосходят силы мятежников. Однако эти люди зашли слишком далеко и неминуемой расплаты боялись больше смерти.
Парламентеры вернулись ни с чем.
— Идти на капитуляцию они не желают. Громко лаются и всякие грязные слова изблевывают. Такие, что при вашем величестве и произнести невозможно.
— Лизка моя к вам выходила? — спросила императрица.
— Никак нет, ваше величество. Грюнштейн переговоры вел.
— Гляди-ка, кто у Лизки за главного полководца ходит! — удивилась она. — Нешто принц Гессен-Гомбургский вперед себя жиденка пропустил?
— Не было принца, ваше величество. Вообще никого из офицеров не было. Токмо Грюнштейн к нам вышел. Он-то и бранился.
— И чего сказывал?
— Прости, матушка, мы тебе хулу евонную повторять не станем. Хучь что с нами делай.
— Ничего, — засмеялась Анна Иоанновна. — Меня крепким словцом не удивишь. Я во дворце чего только не наслушалась. Говорите, чего уж…
Я снова подумал, что этот выкрест Грюнштейн просто идеальная кандидатура для второго попаданца. События показали, сколь велика его роль в мятеже, а ведь совсем недавно о нем ни слуху ни духу не было. Обычный гвардейский солдат, коих не одна тысяча. Желательно захватить его живым и потолковать тет-а-тет. Уверен, что узнаю массу полезного.
Были у меня соображения и насчет французского посланника. Как ни крути, а переворот совершался на деньги маркиза де Шетарди. За такое полагается отвечать. Разумеется, сажать на кол иностранного дипломата мы не вправе, но дать ему хорошего пинка, чтобы до Версаля летел без посадок, — вполне реально. Заодно другим державам наука будет, чтобы впредь ручонками в дела наши не лезли. А то что же получается: весь восемнадцатый век в переворотах прошел и почти за каждым стояло иноземное золотишко — то шведское, то немецкое, то английское. А уж о том, какой творился беспредел в российской внешней политике во времена Елизаветы, когда ее продажные министры за взятку втравили нас в войну с Фридрихом Вторым, — мне даже слов подходящих не найти.
