Дома первым делом внесли в тепло клетку с попугайчиками и налили им в пойку воды. Челядь перетаскала в зал подарки и разместила по столам.
Супруги остались одни, лицом друг к другу. Варвара Ивановна, блистая взглядом, говорила:
– Вот ведь какой! Говорили – озорник, а он был всё смирный-смирный. Наконец сорвался – созоровал.
Лицо Суворова засветилось изнутри и стало прекрасным. Он преклонил колено и, не отрывая глаз от лица жены, сказал, повторяя слова знаменитого рыцаря из Ла-Манча:
– Прекрасная дама, я свершу тысячу сумасбродств, чтобы доказать вам мою любовь.
Варвара Ивановна не имела ни малейшего понятия о Дон Кихоте, но она, величаво коснувшись плеча Суворова, ласково сказала:
– Встаньте, кавалер. Я недостойна, чтобы вы стояли передо мной на коленях.
О форейторе забыли. А он, не догнав кареты, прибежал в диком испуге в дом – в слезах и взмокший. В людской поварне кучер, выездные казаки и выносные, товарищи форейтора, выпив вина, хлебали щи. Прямо с разбегу форейтор повалился в ноги Пелагее и завопил:
– Пелагеюшка! Матушка! Петровнушка! Смилуйся!..
Пелагея пнула его ногой:
– Встань, срамник! Пойду доложу, спрошу, что с тобой делать.
Она вышла, постояла в темном переходе, затем вернулась и сказала:
– Барыня приказала дать тебе вина. Садись обедай!
Форейтор вытер мокрое от слёз лицо шапкой и сказал:
– Премного благодарим!
Стряпка налила ему вина.
Пелагея ворчала:
– Срам какой! Завтра вся Москва будет говорить:
«Прозоровская-то какова! Сразу муженька обротала – посадила в одном мундире, в орденах да еще в валенках форейтором!»
Глава одиннадцатая
Украденная победа
– Поздравляю!
– Позвольте вас поздравить!
– От души поздравляем и желаем!..
– Имею честь поздравить, ваше превосходительство! – сказал смотритель калужской заставы, возвращая Суворову подорожную, где было прописано, что генерал возвращается к действующей армии.
– С чем? – сердито спросил Суворов, думая, что и сюда дошла весть о его вступлении в законный брак.
– С возвращением в действующую армию, ваше превосходительство, – ответил смотритель, пристукнув деревяшкой отнятой ноги.
Суворов просиял:
– Вот спасибо!.. Где ногу потерял?
– Под Франкфуртом, ваше превосходительство.
– Дай мне тебя обнять, братец!
Смотритель почтительно позволил себя обнять и крикнул:
– Раздвинь!
Рогатка раздвинулась. Тройка поскакала. Хорошее настроение овладело Суворовым: впереди до самых Ясс никто не знает и никому нет дела до того, что генерал-майор Суворов женился на княжне Прозоровской. Поток поздравлений, сопровождаемых глуповатыми, на что-то намекающими улыбками, оборвался.
Суворов убедил себя, что женитьба его вовсе не означает такого крутого перелома в его жизни, как ему это казалось в ночных размышлениях перед поездкой в Москву. Отец доволен тем, что он устроил судьбу сына-наследника. Тесть доволен тем, что устроил дочь почти без приданого. Варвара Ивановна тоже должна быть довольна тем, что не осталась в старых девах. Сам Суворов доволен потому, что исполнил по желанию отца «закон». Все обошлось как нельзя лучше. И то, что он скачет теперь из Москвы, вовсе не похоже на бегство с поля одержанной победы. Просто кончился отпуск. О том, что отпуск краткий, что генерал-майору Суворову недолго придется тешиться с молодой женой, знали и отец, и тесть, и новобрачная.
Прощаясь с мужем, Варвара Ивановна, как положено, обливалась слезами. Теперь – в этом Суворов не сомневался – слезы уже все высохли и Пелагея гадает ей на червонного короля, как раньше гадала на бубнового. И выпадает дорога – червонная шестерка, – вот он и скачет, «червонный король», на тройке почтовых. И червонный туз на сердце червонной дамы – это значит, что венчанный супруг Варвары Ивановны получит чин или крест, чему она весьма обрадуется. Но «в глазах» у червонной дамы нет восьмерки той же масти – значит, ей не предстоит скорого свидания с червонным королем. Варвара Ивановна грустно вздохнет да вдруг и скажет: «А погадай-ка мне на бубнового короля». – «Что ты, матушка, в уме ли? Ведь ты замужем, забыла?» И Варвара Ивановна рассмеется своим глубоким смехом. И на расстоянии в тысячу верст бархатный смех жены нет-нет и прозвучит у Суворова в ушах и сладко и больно царапнет сердце.
Суворов торопился: от встречных он узнавал, что турки вот-вот запросят мира, осталось только их к этому поощрить.
– Дать хорошего раза, да и край! – так выразился ямщик на последнем этапе.
Этот словоохотливый старик чуть было не испортил Суворову настроение. Ямщик слыхал, что Румянцев повел всю армию на Шумлу, чтобы разом кончить войну.
– Гони! – оборвал ямщика Суворов.
Старик для видимости шевельнул вожжами, махнул кнутом, а потом снова повернулся на козлах к Суворову:
– Чего гнать-то? Почитай, приехали. Не к милой едете… А поди, жалко было, что кинули?…
– Кого? Чего жалко? – сердито спросил Суворов.
– Да расставаться жалко с ней. В такую-то пору…
– С кем – с ней?
– Да с армией. Вдруг без вас всё там и порешат.
– Гони!
Суворов приказал ямщику, никуда не заворачивая, ехать прямо в главную квартиру.
В штабе Румянцева не удивились, увидя, что Суворов, запорошенный пылью, вышел из возка и резво взбежал по лестнице дворца. Казаки подхватили скинутый генералом пыльник. Мальчишка-казачок с двумя сапожными щетками в руках пал на колени перед Суворовым, с невероятной быстротой привел его ботфорты в блестящий вид, в то время как старик дневальный обмахивал мундир жестким веничком, приговаривая: «Со счастливым прибытием, заждались вас, батюшка Александр Васильевич!»
Перед Суворовым распахнулись двери. Румянцев прервал разговор с генералом Каменским. Генерал-фельдмаршал пошел навстречу Суворову с раскрытыми объятиями. Они обнялись и расцеловались.
– Поздравляю! – сказал генерал-фельдмаршал.
Суворов отпрянул:
– С чем?
Румянцев улыбнулся:
– С производством. Поздравляю вас с чином генерал-поручика!
Суворов просветлел:
– Благодарю, граф! Спасибо! Заслужу вашу милость…
– Садитесь, господа. Вы прибыли, Александр Васильевич, вовремя. Мы с Михаилом Федоровичем о вас только что вспоминали…
– Поздравляю! – протягивая руку Суворову, сказал Каменский.
Суворов взглянул в глаза генералу и сразу понял, что Каменский только сейчас, когда Румянцев поздравил его с чином генерал-поручика, узнал об этом и что ему это неприятно. Почему – тотчас объяснилось.
– Благодарю, Михаил Федорович, – сказал Суворов, пожимая руку Каменскому, – вот мы с вами и сравнялись.
– Однако я годом старше! – сварливо отозвался Каменский, грузно опускаясь в кресла.
Румянцев поморщился и, взвесив что-то в уме, заговорил:
– Так вот, Александр Васильевич, мы решили предпринять наступление на Шумлу. Императрица нас торопит. Надо привести дело к благополучному концу. Оттоманы мнутся: им еще невнятно, что они проиграли войну. Надо им втолковать. Михаил Федорович стоит, как вам известно, под Базарджиком. Он прямо за минуту до вашего появления говорил – ну как в воду глядел: «Если бы Суворов был здесь, ему следовало бы отдать опять Гирсово, не допускать переправы турок у Силистрии. Тогда я буду спокоен за свое правое крыло»…
– Хорошо! – поспешил Суворов, перебивая фельдмаршала. – Я согласен. Дальше!
Румянцев, не обижаясь, что его перебили, спокойно продолжал:
– Весьма рад, что вы сразу согласились… Михаил Федорович сомневался… а я ничуть. Оба вы генералы опытные, привыкли действовать смело. Друг друга мы знаем все трое с Семилетней войны… – И, лукаво улыбнувшись, фельдмаршал прибавил: – Да и чин теперь у вас один. Приступим.
На столе лежала развернутая карта. До появления Суворова главнокомандующий с Каменским успели наметить в главных чертах наступательный план. Румянцев, указывая на карте селения и города и проводя карандашом по извилинам рек и дорог, говорил быстро. Каменский, склонясь над картой, ревниво следил за тем, чтобы Румянцев ради Суворова не внес каких-либо изменений в то, о чем они уже договорились. Один раз даже осмелился и отвел руку Румянцева.
– Что вы? – удивился тот.
– Нет-нет, всё так, – поспешил извиниться Каменский. – Прошу прощения, Петр Александрович, продолжайте!
Суворов сидел в развалистом кресле спокойно; он откинулся на мягкую спинку и внимательно слушал быструю речь Румянцева. Карту плацдарма и дороги, ведущие к Шумле – стратегическому центру страны, Суворов изучил подробно. Только один раз он остановил Румянцева: когда его карандаш перед Козлуджей вдруг свернул в сторону от прямой дороги.
– Прямо, прямо!
Румянцев поднял голову:
– Да ведь если прямо, тут, Александр Васильевич, узкая дорога… Дефиле[121].
– И опасная, – прибавил Каменский. – Дорога в густом лесу.
