Отказ Суворова удивил и рассердил Варвару Ивановну и послужил причиной их первой и очень серьезной ссоры. Она, не обинуясь, назвала отказ от почетного назначения непроходимой тупостью.
– Вам угодно, – быстро говорила она, – всю жизнь быть в роли поддужного[122] у разных рысаков вроде Румянцева или Репнина? Вы хотите, чтобы я в Москве закисла и сделалась тетёхой вроде вашей «птичницы» Прасковьи Тимофеевны? Кстати сказать, ваши попугаи-неразлучники сдохли – чего-то не то съели, а может быть, Пелагея им нарочно чего подсыпала… Нет, сударь, довольно мне вас встречать и провожать, а между тем, всем на смех, слыть «соломенной вдовой»!..
Если говорить кавалерийским языком, Варвара Ивановна «закинулась» и «понесла», торопясь разом выпалить все, что накипело на сердце.
Онемев от изумления, Суворов слушал жену. И в самом деле, ведь не прошло еще двух лет со дня их свадьбы, а жена его три раза провожала и три раза встречала. И за эти неполные три года Варвара Ивановна стала совсем другой.
Суворов хладнокровно выдержал первый налет семейного противника, подобно тому как войска его выдерживали бешеные налеты турецких спагов[123]. Он спокойно начал представлять свои резоны:
– Отец умер… Что же мне – бросить наследство, запустить хозяйство или профинтить, пустить на ветер?
– Ты теперь стал богаче, чем сам считаешь! – загадочно ответила жена.
Суворов развел в недоумении руками и посмотрел вокруг, оглядывая множество ненужных ему вещей. Их и в день свадьбы было уже много, а за время отлучек мужа Варвара Ивановна еще кое-что прикупила. Вот, например, год тому назад не было той великолепной горки с зеркальными стеклами. В горке, между фарфором и серебром, Суворов увидел и кубок Венеры Флорентийской и другие свадебные подарки. Среди них сидела и кукла – подарок старухи Олсуфьевой. Она, деревянно вытянув из-под белых панталончиков ноги в розовых чулках и красных полусапожках, смотрела прямо перед собой широко открытыми глазами, а к правой ее руке была привязана узкой ленточкой извлеченная из футляра «родовая прозоровская» плетка; рукоятка ее, оправленная в золото и самоцветы, явно показывала, что нагайка неприменима ни при верховой езде, ни для чего иного, а только чтобы «учить»… «Символ», – вспомнил он брошенное Прасковьей Тимофеевной словечко, когда они к ней последней приехали с визитом. Кукла напомнила ему о Наташе – вот неотразимый довод, чтобы покорить мать…
– А ты бы поехала со мной в Петербург?…
– Не думала бы ни минуты! – загораясь надеждой, живо отозвалась жена.
– Да как же зимой, в морозы маленькую везти?…
– А-а! «Маленькую»! – жестко, почти злобно проговорила жена. – А обо мне ты не подумал?…
Суворов умолк.
Он почувствовал, что терпит поражение в серьезной схватке с сильным противником, и кинулся за советом и помощью к Прасковье Тимофеевне. После женитьбы он виделся с ней всякий раз, когда приезжал в Москву, но лишь теперь разглядел, что Головина за короткое время сильно сдала, – перед ним была дряхлеющая старуха.
– Жаловаться приехал? Вот то-то, – сказала старая «птичница», усадив гостя после приветствий, объятий и поцелуев в кресло. – Недолго при матери был, а покойный Василий Иванович, не тем будь помянут, мало тобой занимался. Немудрено, что нашу сестру не понимаешь.
– Мне некогда было заниматься женщинами.
Головина рассмеялась, лицо ее помолодело.
– Ну, вот теперь, милый, займешься. Одну поймешь – и всех поймешь…
– А попугаи сдохли, – некстати брякнул Суворов.
«Птичница» махнула рукой:
– Я-то, старая дура, подарила «неразлучников», а он, наш милый, прямо чуть не из-под венца убежал в армию!..
– У меня был краткий отпуск. Я и так просрочил целый месяц.
– Еще бы не просрочить!.. А куклу видел?
– Это вы придумали, Прасковья Тимофеевна?
– Ан нет. Сама она, сама. Я даже пеняла ей. И с тех пор между нами ровно кошка пробежала. Показаться ей на глаза не смею. А по Наташеньке скучаю. Дочка вся в тебя.
– Как будто так.
– Не «как будто так», – рассердилась Прасковья Тимофеевна, – а вылитая ты! Перо в перо!.. Да, не пришлось Василию Ивановичу внучку понянчить!..
Суворов молчал.
– Эх, Саша, сердце у тебя нежное, только ты на нем солдатской лямкой мозоли натер.
– Она меня не любит! – неожиданно для самого себя воскликнул Суворов.
Поездка Суворова по имениям отца откладывалась со дня на день. Не то чтобы он откладывал ее нарочно, но и не торопился. Да и хлопоты по утверждению за ним наследства отца задерживали. Дело, само по себе простое и ясное, из-за канцелярской волокиты обращалось в сложное и запутанное: приходилось ходить по нескольку раз в одно и то же место, доказывать очевидное и несомненное. У Суворова не было искусства в подобного рода делах; того, чем владел Василий Иванович в совершенстве, не хватало его сыну. Суворов мог бы ускорить дело незначительными подачками мелкой канцелярской сошке, но это было ему противно. Он мог бы обратиться за помощью к влиятельным друзьям покойного отца или пустить в ход свои новые связи, приобретенные женитьбой на княжне Прозоровской, но этого-то он избегал больше всего. Пойти и поклониться тестю сначала мешала Суворову застенчивая гордость. А старик Прозоровский, сбыв с рук дочь и подарив зятю нагайку, уехал осенью в подмосковную усадьбу и предался любимому занятию – псовой охоте. Скакать по полям на коне старик уже не мог, охота по бедности у него была плохая, но он все же ездил в поле, кричал, увидя зайца, и приказывал кучеру гнать дрожки по кочкам, заходясь в охотничьем азарте. На замерзших кочках вспаханного пара ему и «выбило душу». Однажды старого князя привезли с охоты домой без памяти. Теперь он лежал в усадьбе, разбитый параличом, и медленно поправлялся.
Варвара Ивановна отнеслась к несчастью отца безучастно: она вся погрузилась в заботы о дочери. После разговора с Головиной Суворов старался открыто выражать свою нежность к ребенку. Сидя за бумагами, счетами и планами, он часто забывал про свои дела, прислушиваясь к тому, что делалось в спальной. Варвара Ивановна возилась с дочерью, все время с ней разговаривая.
… Суворов с циркулем в руке начинал прикидывать по плану своего имения в Костюше (во Владимирской губернии): нельзя ли там уничтожить чересполосицу, выкупив у соседа землю, клином вошедшую в суворовские пашни? Надо бы съездить туда, посмотреть своими глазами, какие там угодья. Зеленые барашки на плане означают лес или луга с кустами; синие черточки – болото; а может, это заболоченный луг и можно его осушить?…
Разлад
В молодости Александр немало помогал Василию Ивановичу в его деревенских делах да и сам рос в деревне, так что сельское хозяйство не являлось для него невидалью. Имения, полученные им в наследство, считались «благоустроенными». Кроме имений Суворов получил от отца порядочную сумму денег да и сам за двадцать пять лет военной службы успел немало сберечь.
Скромность житейских потребностей суворовской семьи вначале объяснялась бедностью, а там превратилась в привычку и укрепилась заботой и тревогой за будущее семьи и рода. Александр Васильевич далеко превзошел отца спартанской суровостью привычек. За годы военной службы Суворов не получил от отца и сотни рублей и все-таки успел сберечь примерно столько же денег, сколько скопил за всю жизнь отец.
Сложив свои деньги и деньги отца да прибавив 5 тысяч приданого, Александр Васильевич мог распорядиться довольно крупной суммой. Но как распорядиться, какое дать ей применение? И Суворов снова обратился мыслями к жене…
Дверь в спальную плотно затворена. Наташа, наверное, спит. А мать? Может быть, убаюкав дочь, она тихо плачет и говорит себе, что, выйдя замуж за «старика», сгубила молодость?… Пойти к ней, поговорить?… Или позвать ее и спросить совета:
«Вот, Варя, мы располагаем такими деньгами… Тут и приданое твое. Как нам поступить?»
Хорошо, если она ответит:
«Я же говорила, что нам надо переезжать в Петербург. Еще не поздно…»
«Да ведь на эти деньги дворец в Петербурге не построишь и не купишь…»
«Попроси у императрицы. Мало ли там пустует дворцов».
Можно и так поступить с женой. Позвать и сказать:
«Вот твое приданое. К нему я прибавляю еще пять тысяч… Делай с деньгами что знаешь, они все твои».
Она, наверно, надменно ответит:
«Мне твоих денег не надо».
Или:
«Эти деньги не мои, а Наташи»…
От отца Суворов получил в наследство около трех тысяч душ крестьян.
Устроив дела наследства, выделив замужним сестрам их доли, Суворов объездил все поместья, кроме далеких от Москвы – новгородских, уничтожил там, где еще были ее остатки, барщину, заменив ее ярмо оброком, прогнал вороватых управителей и старост, притеснявших и разорявших крестьян.
В начале Пугачевского восстания Екатерина II вызвала Григория Александровича Потёмкина из действующей против турок армии и поручила ему общее руководство подавлением бунта Пугачева.
