особо над этим.
Жизнь теперь словно бы шла мимо него, стороной. Он чувствовал, что все в деревне как-то сдвинулось с места, забродило. Люди, раньше ко всему, кроме своего хозяйства, равнодушные, вдруг заволновались, заспорили, стали к чему-то стремиться, бороться один против другого. А у него после женитьбы круг интересов наоборот замкнулся: кузница да домашние дела, только и всего.
Правда, однажды он пробовал окольными путями завести с Анной разговор насчет артели, хотел узнать, что она об этом думает. Анна разразилась по адресу артельщиков такой злобной и циничной бранью, с такой убежденностью повторила все измышления, кем-то пущенные по деревне об артели, что Андрей понял: лучше не затевать больше об этом никаких бесед.
Но Степкин рассказ о несчастье с конями, о том, как Митя Кривой ловко сумел в связи с этим несчастьем пустить слушок о божьем наказании, взволновал Андрея. От всего этого повеяло на него чем-то давним, забытым. Словно старые, враждебные силы, всю жизнь теснившие отца, снова сгустились над деревней, над артельщиками, над его, Андреевым, домом. И превозмогши гордость, поступившись правилом, не напрашиваться со своими услугами, если не просят, Андрей бросил работу в кузнице, пошел к Захару.
Захар с Иваном, пригорюнившись, сидели на крыльце.
— Вы што забыли, что кузнец у коня ногу, как свои пять пальцев знает? — сказал им Андрей и пошел на двор, где в просторной конюшне стояли больные лошади.
— Ведь верно, Андрюха! — обрадовался Иван. — Ешь тя корень, парень, спаси Воронка — век буду благодарить.
Но Воронко не дался Андрею.
Тот, издали поглядев на подтянутую ногу коня, кивнул огорченному Ивану:
— Веди потихоньку к кузнице.
…У входа в кузницу стоят четыре толстущих столба с перекладинами, между которыми повисли два крепких брезентовых ремня-подпруги. Это станок для ковки лошадей.
Андрей с Иваном ввели Воронка в станок, продели подпруги под живот и натянули так, что конь повис на них, едва касаясь ногами земли. Потом Андрей взял больную ногу коня и накрепко привязал веревкой к горизонтальному брусу столба. Так делается всегда при ковке лошади.
Захар и Иван с надеждой смотрели на Андрея.
Острым резаком Андрей взялся очищать копыто коня. Выковырял прилипшую грязь, навоз и осторожно принялся подрезать треугольный роговой выступ посредине копыта — копытную раковину.
Мягко резавший роговицу резец лязгнул, уперся во что-то твердое. Андрей хмыкнул, многозначительно взглянул на мужиков. Потом, покачав головой, сходил в кузницу за щипцами. Вернувшись, поковырял в копыте, уцепил ими что-то жесткое и осторожно потянул.
— Ах, твою!.. — в один голос выругались Иван и Захар, увидев, как после небольшого усилия кузнец вытянул тонкий вершковый гвоздь с обрубленной шляпкой.
— Вот гады, сволочи, паразиты, мать-перемать… — ругался Иван, то хватая гвоздь, то кидаясь к подвязанному копыту, из-под раковины которого показалась капелька крови, то принимаясь гладить любимого коня.
Отвязанный и спущенный на землю Воронко по-прежнему не хотел ступать на больную ногу. Тогда Андрей взял повод у Ивана, вывел коня из станка и, подобрав с земли прут, больно хлестнул им по крупу лошади. Испуганный конь прянул, скакнул на обе передние ноги и, словно почуяв освобождение, резво побежал вокруг двора, выбивая дробь всеми четырьмя копытами.
Растроганный Иван со слезами на глазах глядел на своего коня, нисколько не стыдясь ни слез, ни расстройства своего, хотя и был этот конь сейчас уже не его, а общий, артельный.
…Все это вспоминал Захар, лежа на старой деревянной кровати рядом со своей кроткой Власьевной. Та всегда лежит тихо, ровно посапывая. И не поймешь ее — спит она или тоже переживает за своего Петровича.
А у Петровича, что ни день — новые заботы. И до того закрутился в этих заботах Захар, что даже в район съездить некогда. А съездить бы надо. Из райкома уже два раза напоминали, чтоб приезжал. А когда ехать? Вот опять близится сенокос. Скоро дележка лугов — горячая, смутная пора для деревни. При дележке лугов, как сухая солома, вспыхивают ссоры, скандалы, драки, припоминается давняя вражда, вымещается друг на друге затаенная мужицкая злоба.
А тут надо запастись кормами для артельной скотины. Луга же небогатые. И косить так же, как сеяли, каждый на своем клочке, артельщики не согласны.
По тем гвоздям, что извлек кузнец из конских копыт, понял Захар, что их добровольной, полюбовно собранной артели противостоит в деревне чья-то злая, наверняка организованная сила. Что это за сила, кто ее направляет, чья рука действует, Захар догадывался. Но как схватить, остановить эту руку, как уличить тех, кто ее направляет, он не знал. Он видел, что эта скрытая враждебность, которая пока еще проявляется в виде слухов и тайных пакостей, огорчает и пугает артельщиков. Некоторые из тех, кто еще совсем недавно так дружно начинал работу в артели, теперь приуныли, стали избегать Захара.
После случая с конями в совет пришел только что принятый в артель Филя-Мерин с заявлением, в котором требовал выписать его обратно. Захар заметил, что, войдя в совет, Филя держался на этот раз робко и нерешительно, говорил тихо, без своих обычных ужимок. Причина странной его скромности выяснилась, как только Захар громко ответил ему:
— Надо было раньше думать. Мы не для того тебя принимали, чтобы обратно выписывать.
Слегка приоткрытая дверь совета вдруг распахнулась, и в помещение влетела сама Маня.
— Как это не выписывать?! Как это так не выписывать?! — во весь голос начала она сразу от дверей, размахивая руками и сверкая на сидевших в совете мужчин синими озорными глазами.
Не смущаясь веселых улыбок, которыми встретили ее мужики, она, подрагивая крутыми, обтянутыми короткой ситцевой юбкой бедрами, подошла к столу, бесцеремонно выхватила у мужа заявление, отпихнув при этом его от стола своим упругим плечом, и шлепнула бумагой перед Захаром.
И пошла и пошла своим звонким скорым говорком без останову, без передышки:
— Это што же это за дела такие, што же за порядки? Это вам при старом прижиме, что ли, насильно людей в вашу коммунию загонять, а у самих кони хромают, куры петухами завопили, а сами успели уж в городе одеяло заказать на всю артель, да думаете мы не знаем, не-ет, мы все ваши плутни знаем, только мы не поддадимся, не
