для того я за своего Филю выходила, свою девичью честь берегла, а сами вон какие жеребцы, того и глядите, как бы под артельным одеялом до чужой бабы добраться, ко мне Антошка еще позапрошлый год на покосе приставал, да я ему не таковская, чтобы с первого разу…
Увидев, что мужики покатываются со смеху, она набрав воздуху, вскрикнула из последних сил:
— Ну, чё ржете, дьяволы! — и, зардевшись совсем по-девичьи, закрыла лицо передником.
— Неужели ты, Марья, вправду веришь всей этой дурости? — тихо, ласково глядя на Маню, спросил Захар. — И кто только все это тебе наплел!
— Кто-кто?.. Известно кто! Соседки проходу не дают, — с обидой, чуть не сквозь слезы протянула Маня. — И про курицу, и про одеяло все время твердят, и еще подзуживают: уведут, мол, твоего мерина… Чего стоишь, уши развесил? Бери бумагу обратно! — с сердцем пихнула она в бок растерянного мужа. — Пошли, ме-ерин! Бабу не мог отговорить, чтоб не ходила, не конфузилась перед добрыми людьми.
«…Ох-хо-хо! И смех и грех!» — вздыхает Захар, в который уж раз снова протягивая руку за кисетом.
Смех смехом, а былой уверенности, дружной спаянности у артельщиков уже не стало, несмотря на все старания Захара, Ивана и Антона.
После того как кто-то подобрался к их коням, многие мужики наотрез отказались отпускать лошадей в ночное в общем табуне. Захар чувствовал, что и Иван тоже боится за своих Воронка с Воронухой, но только как председатель, скрепя сердце, уговаривает других.
Посылать в ночное так больше и не решились. Общей конюшни еще не было. Сердце Захарово чуяло: разведут артельщики коней по домам — развалится артель, получится что-то вроде товарищества по обработке земли, которое пытались организовать в других деревнях крестьяне. И вспомнил Захар о просторной конюшне, которую он когда-то выстроил для своих Гнедка с Гнедухой, ожидая сыновей.
И вот теперь сводятся на ночь все артельные кони на Захаров двор, ставятся в конюшне по стойлам, которые на скорую руку наделал Иван Протакшин. С вечера наготавливают для коней свежей травы, засыпают иногда и овес, сэкономленный от посевной. Впереди сенокос, там вспашка паров, озимые, а кони за посевную отощали.
И вот этот десяток с лишним лошадей, которые тут рядом за стенкой мирно хрупают свежей травой, и уносят Захаров сон.
Хорошо, если дежурным у коней стоит надежный человек — Антон, или дружок его, дотошный Прокоп, или сам Иван Протакшин. А вчера, например, так же вот, ночью, выйдя во двор, застал Захар мирно спящим зарывшегося в свежее сено Ивана Лучинина. И когда осерчавший Захар не очень деликатно ткнул его кулаком в бок, вскочил Иван и долго не мог прийти в себя от страха. А кони стояли в пустых стойлах и «вспоминали», наверное, каждый своего хозяина. Ведь хозяин, известно, сам не доест, а коню корма дать не позабудет. Сегодня же дежурит у коней Манин Филя.
«Конечно, — усмехается Захар, — была бы Маня рядом — не раз растолкала бы за ночь своего ленивого мерина, сгоняла бы посмотреть коней, подбросить свежей травы».
Захар, кряхтя, снова поднимается с кровати, завертывает новую цигарку и, стараясь не скрипнуть половицей, не стукнуть дверью, чтоб не потревожить Власьевну, выходит на двор.
Темными островами плывут по синему звездному небу редкие облака, чуть-чуть тронутые с востока молочной белизной близкого рассвета. С озера тянет прохладой. Вздрагивая, Захар тихо щупает голыми ступнями доски крыльца и сходит во двор, идет к конюшне. Ну, конечно! У ворот конюшни, укутавшись в теплый полушубок, храпит на куче сена Филя, выставив на лунный свет свое круглое, усатое, как у кота, лицо. Захар с закипевшим от злости сердцем наклонился к лодырю, чтоб ошарашить его криком, как вдруг увидел быструю, бесшумную тень, в метнувшуюся от дверей конюшни к забору, в огород. Захар кинулся к забору, но человек, уже спрыгнув в огород, шумно затопал по грядкам.
— Стой! — крикнул Захар, перемахивая через забор вслед за беглецом.
Но когда, перебежав огород, он остановился, прислушиваясь у плетня, ночь была так же тиха и безмятежна, как всегда. Сколько ни ходили Захар с перепуганным Филей по огороду, сколько ни вглядывались они между грядками в высоченные заросли лебеды и крапивы, — никого не обнаружили.
Человека словно и след простыл. Не оказалось ничего подозрительного и в конюшне: кони были на месте, сбруя вся цела.
Захар совсем начал было успокаиваться, решив, что поблазнился ему ночной пришелец. Но уже на рассвете, еще раз просмотрев путь, по которому гнался он за ночным призраком, перелезая в огород, увидел пустую бутылку, а поодаль от нее валялась смоченная керосином пакля…
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
У деревни — три общественных луга. Один — дальний, за лесистыми Глухими логами, с редкой, низкорослой травой. Второй — сразу за гумнами замостенской стороны. И третий — самый лучший, с густыми тучными травами — заозерный. Заозерный луг лежит по другую сторону длинного травянистого озера, протянувшегося широкой голубой лентой вдоль всей деревни с востока на запад.
При ежегодных дележках лугов — жеребьевке — каждый хозяин мечтает вытянуть жребий на этот луг, заозерный, и из-за него нередко бывают споры, стычки, а то и потасовки.
Ранним июньским утром, когда солнышко, словно только проснувшийся младенец, посылало сквозь белесые ресницы колыхающегося над озером утреннего тумана первые робкие свои лучи, освещая луга, пашни, леса и озеро, обступившие деревню, на околице замостенской стороны начали собираться мужики. Как всегда, на дележку пришли сразу с семьями, с косами и граблями, с квасом и хлебом, чтобы, получив по жребию, где бог даст свой пай, тут же приступить к сенокосу. Кроме непременных сенокосных орудий — кос, граблей, вил, каждый прихватил еще и колышки с плоскими затесами, на которых буквами или особыми зарубками указана фамилия хозяина.
Это — для обозначения границ между покосами. Андрей, кроме колышков, зажатых под мышкой, принес и сажень, сбитую из сухих березовых палок.
Захар и двое назначенных сельсоветом понятых тут же на глазах у всех начали готовиться к жеребьевке. По списку на мелконарезанных бумажках-жребиях отмечают фамилии хозяев с указанием числа едоков-паев причитающегося сенокоса. Свернутые в трубочки жребии опускают в заранее припасенный холщовый мешочек, из которого потом при жеребьевке их будет вытягивать особо выбранный обществом
