Недалеко в ночной тиши прозвучал одинокий женский голос; ему ответил мужской — и оба смолкли.
— Это, должно быть, улица идет... Поют...
Блеснула зарница, другая. Где-то защелкал соловей.
— Соловейко щебечет... Вот дурень — не спит... Да, может, он немножко пьяненький...
Опять кто-то запел. И соловей защелкал усерднее.
— Пойду на улицу до дивчат... А к куме не пойду — пост...
Он пошел на голос, но опять о что-то споткнулся, выругался и полетел на землю... Захрюкала сердито свинья, завизжали поросята, — оказалось, что он споткнулся о спавшую с поросятами свинью.
— Ой батечки! — заорал он.
— Еще ведьма... Свиньею перекинулась... Чур-чур меня!.. Вот проклятая сторонка! Ведьма на ведьме...
Наш герой пустился бежать и только тогда опомнился, когда наткнулся на какого-то человека.
— Тю! Вот оглашенный! — осадил его чей-то голос. — Или ты взбесился? Что бежишь на людей?
— Да я... это я тово... от ведьмы...
— От какой ведьмы?
— Да тут ведьма на ведьме...
Послышался хохот мужских и женских голосов: герой как раз попал на улицу.
— Да это Харько, хлопцы.
— Это Макитра пьяненький.
— Откуда вы, дядьку?
— Да от проклятых ведьм!
Тут только наш герой стал приходить в себя. Он видел себя в безопасности от «відьом», и к нему не только вернулась обычная храбрость, но даже в некотором роде геройство.
— У, да и ведьмы ж у нас тут, хлопцы! Вот прорва! — начал он хвастаться.
— Как напали на меня, так насилу отбился — сущая татарва!
— Да где ты их видел, дядьку?
— Гу! Где видел! Там их видимо-невидимо... И уж я бился-бился с ними, аж кости болят!
Все слушали пьяного героя с величайшим интересом, потому что все верили рассказам о ведьмах и их превращениях.
В это время за Ворсклою в далекой степи что-то вспыхнуло на горизонте. Это уж не была зарница, — видно было, как что-то огненною змейкою взвивалось к небу. Потом такой же огонек, только уже яснее, показался ближе и, словно живой, перебирался все выше и выше... Все с испугом повернули головы в ту сторону...
— Ох, лишечко! Да это татары!
— Мати божия! Татары идут.
— Татары, татары... Это «варта» знак дает...
— Господи! Покрова! Что ж с нами будет!
— Бежим, дивчатоньки, домой!
— Надо в звоны звонить — людей будить!
С криками и отчаянными воплями «улица» рассыпалась...
Через несколько минут набатный звон стонал над всею Переволочною и глухо разносился по Днепру, за Днепром и по сонной степи...
Огни, вспыхнувшие в разных местах степи за Ворсклою и за Днепром, действительно означали, что на Украину шли татары.
Соседство таких хищников, как крымцы и ногаи, которые почти каждое лето делали набеги на Украину, заставило украинцев изобрести очень своеобразный способ ограждения своих границ от беспокойных соседей. По всем границам Украины и так называемых Запорожских Вольностей, по границам, которые тянулись на сотни и тысячи верст, и по разным возвышенным местам своих степей, большею частью на могилах, на курганах, они ставили известного рода фигуры, нечто вроде сухопутных маяков, около которых всегда находилась казацкая варта — сторожа, заведывавшая этими оригинальными телеграфами или, вернее, «пироскопами». Едва только какая-либо варта или просто какой-либо казак, бродивший в степи или ловивший где-либо в низовьях Днепра и других рек рыбу или зверя, — едва кто-либо узнавал каким-нибудь случаем, что татары вышли из Крыма, чтобы тайно нагрянуть на Украину, как тотчас же спешил к ближайшей варте и сообщал, что татары идут. Варта немедленно приводила в действие свой «пироскоп», который состоял из высокой фигуры или деревянной указки, торчавшей к небу и обвитой соломою или сухою травою, — солому зажигали, пламя и дым взвивались над вартою и тем давали знать ближайшей варте, что идут татары. Вспыхивала вторая фигура, за ней третья, четвертая, десятая — и таким образом в несколько часов всю Украину облетала весть о нашествии хищников.
Когда за Ворсклой и за Днепром вспыхнули огни в описываемую нами ночь, вся Украина проснулась и встала как один человек.
Татары выбрали на этот раз удобную минуту для нападения. Когда Кафа была взята казаками и предана огню, весть об этом быстро облетела весь Крым. Казаки в море — значит, Украина открыта для набега, ее некому защищать. Надо отмстить Украине за Кафу — и татары ринулись на север несколькими «загонами».
Переволочане под тревожный гул набатного звона торопливо собирались на площади, на которой стояла церковь, — то было место для общественных, «громадських», сходок. Скоро площадь вся была запружена народом, а набат все не умолкал, что делалось с тою целью, чтобы оповестить об опасности и тех земляков, которые в это время находились не дома, не в Переволочне, а где-нибудь в степи, на поле, на охоте или на рыбных ловлях. Во мраке ночи и набатный звон, и народный гул, и общий тревожный говор, и детский плач, завыванье недоумевающих собак, рев испуганной скотины — все это казалось еще страшнее, чем могло бы быть при свете солнца. Где-то голосила и причитала молодица о том, что муж ее поехал «у далеку дорогу» и теперь его поймают татары.
— Панове громадо! — повысил голос один старик, опираясь на палку.
— Слышите, татары идут.
— Да, идут проклятые! Видим, что идут, — отозвались некоторые из громады.
— Что ж мы будем делать, панове? — продолжал старик.
— Казаки теперь в море, войска нет у нас, некому нас боронить.
— А мы на что? — возвышали голос некоторые из парубков.
— Мы им дадим чосу!
— У нас есть и кони, и сабли, и мушкеты.
— Так-то так, детки, — отвечал старик, — да мало вас, а их целая орда.
— Нет, нам с татарами биться невмочь, — подавали свой голос другие громадяне.
— Нам надо прятаться, и добро прятать, и самим бежать.
— А куда убежишь? А господарство? А скотинка?
— А наши хаты, а наш хлеб? Они все попалят.
— Что ж нам делать? Придется, верно, помирать.
Поднялся невообразимый говор. Один говорил одно, другой другое. Женские голоса и плач становились все громче и отчаяннее, безутешнее. Дети, глядя на матерей, плакали еще сильнее.
— Да, может, они не на нас идут, а на тот бок, — отзывались некоторые утешители.
Но это утешение казалось слишком слабым.
— И на тот бок пойдут, и на нас придут, — возражали другие.
— Они идут, может, на три дороги, а может, и на четыре.
Тогда в средину протиснулся Харько Макитра. Хотя хмель его еще не совсем покинул, однако, он смотрел трезво и смело.
— А постойте, панове громадо, что я скажу, — возвысил он голос, откашлявшись.
— Говори, пане Харьку, послушаем.
— Вот что, панове, — начал Харько, крякнув словно из пустого бочонка, — нам биться с татарами не рука — мало нас.
— Да мало ж, мало...
— Харько дело говорит...
— А все ж таки, панове, нам прятаться не след, — продолжал оратор.
— Не след, не след, это правда! — подтверждали громадяне.
Харько еще крякнул, посмотрел кругом и опустил голову, как бы что-то очень хитрое и очень сложное соображал своею мудрою головой.
— Так вот что, панове, — продолжал он, — мы им, поганцам, в очи плюнем.
Он остановился, видимо рассчитывая на пущий эффект своей речи.
— А знаете, панове, чем плюнем? — спросил он неожиданно.
— А чем же? Не знаем, — отозвались громадяне.
— Пожаром! — отрезал Харько.
— Огнем плюнем в поганые очи!
— Как пожаром? Каким огнем?
— Степным... Мы теперь запалим за Ворсклою степь со всех концов, так огонь и пойдет навстречу татарам. Мы такого полымя напустим, что аж небо потрескается, как горшок.
— Так-так! Вот так Харько! Вот так мудрая голова! — раздались оживленные голоса.
Старик, до этого времени молчавший и грустно опиравшийся на палку, теперь поднял голову. Старые глаза его заискрились.
— Спасибо, сынку, что напомнил мне про молодые лета мои, — сказал он, вскидывая на Харька радостными глазами, — а я было, старая собака, и забыл про это... Мы и сами когда-то так отбивали татар от Украины; запалим, бывало, степь, да так и выкурим всю татарву.
Площадь оживилась. Решено было утром же привесть в исполнение план Харька Макитры, который стал всеобщим героем.
Едва лишь начало светать, как уже вся Переволочна от мала до велика высыпала за Ворсклу. И старые и молодые, женщины и дети, здоровые и даже недужные — все это тащило по охапке соломы, сена, пакли, труту и всякого горючего материала. В голове шествия гордо выступал Харько с подбитым глазом — это его уже успела угостить рогачом свирепая женушка за ночные похождения.
Отойдя на значительное расстояние от Ворсклы, переволочане растянулись ниткою поперек степи на несколько верст, чтоб на всем этом протяжении разом, по сигналу с переволочанской колокольни, зажечь степь.
