Вдали, на горе, из-за темного, освещенного заходящим солнцем леса выглянули вершины башен.
— То замок князя Вишневецкого?
— Замок и есть, пане, — был ответ.
Дорога пошла в гору, гладкая, укатанная, широкая, окаймленная высокими, стройными тополями, которые сторожили ее, словно часовые. Золотые лучи солнца играли на зелени тополей, от которых вдоль дороги ложились длинные, косые тени. Между тонкими стволами кое-где виднелись женщины и дети, возвращавшиеся из замка, и кланялись незнакомому чернявому пану, сидевшему в богатой коляске. Лошади, чуя близость стойла, весело фыркали и все усерднее забирали в гору.
Скоро показались темные крыши замка, мрачные стены, ряды колонн, поддерживающих балконы. Окна горели заходящими лучами солнца, как будто в замке зажжены были все свечи и канделябры. Мрачность замковых стен еще более увеличивали каменные устои, на которые как бы опирались основания стен и которые, казалось, были изъедены и источены временем. Видно было, что немало веков прошло по этим стенам и их каменным устоям.
Внутренний фасад замка, обращенный к Суле, выходил в парк, раскинутый на берегу этой красивой реки. Из замка в парк выход был крытою галереею, словно повисшею над кручею, а из галереи вниз вели две каменные лестницы, уставленные тропическими растениями и прекрасными мраморными статуями. Отсюда открывался великолепный вид на Засулье и на широкие украинские степи, сливавшиеся с горизонтом.
Много хлопских и всяких других рук и голов поработало над парком. Огромные, нагроможденные друг на дружку камни изображали собою искусственные скалы, и под этими титаническими сооружениями чернелись искусственные гроты, повитые плющом и всякою зеленью. С других скал низвергались водопады, блестя на серых камнях и обдавая водяною пылью роскошные клумбы всевозможных цветов. В других местах били фонтаны... Вся вода, какая только была в окрестностях замка, была собрана в разные резервуары и подземными, а подчас и висячими трубами проведена в парк и превращена в шумные каскады и прелестные фонтаны.
Ниже замка, по направлению к Лубнам, тянулись внезамковые постройки, длинные, в несколько рядов курени — казармы на три тысячи грошевого и кварцяного [Кварцяне войско — наемное войско шляхетской Польши XV—XVIII ст., использовалось преимущественно для охраны границ и подавления народных восстаний; значительная часть его была сосредоточена на Украине], а также дворцового войска, которое оберегало сон вельможного пана, а подчас служило его панским потехам — набегам на провинившихся соседей. Там же раскинулся целый квартал разных официн — построек для приезжей или постоянно прихлебающей мелкой шляхты и для всей оравы дворской челяди. В стороне от всего этого, окруженный лесом, стоял особый палац — собачий: это была княжеская псарня с особыми отделениями для всевозможных пород собак, из коих многие за выслугою лет получали пожизненные пенсии и аренды, а другие обучались в этом собачьем университете, слушая лекции опытных собачьих профессоров — доезжачих, псарей, «довудцев», дозорцев и многих собачьего ранга людей.
Когда коляска Могилы, гремя колесами по плотно утрамбованному полотну двора, подкатила к главному крыльцу и лакеи доложили о приезде высокого гостя, князь Иеремия, приветливый хозяин и знаток обычаев высшего панского круга, сам вышел на крыльцо среди целой шеренги челяди и парадных гайдуков. Это был молодой, сухощавый, высокого роста человек, приветливая улыбка которого совершенно не гармонировала с серыми, точно оловянными глазами, по-видимому, никогда не светившимися ни радостью, ни жалостью. Острая рыжая борода окаймляла его острый, точно лисий подбородок, а над высоким белым лбом торчал рыжий клок, как бы говоря о непреклонном упрямстве головы, над которою он вырос. В выражении лица князя, несмотря на всю его изысканную вежливость, виднелась какая-то усталость, словно бы ему в жизни, и уже очень давно, все пригляделось, все надоело и не представляло ничего нового и интересного: ни люди, ни богатство, ни добро, ни подлость, ни природа — ничто не могло заставить забиться его сердце, блеснуть теплотою его оловянные глаза, умилиться, обрадоваться или опечалиться.
На князе был богатый алтебасовый кунтуш с серебряными пуговицами и бесчисленным множеством чудно переплетенных шнурков, подпоясанный широким гранатового цвета поясом. На ногах желтые буты с серебряными подковами и такими же острогами — шпорами. На боку позвякивала карабеля, усыпанная по золотой и серебряной оправе драгоценными камнями.
— Бесконечно рад дорогому гостю... ценю великую честь, — рассыпался ловкий хозяин.
— Благодарю княжескую милость... много чести, — торопливо отвечал смущенный Могила.
— Пан из Острога?
— Из Острога, князь.
Они вступили в обширную приемную, пол которой устлан был свежескошенной травою и полевыми цветами, а по стенам, и особенно в углах, на пунцовых горках, блестели груды серебра и золота в старинной посуде, рогах и кубках.
— Что нового в Остроге слышал пан?
— Пан гетман собирается в поход.
— Да, пора... Поганцы уже жгут Украину, а казацтво все выбралось в море, разбойничает...
По знаку явившегося маршалка лакеи принесли серебряное блюдо с умывальником, и гость совершил обряд омовения рук, который строго соблюдался в польском обществе.
— Прошу пана к княгине — она с гостями на галерее...
— Очень рад видеть прекрасную княгиню.
— И она вам будет несказанно рада.
Хозяин повел гостя через внутренние покои замка, и они вскоре вышли на галерею, с которой открывался прелестный вид на раскинутый внизу парк, на Засулье и на степи.
При виде молодого Могилы княгиня Гризельда и другие гости шумно приветствовали его. Тут были и князья Четвертинские, и Сангушки, и Кисели, и другая левобережная и правобережная польская знать.
Княгиня Гризельда была еще совсем маленькое существо с круглыми, розовыми щеками, с ямочкой на пухлом подбородке, маленьким носиком и игривыми черными глазами под тонкими дугообразными и такими же черными бровями.
— Что Людвися? Все такая же хорошенькая? — спросила молодая хозяйка после первых приветствий.
Могила невольно опустил глаза; щеки его вспыхнули.
— Да, княгиня, — пробормотал он.
— А пан не забыл охоту по первой пороше? — продолжала хозяйка.
— О какой охоте княгиня изволит говорить? — спросил Могила.
— А нынешней зимой в Остроге по первой пороше...
— Не помню, княгиня.
— О, коварный! И лисичку забыли?
— Какую лисичку, княгиня?
— О, какой же пан! Забыл лисичку!.. Припомните, как лисичка выскочила из кустов, а вы за лисичкой, а за вами на вороном коне панна Людвися... И, кажется, там, за лесом, где-то пан поймал лисичку с пепельными волосами — вы и панна Людвися воротились такие красные...
Могила и теперь сидел весь пунцовый.
— Ах, если бы скорей зима, скорей пороша — как хорошо было бы поохотиться по первому снегу! — продолжала болтать княгиня.
— Так ты желала бы снега? — вдруг спросил ее князь Иеремия.
— Ах, как желала бы!.. Снег, белые деревья— как это очаровательно.
— Летом княгиня желает снега, а зимой пожелает зелени — это в порядке вещей, — улыбаясь, заметил пан Кисель.[27]
— Конечно, всегда хочется того, чего нет, — отвечала избалованная княгиня.
— Так княгиня желает себе старости? — улыбнулся Кисель.
— Нет, только снега...
— Так снег завтра будет, — громко сказал хозяин.
— Панове, завтра прошу вас разделить со мною охоту по первой пороше.
— Охотно, охотно! — загремели гости.
Князь Иеремия многозначительно взглянул на жену, на гостей и, улыбаясь, сказал:
— Прошу извинить, панове, я отлучусь на минуту, чтобы сделать распоряжение на завтрашний день.
И он, поклонившись гостям, торжественно вышел, покручивая правый ус.
XX
Когда на другой день утром, совершив, при помощи полдюжины покоювок, свой роскошный туалет, княгиня, вся сияющая молодостью и красотой, вышла на галерею, она поражена была необыкновенным зрелищем.
Из-за роскошной зелени плюща, дикого винограда и других ползучих растений, которые непроницаемою сетью защищали галерею от лучей солнца, она вдруг увидела за Сулою... — не сон ли это? не грезит ли она после вчерашнего разговора?.. — она увидала снег! Целую снежную равнину, сверкавшую на солнце первым, чистым, ярким и блестящим зимним покровом... И кусты на поляне, и высокая трава, и деревья в роще — все сверкало первым девственным снегом; от всей засульской равнины, казалось, веяло чудным,волшебным холодом, настоящею зимою, тогда как здесь кругом цвело самое роскошное украинское лето...
