сушу, а по нам ручейками сбегали остатки воды. Тут она и начала срывать с себя одежду, а я последовал ее примеру. Мы замерли нагие в лучах полуденного солнца, глядя друг на друга, а потом она взяла меня за руку и повела к церкви. Там, в стороне от тропинки, в тени листьев папоротника, она потянула меня к себе, и я лег сверху.
Дышать ровно не получалось. Я не мог отвести глаз от нее – от девушки, о которой я грезил все лето и которая теперь взяла меня за руки, прижала их к своей коже и на этот раз уже ни в чем не сомневалась. От девушки, которая привлекла меня к себе и прошептала на ухо:
– Пообещай, что никому не скажешь.
От девушки, которой я ответил:
– Обещаю.
Конец восьмидесятых
Осень в тот год выдается теплой, и в октябре, когда начинаются каникулы, мы едем на остров Уайт. Пару знойных деньков мы проводим на пляже – строим песчаные замки при помощи розового ведерка, найденного неподалеку, закапываем маму в песок. Сэл выкапывает вокруг целого города из песчаных замков ров, а мама то и дело бегает к морю с ведерком за водой, чтобы его наполнить. Мы все вместе смотрим, как вода уходит в песок и исчезает, а потом мама снова бежит к морю, и все повторяется заново. Ров так и не удается заполнить, но она не оставляет попыток.
Папа в этих воспоминаниях не появляется. Его на берегу нет – возможно, он в это время читает газету или спит, перебрав пива. С нами всегда одна мама.
А остаток недели стеной льют дожди, и мы не вылезаем из крохотного шале, где разыгрываем бесконечные партии в «змеи и лестницы», пока ливень хлещет в окна. Промокшие пальто негде высушить, и в доме стоит запах мокрой собачьей шерсти.
По пути назад, во время переправы, Сэл теряет Слоника – синюю плюшевую игрушку, которую он всюду носит с собой лет эдак с трех. Папа вообще любил указать на то, что в шесть лет мальчику уже не подобает обниматься с плюшевыми мишками, а Сэл в ответ обычно только крепче прижимал игрушку к груди и говорил, что никакой это не мишка. А мы с мамой просто отводили взгляд.
О пропаже Сэл сообщает спустя час после прибытия в Портсмут. Мы с мамой принимаемся искать игрушку в машине, под сиденьями, в сумках, но Слоника нигде нет.
– Ты его, наверное, на пароме оставил, у окошка, где сидел и смотрел на лодки, – предполагает мама, и Сэл ударяется в слезы.
– Надо за ним вернуться! – говорит он.
Папа только фыркает:
– Ну вот еще глупости. Мы уже на полпути к дому!
Сэл вытирает мокрые щеки.
– Как я его там брошу? Что он будет делать?
– О, уверен, что он не пропадет, – говорит папа. – Зверушкам с ватой вместо мозгов чувства неведомы.
– А мне что делать? Нет, мы должны вернуться!
– Очень хорошо, что все так сложилось. Ты уже слишком взрослый, чтобы таскаться с грязной игрушкой, – говорит папа и крепче сжимает руль.
Лицо у Сэла становится пунцовым. Он сжимает костлявые кулачки и начинает молотить себя по ногам без всякой жалости. Он крепко зажмуривается, чтобы удержать слезы, но я замечаю, что его начинает трясти.
Мама, сидящая спереди, поворачивается к нам. Протягивает руку, кладет ее Сэлу на колено, пытается поймать его ладонь.
– Солнышко мое, не переживай. Когда доберемся до дома, я позвоню паромщикам и попрошу их поискать Слоника. Нам его непременно вернут, котенок.
– Не надо его обнадеживать понапрасну, – сказал отец, глядя прямо перед собой. – Не найдут его, ты и сама это знаешь.
Мама смотрит на него так, как никогда прежде на моей памяти. Потом снова поворачивается к Сэлу, который вдруг принимается рычать – утробно и глухо, как раненый зверь. Последнее время с ним часто такое бывает. Он впадает в ярость, только чтобы не расплакаться.
– Пол, – говорит мама, вновь повернувшись вперед. – Останови машину. Я ему нужна.
– Мы же на шоссе, Луиза.
– Впереди скоро будет заправка, – спокойным и отстраненным голосом говорит она. – Можно свернуть туда на пару минут. Больше я тебя ни о чем не прошу.
Папа вздыхает и резко сворачивает на съезд. Кто-то пронзительно нам сигналит, и он недовольно хмурится, глядя в зеркало заднего вида. Машины сзади я не вижу, и мне кажется, что сердитый папин взгляд направлен на меня.
Когда наш автомобиль останавливается, мама выскакивает наружу, открывает заднюю дверь, и Сэл падает в ее объятия. Он зарывается лицом в складки ее хлопковой куртки, а я смотрю, как беззвучно содрогается его щуплое тельце. Мама гладит его по спине и что-то успокаивающе шепчет на ухо. Кладет руку Сэлу на затылок, покрепче прижимает его к себе, и ритм ее сердца, кажется, притупляет беспощадную остроту его горя.
Я отворачиваюсь и смотрю в окно.
Наконец он перестает плакать. И обмякает в маминых руках, обессиленный собственной яростью, а она покачивает его, будто он вновь стал младенцем. Тишину нарушает только рев машин, доносящийся с шоссе, и медленный стук папиных пальцев по рулю.
* * *
Через неделю мы, вернувшись из школы, обнаруживаем у Сэла на подушке Слоника. По маминым словам, его привезли утром, прямиком с парома, где он нашелся за одним из стульев. Она звонила тамошнему начальству каждый день, пока они не поняли, что дело это не шуточное, и вот Слоник снова дома – прибыл почтой, завернутый в коричневую бумагу.
Сэл садится на кровать и долго-долго не сводит с него взгляда. Потом берет в руки, внимательно осматривает, отыскивает потускневшую бирку и пятно выцветшей шерсти на ноге, чтобы удостовериться, что это не подмена.
– Но он ведь запомнит, да? – спрашивает он маму.
Та хмурится:
– Что запомнит?
– Что мы его бросили. – Сэл искоса смотрит на игрушку.
Мама садится на кровать и обнимает Сэла за плечи.
– Надо просто обнимать его почаще, правда же, Ник? Объяснить, что это было досадное недоразумение – и все! Тут никто не виноват. Самое главное, что он вернулся.
Сэла ее слова не убеждают. Он крепко обнимает маму и прижимается к ней.
– Слоны ничего не забывают, – шепчет он.
Она задумчиво замолкает, а потом говорит, пригладив волосы на его голове:
– Котенок, в жизни всякое бывает. Мы ему покажем, как сильно мы его любим. И он все простит. – Она поцеловала Сэла. – Ну что, может, испечь оладушки?
Через пару недель, в день рождения Сэла, мама ведет его в магазин игрушек, чтобы он по нашей
