оглядела зал. Она явно искала кого-то взглядом.
Я посмотрел на Лизу:
– Я тебя понял.
Она внимательно посмотрела мне в глаза и медленно кивнула:
– Не вздумай с ней шутки шутить. Сделаешь ей больно – пожалеешь, клянусь.
Я промолчал и проводил ее взглядом, а она поспешила к Анне. Я немного подождал в углу, допивая пиво и стараясь не смотреть в ту сторону, где стояла она.
Мне вдруг захотелось тайком удрать из клуба и уйти домой. Я понимал, что именно так и следует поступить.
Вскоре после полуночи Анна проскользнула мимо и украдкой взяла меня за руку:
– Может, сбежим отсюда?
Я посмотрел на нее и кивнул.
Мы встретились на улице. Я курил у дороги, а она остановилась в нескольких футах от меня, надела джинсовую ветровку и скрестила руки на груди.
– И куда пойдем? – спросил я.
Она посмотрела на холм, в сторону города.
– Честно говоря, я проголодалась.
И мы зашагали в сторону городских огней. Когда мы отошли на порядочное расстояние от клуба, Анна приблизилась ко мне и взяла меня под руку. Никто из нас не проронил ни слова.
У самой вершины холма она отвела меня в переулок за какими-то викторианскими домами. Это был узкий уединенный тупик вдали от людей и проезжей части. Воняло мочой.
Анна прижала меня к стене и поцеловала.
– Так когда он вернется? – Сам не знаю, зачем я спросил. Знать ответ мне вовсе не хотелось.
Она замерла:
– Разве это важно?
– Разве нет?
– Я первая спросила.
– Почему ты сейчас со мной?
Она вздохнула – резко, судорожно – и опустила голову, легонько упершись лбом мне в грудь.
– Сама не знаю. Ты для меня как наркотик. Как запретная доза.
– Что мы тут делаем? – спросил я, гладя ее по волосам. Она подняла взгляд, выискивая что-то на моем лице. – Мы вообще в своем уме?
– Я, наверное, выйду за него замуж, – сказала она, не сводя глаз с моих губ. – Ты вряд ли поймешь, я знаю. Но, возможно, именно так я и поступлю.
Она сильнее прижалась ко мне, а ее губы коснулись моих – в тот миг я понимал, что играю с огнем, но порой нам хочется обжечься. Анна забралась руками под мою рубашку и коснулась кожи. В моих венах тут же запульсировало неведомое электричество.
– Надо тебя отпустить, – сказала она, но не отстранилась, а я скользнул языком к ней в рот и заглушил эти слова.
* * *
С тех пор как я рассказал Анне о маме, она изменилась.
Что именно в ней изменилось, трудно сказать, да и не то чтобы это бросалось в глаза. Мы по-прежнему подначивали друг дружку, спорили, лихорадочно мирились, но теперь она смотрела на меня по-новому. Я не раз замечал, как она искоса наблюдает за мной, пока мы стоим в пробке или смотрим телевизор. Теперь она нежно гладила меня по затылку, прерывала поцелуй, чтобы коснуться губами кончика моего носа, заставляла доесть остатки какого-нибудь угощения, которое мы делили пополам. Казалось, то неведомое чувство, что удерживало нас вместе, сменило форму, смягчилось. Почти неуловимо, но существенно.
Она была первой девушкой, которой я все рассказал. И отчасти я жалел об этом. Я знал, что делать, когда кто-то вот-вот заплачет, – погладить по спине, сказать что-нибудь утешительное, предложить чаю – все это мне делать уже случалось. Но сам я в жалости не нуждался, особенно с ее стороны.
Она стала обнимать меня дольше, чем раньше. Обычно она отстранялась первой, но теперь не спешила. Теперь первым отступал я.
Однажды, когда мы лежали у меня в постели, она попросила меня снять футболку и повернуться на живот, и начала ласково гладить меня по спине, не прервавшись и тогда, когда я открыл глаза и обнаружил, что прошел уже целый час.
– Словами не передать, какое это блаженство, – сказал я. – Но если устала, давай закончим.
– Закрой глаза.
Спорить я не стал. Попросту не смог.
– Я где-то прочла, что прикосновения могут склеить разбитое сердце, – проговорила Анна. – Надеюсь, это правда.
Я не стал уточнять, чье сердце она имеет в виду.
Сентябрь 1991
Местечко называется Maison de la Cascade[6], и по пути из Кале мы – мама, Стелла, Сэл и я – все упражняемся в произношении этого названия, старательно изображая французский акцент. Папа ведет машину и почти все время молчит, но временами включает радио в поисках трансатлантической спортивной волны. Для нас это – своего рода кодовый сигнал: «А ну замолчите!», и мы тут же погружаемся в себя и принимаемся разглядывать сельские пейзажи, проносящиеся за окном. Всякий раз, стоит мне только увидеть вдалеке шато, я толкаю Сэла, и он не остается в долгу. Перед поездкой мама втайне выдала нам по банке чипсов «Принглз», чтобы ехать было веселее, и мы рассасываем каждый ломтик во рту, прижав его к нёбу, чтобы водитель не услышал хруста. А вот отпечатки жирных пальцев на кожаных сиденьях – проблема посерьезнее, даже учитывая, что обивка не новая и вот уже десять лет впитывает своими трещинами газы, которые пускают в них разные задницы.
На дорогах в основном свободно: дело идет к концу лета, и все уже вернулись к началу учебного года. В начале семестра отпускные туры самые дешевые. Поэтому нам с Сэлом почти не доводилось самим выбирать себе место в классе, но тут без вариантов: либо едем сейчас, либо не едем вовсе.
До дома мы добираемся только к обеду. Он стоит на отшибе, в узком переулке, в стороне от главной деревенской улицы. К нему ведет широкая подъездная дорога, выложенная неровными камнями, окна украшены ярко-красными ставнями, на солнце алеют терракотовые горшочки с красными цветами. «Герани, мои любимые», – говорит мама.
Она достает из мини-холодильника, хранящегося в багажнике, банку пива, открывает и протягивает папе, он молча берет ее и заходит в дом – видимо, в поисках ближайшего дивана. Стелла с мамой начинают разгружать машину, а мы с Сэлом бежим поскорее исследовать местность.
Справа от гаража начинается каменная лестница, змеящаяся между фиговыми деревьями. Мы бежим по ней вниз со всей резвостью детей, проведших несколько часов в тесной машине, – и с каждым шагом журчание воды, которое мы уловили еще наверху, становится все громче и отчетливее, а когда мы соскакиваем с последней ступеньки, звук превращается в оглушительное крещендо водопада, падающего в пруд. Maison de la Cascade.
Мы замираем и, разинув рты, смотрим на открывшиеся красоты. Мне, одиннадцатилетнему мальчишке, едва ли тогда могла прийти в голову мысль: «До
