О том Раковский говорил не только на съезде. Перед тем — в докладе на 7-й Всеукраинской партконференции, проходившей с 3 по 9 апреля 1923 года, опубликованном дважды: на украинском языке в журнале «Червоный шлях», на русском — отдельной брошюрой.
Выступая перед делегатами конференции, Раковский убеждал их: «Мы искренне приветствовали инициативу, которая была проявлена отдельными группами товарищей из республик, в том, чтобы в наши союзные отношения внести определённость, и эта определённость должна будет идти по линии больше прав, больше средств, больше инициативы во всех областях отдельным советским республикам (выделено мной. — Ю. Ж.)».
Затронул Раковский и второй весьма болезненный вопрос. Сначала пояснил: «украинцы.., которые являются украинцами по происхождению, но, может быть, не знают украинского языка — эту оговорку нужно сделать, составляют в нашей (украинской. — Ю.Ж.) партии 23,7 процента.., русский элемент составляет 40–50 процентов». И пришёл к неутешительному для уклониста выводу. «Каким образом, — задал Раковский риторический вопрос, — пролетариат Украины, составляющий, может быть, несколько процентов всего населения, сможет руководить деревней, если он в среде коммунистической партии не имеет достаточно людей, знающих язык деревни?».
После такого странного для большевика-марксиста, но совпадающего со взглядами Троцкого заявления предложил «исправить нашу действительность». Но как? Подъёмом культуры деревни, начиная с ликвидации неграмотности, поднятия бытовых условий до уровня города? Отнюдь нет. Оказывается, фактической консервацией их.
«Задача государства, — повторил Раковский затасканный лозунг всех украинских националистов, включая и своих недавних открытых противников, Грушевского и Петлюру, — дать возможность развиваться той культуре, которая была искусственно зажата и ограничена»{153}. Иными словами, изолировать её от положительного влияния города, дав преимущество культуре деревни. По словам Маркса, повторенных Сталиным, — дикой, отсталой по сравнению с городской. Точнее — русской, что честно сказать Раковский побоялся.
И всё же он, а при его содействии и неустанный проповедник безоглядной украинизации нарком юстиции УССР Скрыпник оказались участниками «Совещания ЦК РКП с ответственными работниками национальных республик и областей». Открывшимся 9 июня непродолжительным, но в подчёркнуто прокурорском — а таковыми ощущали себя и председатель ЦКК, и остальные члены Центральной контрольной комиссии — тоне докладом Куйбышева. Выдвинувшим против Султан-Галиева обвинение в попытке «сплотить вокруг себя российских коммунистов-мусульман, с одной стороны, и турецких, персидских политических деятелей — с другой, для проведения самостоятельной, противопоставляемой Коминтерну и советской власти политической линии в национальном вопросе{154}.
Как неоспоримое подтверждение своего обвинения Куйбышев сообщил собравшимся содержание секретной переписки Султан-Галиева с членами компартий Ирана — Таджи Бахши, Турции — Джемалом, с А. Адигамовым — наркомом просвещения Башкирии, И. Фирдевсом — наркомом юстиции Крыма, иными. Процитировал и призыв установить прямые контакты с Валидовым.
Но не столько сам доклад Куйбышева, сколько предложенный им проект резолюции поставил участников совещания в сложное положение. Ещё бы, в нём содержались пункты, которые фактически объявляли национальный уклон наиболее опасным, чем дезавуировалась последняя статья Троцкого:
«Работу антипартийной нелегальной организации Султан-Галиев старался направить в сторону подрыва доверия ранее угнетённых национальностей к русскому пролетариату…
Антипартийная и антисоветская работа Султан-Галиева могла бы быть предупреждена или во всяком случае обезврежена партийным порядком, если бы в восточных республиках, особенно в Татарии и Башкирии, где султангалиевщина получила некоторое распространение, велась самими же местными работниками систематическая и решительная борьба с уклоном к национализму…
Совещание поэтому считает, что выращивание подлинно интернационалистических коммунистических кадров из местных людей в республиках и областях.., достаточно стойких для того, чтобы устоять против меныиевистско-буржуазных националистических веяний и повести решительную борьбу с уклоном к национализму, является также очередной задачей нашей партии»{155}.
Именно поэтому проект резолюции и стал для участников совещания камнем преткновения. Разделил их на две противоборствующие группы.
Первыми поспешили выступить против явного пересмотра резолюции съезда те, на кого и падало подозрение в причастности к султангалиевщине. Они не только попытались взять обвиняемого под защиту, но и объяснить происходящее в своих республиках отнюдь не усилившимся национальным уклоном, а всего лишь общей для всей страны проблемой — тяжелейшим экономическим положением.
«В одной Ферганской области, — объяснял Т. Рыскулов, глава СНК Туркестанской АССР, — имеется четыреста тысяч голодающих. Эта масса из-за куска хлеба переходит на сторону басмачей и служит за жалование, за грабёж. Если бы дать возможность устроиться этим голодающим, восстановить своё разрушенное хозяйство, то завтра же басмачей не будет»{156}.
Именно такое объяснение и вспышки национализма, и антисоветского бандитизма поддержал М. Ербанов, председатель ЦИКа и СНК Бурят-Монгольской АССР, главы правительств Татарии — К. Мухтаров, Башкирии — М. Халиков, наркомы земледелия Татарии — А. Енбаев, юстиции Крыма — И. Фирдевс, представитель горных районов Туркестана — Ходжанов.
Они не только оправдывали Султан-Галиева («его очень трудно обвинить при наличии решений XII и X съездов» — Ходжанов{157}), но и упорно настаивали на чуть ли не повсеместном процветании великодержавного шовинизма в национальных республиках и областях. Да ещё вслед за Троцким заговорили о неоколониализме. Мол, революция так ничего и не изменила в положении народов Востока. «Какую бы советскую вывеску не приклеить, — заявил тот же Ходжанов, — всё равно колония доныне остаётся на деле колонией»{158}.
Только представители Украины не стали усердствовать в развернувшейся по делу Султан-Галиева дискуссии. Сочли «восточный вопрос» не имеющим прямого отношения к судьбам их республики. Именно так прямо и сказал председатель Киевского губисполкома А.Ф. Гринько: «Если мы будем очень много подчёркивать этот момент, если мы будем опасаться, что постановление XII съезда могут стать «Хартией вольности» для националистов, то по отношению к Украине это совершенно неправильно»{159}.
Безоговорочно признав султангалиевщину явлением чрезвычайно опасным, почти все участники совещания от УССР использовали предоставившуюся возможность для того, чтобы в который раз обрушиться на пресловутый великодержавный шовинизм, и сдерживающий, по их мнению, развитие Украины.
Фрунзе, вторя своему непосредственному начальнику — наркомвоенмору, объяснял, что корни, «которые рождают подобное явление.., кроются в том совершенно здоровом и естественном протесте… против линии, названной нами линии» великодержавного или великорусского шовинизма… Затем эти настроения питаются… фактом естественного (? — Ю.Ж.) неравенства, вызывающегося отсталостью ряда национальностей. И лишь на третье место Фрунзе поставил «наличие националистических настроений». Добавил, чтобы все поняли его позицию: «Было бы неправильно, если бы мы, отметив в деле Султан-Галиева вредный и опаснейший уклон, переоценили бы его значение и несколько смягчили бы борьбу по той основной линии, которая была намечена XII съездом. Это было бы величайшей ошибкой»{160}.
Ещё более резко выступил коллега Фрунзе по украинскому совнаркому.
«— Скрыпник: Товарищи, которые не были согласны с линией, намеченной XII съездом РКП, пытаются данный случай (дело Султан-Галиева. — Ю.Ж.) использовать, чтобы на практике провести иную линию.
— Троцкий: Совершенно правильно.
— Скрыпник: Если мы подходим к вопросу об определении партийной линии, так надо посмотреть, в какой плоскости дело Султан-Галиева поставлено в ЦК и ЦКК».
А после того произнёс более чем странную, двусмысленную фразу:
«Если во главу нашей правильной партийной политики нужно положить кровь — то я говорю, конечно, лишь о политическом явлении, то кровь должна пролиться».
Но не пояснил, чья кровь должна пролиться — Сталина, Куйбышева, или обоих вместе.
Раковский использовал выступление только для того, чтобы вновь потребовать то, на чём он настаивал последние полтора года — прежде всего украинизации партийного и государственного аппаратов УССР.
