А ветер и главврач обращаются к герою «на ты», уговаривая его поступить так, как им нужно: «Не тяни за кольцо, скоро легкость придет» /4; 34/ = «Мой доктор перешел на ты: / “Уйми дурную дрожь, / Здесь отдохнешь от суеты / И дождик переждешь!”» /5; 375/ (в другом варианте также упоминается «легкость»: «Не чую ссадин на скуле, / Легко на удивленье» /5; 378/).
Совпадает и концовка обоих произведений. После всех издевательств, который претерпел герой, приземлившись на землю (в первом случае) и подвергнувшись насильственной операции (во втором), воздушные потоки и врачи демонстрируют ему свою заботу: «Исполнены потоки / Забот о человеке!» /4; 34/ = «И все врачи со мной на вы, / И я с врачами мил» /4; 407/.
Так что абсолютно закономерно в письме к Шемякину Высоцкий назвал «самой серьезной» именно песню «Ошибка вышла», поскольку в ней (да и в целом — в медицинской трилогии) наиболее подробно говорится об издевательствах власти над поэтом.
***
Особый интерес в свете рассматриваемой темы представляет стихотворение «Он вышел — зал взбесился…» (1972), формально посвященное музыкальному концерту, который ведет злой дирижер. Он же — злой композитор. Он же — пианист.
Склонясь над пультом вечным Боунапартом,
Злой дирижер воевал:
Терциям, квинтам и квартам
Место под сводом давал (АР-12-56)[2001].
Данное четверостишие автор зачеркнул, поскольку подтекст в этом случае становился слишком уж очевидным. Более того, на той же странице рукописи представлен еще более откровенный вариант второй строки: «Злой дирижер страной повелевал», — который совершенно не применим ни к какому музыкальному концерту. Очевидно, что речь здесь идет о правителях советского государства.
В том же году было написано стихотворение «В лабиринте», и в нем разрабатывался аналогичный мотив: «Злой дирижер страной повелевал» = «Злобный король в этой стране / Повелевал, / Бык Минотавр ждал в тишине / И убивал».
«Злобность» этого короля видна, в частности, и в стихотворении 1969 года: «В царстве троллей — главный тролль / И гражданин / Был, конечно, сам король — / Только один. / И бывал он, правда, лют — / Часто порол! — / Но был жуткий правдолюб / Этот король. <…> Своих подданных забил / До одного. / Правду, правду он любил / Больше всего». А в стихотворении «Он..» данный мотив встречается еще в
одном черновом варианте: «Над пультом горбясь злобным Бонапартом, / Войсками дирижер повелевал. / Своим резервам — терциям и квартам — / Смертельные приказы отдавал» (АР-12-76) (а поскольку дирижер является злобным, то и управляемая им страна в «Разбойничьей» будет названа «.лютой, злой губернией»).
Музыкальная терминология почти полностью сменяется военной, и ситуация начинает напоминать написанную годом ранее песню «Люди середины», где главнокомандующий тоже отдавал смертельные приказы своим войскам: «Целуя знамя в пропыленный шелк / И выплюнув в отчаянье протезы, / Фельдмаршал звал: “Вперед, мой славный полк! / Презрейте смерть, мои головорезы!” <…> Он молвил: “Кто-то должен умирать, / А кто-то должен выжить, безусловно”».
В 1972 году этот мотив повторится в «Черных бушлатах»: «Сегодня на людях сказали: “ 'Умрите геройски!”» (помимо всего прочего, здесь пародируется известная советская песня: «Смело мы в бой пойдем / За власть Советов / И, как один., умрем / В борьбе за это!», — представляющая собой, в свою очередь, плагиат с «Песни Добровольческой армии», 1914: «Смело мы в бой пойдем / За Русь Святую / И, как один, прольем / Кровь молодую!»).
Отметим еще некоторые сходства между «Людьми середины» и разбираемым стихотворением: «Одни стремились в первые ряды» = «Низы стремились выбиться в икары»; «Фельдмаршал звал: “Вперед, мой славный полк!”» = «Войсками дирижер повелевал»; «Умеренные люди середины» = «Но мудрые и трезвые бекары / Всех возвращали на свои места».
У нот шел спор о смысле интервала,
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
И вот одноголосия жрецы
Кричали: «В унисоне — все начала! В октаве — все начала и концы!».
Некоторые музыкальные образы в этой строфе поддаются достаточно четкой интерпретации. О том, что ноты являются метафорическим образом разных человеческих типов, говорилось, например, в «Песне о нотах» (1969): «У нот выходит всё, как у людей, / Но парадокс имеется — да вот он: / Бывает — нота “фа” звучит сильней, / Чем высокопоставленная нота» /2; 502/.
Что же касается «жрецов одноголосия», которые прославляли «унисон», то нетрудно догадаться, что под ними подразумеваются те «полубезумные ораторы», которые непрестанно повторяли, что в СССР все равны и никто не должен выделяться из коллектива, то бишь — из «унисона». Этих же «жрецов одноголосия» поэт упоминает в стихотворении «Дурацкий сон, как кистенем…» (1971): «Но скажут мне: “Пой в унисон! / Жми, что есть духу!”. /Ия пойму: вот это сон, / Который в руку».
Известно, что для Высоцкого было категорически неприемлемо «пение в унисон», и он всегда старался оставаться самим собой, о чем неоднократно писал в своих стихах: «Вхожу я через черный ход, / А выходить стараюсь в окна» («Вот главный вход…», 1966), «Вот заиграла музыка для всех, / И стар и млад, приученный к порядку, / Всеобщую танцует физзарядку, / Ноя рублю сплеча, как дровосек: / Играют танго — я иду вприсядку» («Муру на блюде доедаю подчистую…», 1976)[2002] [2003] [2004], «Это я о гусях — гусь истек и иссяк, / Тот, который всё рушил косяк» («В стае диких гусей был второй…», 1980; АР-4-44), «Я этот хор бездарностей нарушу» («О поэтах и кликушах», 1971; АР-4-193), «Выбивался из общей кадрили» («Памятник», 1973 /4; 260/), «М. еня не примут в общую кадриль» («Песня автомобилиста», 1972), «И против кадрили мы проголосуем» («Чечетка», 1973; АР-9-186), «Лучше выпью зелья с отравою, / Над собою что-нибудь сделаю, / Но свою неправую правую / Не сменю на правую левую!» («Прыгун в высоту», 1970), «Прыгать, как положено, я, видно, не могу, / А как не положено — без пользы» («Песенка про прыгуна в длину», 1971), «Бег мой назван иноходью, значит — / По-другому, то есть — не как все» («Бег иноходца», 1970), «Я иду в строю всегда не в ногу, / Столько раз уже обруган старшиной! / Шаг я прибавляю понемногу, / И весь строй сбивается на мой» («Нараспашку — при любой погоде..», 1970)347, «В стае диких гусей был второй, / Он всегда вырывался вперед. / Гуси дико орали: “Стань в строй!” — / И опять продолжали полет» (1980), «Они кричат, что я — опять не в такт, / Что наступаю на ноги партнерам» («Маски», 1970).
Поэтому и в следующей цитате смычки пели «не в такт» с остальным оркестром: «Что-то свое, но немое, / В воздухе пели смычки. / Гений кулачного боя, / Он набирает очки» (АР-12-56). А через некоторые время говорится о том, что «гений кулачного боя» наказал эти смычки за чрезмерную вольность: «Вот разошлись смычковые — картинно / Виновников маэстро наказал». Похожим образом вел себя лирический герой в «Милицейском протоколе»: «И разошелся, то есть расходился», — и авторский двойник в «Письме с Канатчиковой дачи» (1977): «Взвился бывший алкоголик, / Матерщинник и крамольник <.. > Разошелся — так и сыпет…». Кроме того, этот персонаж взвился, так же как смычковые: «Взвились смычки штыками над страной» (АР-12-62), — и волны в песне «Шторм» (1973): «Волна барьера не возьмет — / Она взовьется и падет. <.. > Я тоже подлетаю к краю…» (АР-9-153).
Да и сам Высоцкий применял этот глагол к самому себе: «Ну, сделали запись [для «Кинопанорамы»]. Я час с лишним, как полный…, выкладывался. А потом она [Ксения Маринина] подходит и говорит: “Владимир Семенович, вы не могли бы организовать звонок к Михаилу Андреевичу Суслову?” Я аж взвился: “Да идите вы…! Стану я звонить! Вы же сказали, что все разрешеноЬР48.
