К этому стихотворению мы сейчас и вернемся, поскольку необходимо более детально рассмотреть образ рояля: «В холодном чреве вены струн набухли, / В них звук томился, пауза долга».
Здесь сразу вспоминаются набухшие вены самого Высоцкого во время его концертов, о чем сохранилось множество свидетельств: «У Высоцкого жилы вздулись на шее, весь красный, и опять: “Эх, раз!..”»[2016] [2017]; «Вы стоите совсем близко друг к другу, и теперь я вижу в полоске света два упрямых профиля с набухшими на шее венами <…> И жалуется гитара, и мы тонем в ее плаче»361; «…вижу я сейчас не строчки, а его самого: его лицо, каменеющее, когда он поет, его набрякшую шею с жилами, готовыми разорваться от напряжения, так что и смотреть страшно, и глаз нельзя оторвать: так это мощно, красиво…»[2018] [2019]; «Высоцкий пел, а я смотрела на его напряженную шею. Синие жилы надувались с каждым куплетом все больше и больше. Я не могла оторвать глаз» з 63.
А дальше начинается тема пыток: «Рояль терпел побои, лез из кожи. / Звучала в нем, дрожала в нем мольба. / Но господин, не замечая дрожи, / Красиво мучил черного раба».
Об избиении властью лирического героя мы говорили не раз: «И осталось лицо — и побои на нем. / Ну, куда теперь выйти с побоями?» /2; 28/, «И кулаками покарав, / И попинав меня ногами…» /1; 255/, «Враз Козла найдут, приведут и бьют» /4; 76/, «Топтали и били, и глухо стонал перевал» /4; 433/, «И топтать меня можно, и сечь» /4; 71/, «Целый взвод меня бил, / Аж два раза устал» /5; 172/, «А он меня бил и, наверно, забыл, / Что бокс — это спорт, а не драка» (АР-17-180), «А он от радости всё бил по морде нас» /1; 48/, «И в нос, в глаз, в рот, в пах / Били…» /5; 608/, «Бить будут прямо на полу» (АР-11-44).
А в только что процитированной «Песенке про Козла отпущения» получит развитие не только мотив избиения, но и ряд других мотивов из стихотворения «Он вышел — зал взбесился…», где автор также говорит о себе в третьем лице: «Рояль терпел побои, лез из кожи <.. > И, зубы клавиш обнажив в улыбке. / Рояль смотрел, как он его терзал» = «А сносил побои весело и гордо»; «Едва дрожала верхняя губа» (АР-12-78) = «Не шелохнется, не вздрогнет — ну, козел козлом» (АР-8-10); «Он знал, что будет главным на концерте, / Он взгляды всех приковывал к себе» = «Стал важней волков, медведей и лис / Дорогой Козел отпущения» (АР-14-202).
Кроме того, стихотворение «Он вышел…» во многом предвосхищает ситуацию из «Конца охоты на волков» (1977 — 1978).
В обоих случаях alter ego автора (рояль и волк) выступает в образе центрального персонажа: «Он знал, что будет главным на концерте» = «И вожак я не с волчьей судьбою» /5; 534/.
Если рояль стоял, «покорный злой судьбе», то и волки «смирились, решив: все равно не уйдем!»
Рояль терпел мучения, «зубы клавиш обнажив в улыбке», а вожак стаи говорит: «Улыбаюсь я волчьей ухмылкой врагу, / Обнажаю гнилые осколки»[2020]. Причем рояль даже косвенно сравнивается… с волком: «Вверх взмыла крышка, пасть раскрыл рояль» (АР-12-60). А в черновиках «Конца охоты» читаем: «И любимой волчицы кровавая пасть / Предо мною возникла на миг» /5; 535/.
В обоих текстах события принимают апокалиптический характер: «На краткий миг вселенная застыла» (АР-12-74) = «Или света конец, и в мозгах — перекос».
Героев же в это время избивают: «Рояль терпел побои…» = «Только били нас в рост из железных “стрекоз”».
Данный мотив впервые возник в «Сентиментальном боксере» (1966), который является прямым предшественником стихотворения «Он вышел…»: «А он всё бьет, здоровый черт» = «Рояль терпел побои, лез из кожи»; «.. и мне нехорошо» = «И черный лак потрескался от боли» (АР-12-76); «И я сказал ему: “Чудак, / Устал ведь — отдохни]”, / Но он не услышал…» = «Звучала в нем, дрожала в нем мольба, / Но господин, не замечая дрожи. / Красиво мучил черного раба».
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
В обоих случаях наблюдается одинаковая атмосфера: «Мне муторно было и жарко» (АР-17-182)= «Жару задав музыкантам, / Знай, дирижер воевал» (АР-12-58). А противник героя входит в раж: «Но он не услышал — он думал, дыша…» = «Над пультом горбясь, с подлинным азартом / Злой дирижер страной повелевал» (АР-12-56).
Этот самый «злой дирижер» охарактеризован как маэстро и «гений кулачного боя» (АР-12-56), что отсылает нас к мотиву мордобоя, затеянного представителями власти: «Профессионалам судья криминалом / Ни бокс не считает, ни злой мордобой» («Песня о хоккеистах», 1967), «Стукнул раз — специалист, видно по нему!» («Песня про джинна», 1967), «Противник Смирнов — мастер ближних боев <…> Он, видимо, думал, мне челюсть кроша. / Что жить хорошо и жизнь хороша» («Сентиментальный боксер», 1966; первый вариант — АР-17-180), «Надо залатать, а ветер и этому мешает, — он нетерпелив, как боксер после того, как послал противника в нокдаун и хочет добить» («Парус», 1971 /6; 165/). В медицинской трилогии врач тоже назван гением и специалистом: «Но анестезиолог смог — / Он супермаг и голем, / И газ в мою гортань потек / Приятным алкоголем» /5; 405/, «Он дока, но и я не прост» /5; 384/ (а в «Письме с Канатчиковой дачи»: «Вызывайте нас скорее / Через доку главврача» /5; 138/). Другие родственные образы: «Мой наездник у трибун в цене — / Крупный мастер верховой езды» («Бег иноходца»), «Но к жаре привыкший он — / Вот он и мастерится» («Марафон»), «Эх, тоже мне — летчик-ас!» («Песня самолета-истребителя»), «Он даже спит с доскою — сила в ём» («Честь шахматной короны»).
Однако по сравнению с «Сентиментальным боксером», в стихотворении «Он вышел — зал взбесился…» наблюдается изменение одного мотива: «Встаю, ныряю, ухожу, / И мне идут очки» — «Гений кулачного боя, / Он набирает очки».
Через два года после «Сентиментального боксера» Высоцкий пишет «Песню самолета-истребителя», где лирический герой оказывается в похожей ситуации, и поэтому данная песня также содержит параллели со стихотворением «Он вышел — зал взбесился…»: «Я — главный!» = «Он знал, что будет главным на концерте»; «Я больше не буду покорным, клянусь!» = «Как черный раб, покорный злой судьбе»; «Не видит он, что ли, как бесится пульс» (АР-3-211) = «Но господин, не замечая дрожи. / Красиво мучил черного раба»; «Вот сейчас будет взрыв!» = «Сейчас рояль разверзнется под вальсом» (АР-12-60); «Эх, тоже мне — летчик-ас!» = «Виновников маэстро наказал»; «Я вижу, решил — на таран!» = «Смертельные приказы отдавал»; «Терпенью машины бывает предел» = «Рояль терпел побои, лез из кожи»; «Он рвет на себя — так всегда на войне» /2; 384/ = «Склоняясь к пульту, как к военным картам, / Войсками дирижер повелевал. <…> Он продолжал нашествие на зал».
Что же касается рояля, который «лез из кожи», то здесь нетрудно заметить идеентичность с поведением лирического героя: «Рвусь из сил и из всех сухожилий» /2; 129/, «Но и, падая, вылез из кожи» /4; 11/, «Это был воскресный день, а я потел, я лез из кожи» /1; 125/ (в этой же песне встречается мотив избиения: «…я был усталым и побитым»), «Я держался из последних сил» /2; 178/, «Держусь на нерве, начеку» /5; 79/, а также: «Я плавал всё же, хоть с трудом, / Но на поверхности держался» /5; 145/, «А я — хоть и внизу, а все же уровень держу» /5; 151/, «Равновесье держу, изгибаюсь в дугу»/5; 189/.
Кроме того, лирический герой выступает в образе «черного раба». Данный мотив мы разбирали совсем недавно, и связан он, несомненно, с изгойством самого Высоцкого и его бесправным положением непризнанного поэта (как сказано в «Песне солдата на часах»: «Меня гоняют до седьмого пота, / Всяк может младшим чином помыкать»; а в «Частушках Марьи» царь «загонял вконец солдата» /4; 410/). Да и всё творчество Высоцкого представляет собой, по сути, прорыв из рабства (тюремного заключения, острога, гербария и т. д.) на свободу.
