Она зло тряхнула головой:
– В таком случае я бы усомнилась в состоянии своего рассудка. Но все же на кой черт вы прилетели сюда? Чтобы исполнить клятву? Ради этого идиотского принципа – кровь за кровь?
– А вам это кажется смешным?
– Нисколько, Таннер. Напротив, это трагично.
– Ну, для вас – может быть?
– Для любого, кто способен взглянуть на ситуацию со стороны. Вы хоть знаете, сколько времени пройдет, прежде чем вернетесь к себе на Окраину Неба?
– Не принимайте меня за ребенка, Шантерель.
– Ответьте на мой вопрос, черт побери!
Я вздохнул. Похоже, я слишком расслабился, и ситуация выходит из-под контроля. Или ее дружелюбие – еще одна аномалия, отклонение от естественного положения вещей?
– Минимум тридцать лет, – ответил я небрежно, как будто речь шла о паре недель. – И заметьте, я прекрасно понимаю, что за это время многое может измениться. Но главное не изменится, поскольку оно уже произошло. Погибла Гитта. И Дитерлинг. И Мирабель.
– Что?
– Кагуэлла погиб.
– Нет, вы сказали «Мирабель».
Я смотрел в окно, как мимо проплывают здания. Голова гудела. Черт побери, что со мной происходит, если я начинаю такое нести? Подобную оговорку не спишешь на усталость. Треклятый вирус… Похоже, он уже не ограничивается тем, что впихивает мне в голову картинки из жизни Небесного – не только во сне, но и в часы бодрствования. Он теперь вмешивается в важнейшие предпосылки, из которых складывается мое восприятие собственной личности. Тем не менее… нет, это еще полбеды. Нищенствующие сказали, что их терапия довольно скоро выгонит вирус, но сцены из жизни Небесного атакуют меня все настойчивей. А главное, зачем поклонникам Хаусманна впутывать в мое прошлое события, не имеющие никакого отношения к Небесному? Почему им нужно, чтобы я считал себя Мирабелем?
Мирабелем?! Кагуэллой!
В памяти против воли всплыл сон о белой камере, в котором я разглядывал человека без ступни. Отогнав видение, я попытался подхватить ускользающую нить разговора:
– Я просто хотел сказать, что…
– Продолжайте.
– …Я не рассчитываю по возвращении найти то, что оставил. Но хуже, чем сейчас, уже не будет. Людей, что-то для меня значивших, давно нет в живых.
Похоже, вирус сводит меня с ума.
Я уже отождествляю себя с Небесным, а Таннер Мирабель постепенно становится… кем? Неким второстепенным персонажем?
Это напоминало партию в шахматы, что приснилась мне у Зебры. Казалось, я то выигрываю, то проигрываю.
Но я полностью контролировал ход игры.
Должно быть, это только начало. Моя оговорка означает, что процесс вышел за пределы снов заодно с вирусом Хаусманна.
Стараясь не показать тревоги, я снова вернулся к разговору:
– Эти люди погибли до того, как я покинул планету.
– Наверное, вам просто надо получить удовлетворение, – сказала она. – Как в экспириенталиях по древней истории. Дворянин бросает недругу перчатку и требует сатисфакции. Очень похоже на то, что вы сейчас делаете. Поначалу это казалось мне абсурдным, даже смешным, хотя такое реально происходило в прошлом. Но я ошибалась. Это не история. Это живет и процветает, возродившись в Таннере Мирабеле.
Она снова опустила на глаза кошачью маску – нарочный жест, чтобы привлечь внимание к ее усмешке, к губам, которые мне внезапно захотелось поцеловать. Это был лишь миг, но он прошел навсегда. Если вообще был.
– Таннер требует удовлетворения. И готов получить его любой ценой. Его даже не волнует, что в конечном итоге он может оказаться в дураках.
– Прошу не оскорблять меня, Шантерель. Я верен своим убеждениям.
– Это не убеждения, напыщенный вы болван. Это всего лишь идиотская мужская гордость.
Ее глаза превратились в щелки, в голосе появилась мстительная нотка. До чего же мила, тихонько заметил из своего укромного уголка некий сторонний наблюдатель, все это время слушавший наш спор.
– Объясните мне только одно, Таннер. Одну маленькую деталь, которую вы так и обошли вниманием.
– Все самое лучшее только для вас, моя очаровательная богачка.
– Не ехидничайте, Таннер. Все эти выпады, уколы так утомляют… У нас с вами доверительный разговор, а не дуэль на шпагах…
– Вы хотели задать вопрос.
– Да, о вашем хозяине, о Кагуэлле. Он узнал, что Рейвич направляется на юг, в сторону – как вы это назвали? – Дома Рептилий, и решил на него поохотиться.
– Продолжайте, – буркнул я.
– Так почему Кагуэлла не захотел самостоятельно довести дело до конца? Рейвич убил Гитту, то есть второй раз бросил ему вызов. И дал еще один повод потребовать сатисфакции.
– Не тяните.
– Мне любопытно, почему я говорю с вами, а не с Кагуэллой. Почему Кагуэлла сам не прилетел сюда?
Непростой вопрос. Кагуэлла был мужественным человеком, но он не хлебнул солдатской службы. У него просто не было определенных навыков, которыми я обзавелся очень давно, – и ему бы понадобилось полжизни, чтобы их приобрести. Он разбирался в оружии, но не знал, когда его надо применять. Его познания в стратегии и тактике носили сугубо теоретический характер. Он хорошо усвоил правила игры и даже кое-какие ее тонкости. Но его никогда не швыряло в грязь ударной волной, ему не приходилось видеть в стороне кусок собственного тела, дрожащий, как выброшенная на берег медуза. Не факт, что от подобного ты станешь сильнее, но прежним тебе уже не быть. Впрочем, разве Кагуэлле это мешало? По большому счету это была не война – то, во что мы ввязались. Да и я оказался не на высоте… Подобные соображения отрезвляют, но мне было трудно полностью отказаться от мысли, что за это время Кагуэлла тоже мог бы добиться успеха.
И все же почему сюда прилетел я, а не он?
– Ему было бы трудно покинуть планету, – сказал я. – Он считался военным преступником. И был ограничен в передвижениях.
– Он мог бы что-нибудь придумать, – заметила Шантерель.
Беда в том, что она, пожалуй, права. И размышлять над этим мне хотелось меньше всего на свете.
– Приятно было познакомиться, Таннер.
– Шантерель, не…
Когда дверца разделила нас непреодолимой преградой, она качнула головой – ее скрытое под кошачьей маской лицо по-прежнему
