Началась словесная перепалка. Никон злился, отрицал предъявляемые уже второй раз обвинения в том, что он по собственной воле стал называть себя великим государем, что — опять же по собственной воле, — он занимается царскими делами… Несправедливы были обвинения! И Никон имел право возмущаться, перечить царским посланникам. Но, ругаясь с боярами, он опускался в глазах собравшихся до уровня бояр. И все присутствующие в Успенском соборе относились к этому как к должному! А Никон этого не замечал!!
Он не думал защищаться, отступать. Он нападал. Неумело. Необдуманно. С воинствующей, непримиримой обидой. И вдруг он попросил у царя келью. Ему на это ответили, что келий в патриаршем дворе много — выбирай любую и не мешай царю.
Проиграв и эту схватку, Никон отправился пешком на подворье Воскресенского монастыря, ждал там два дня доброй весточки от своего младшего (но бывшего!) друга-царя, не дождался, отписал Алексею Михайловичу письмецо в тонах обиженных и отбыл в Воскресенский монастырь.
Вскоре туда прибыл боярин Трубецкой. Он передал Никону просьбу царя дать царской семье благословение, а также благословить Крутицкого митрополита ведать русской церковью до избрания патриарха. Никон исполнил просьбу, два года мирно занимался устройством монастыря. Царь относился к Никону с добрым чувством: жаловал Воскресенской обители щедрые подношения, передал ему через верного боярина прощение. Казалось, что у этих двух людей вновь появилась возможность дружить… той скромной (пусть и не «настоящей» в полном смысле этого слова) дружбой, которая не требует от друзей великих подвигов, самопожертвования, самоистязания. Бывает и такая дружба — скромная.
У Никона и Алексея Михайловича вполне могли сложиться подобные отношения, если бы Никон не мечтал о власти. Он мечтал о ней всегда.
Весной 1659 года Никон узнал, что Крутицкий митрополит совершил обряд, который мог совершать исключительно патриарх, и тут же написал царю строгое нравоучительное письмо. Бояре намекнули Алексею Михайловичу: Никон опять занимается не своим делом, не имея на то никакого права. Монарх намек понял и приказал обыскать бумаги отрекшегося патриарха. Никон узнал об этом и написал царю резкое письмо, отношения между ними стали ещё хуже.
Никона удалили в Крестный монастырь на Белом море, а в 1660 году в Москве на соборе было решено избрать другого патриарха и лишить бывшего главу Русской православной церкви архиерейства и священства. Это был суровый приговор! Даже сам Алексей Михайлович понял, что «судьи» явно перестарались, и передал дело Никона греческим священнослужителям. Надежда царя на нейтральность новых судей не оправдалась. Греки подтвердили приговор. И лишь один Епифаний Славинецкий встал на защиту Никона. Этот учёный киевский старец в обстоятельной записке царю привел такие веские аргументы, доказывающие несостоятельность приговора, что Алексей Михайлович вынужден был вернуть Никона в Воскресенский монастырь для продолжения разбирательства дела.
В Воскресенском монастыре Никона ждали неприятности чисто житейские, к которым вчерашний «великий государь» был абсолютно не готов. Узнав о том, что собор лишил Никона патриаршества, окольничий Боборыкин затеял с ним тяжбу из-за земель в окрестностях монастыря. Бывший патриарх, все еще надеясь на дружеское расположение царя, написал ему по этому поводу письмо, в котором он… обвинял не столько Боборыкина, сколько царя. Не нашел он общего языка и с Питиримом, подозревая его в том, что он якобы подослал в Крестный монастырь на Белом море дьякона Феодосия с заданием отравить Никона. Никаких доказательств бывший патриарх привести не мог, но два года, проведенные Никоном в Воскресенском монастыре, были для него сущим адом. Боборыкин и другие бояре, Питирим и многие священнослужители, отвечая на его выпады, сами нападая на него, выводили из равновесия этого потерявшего контроль над собой человека. Два года сплошной нервотрёпки, на фоне постоянного ожидания то ли чего-то очень радостного, то ли неотвратимо-печального. Радостные надежды с каждым месяцем таяли, а предчувствие надвигающейся беды усиливалось.
Никон понимал, что его противники готовятся к решительному бою, он уже не хотел и в глубине души боялся борьбы. Он боялся собора, он знал, что ему не выстоять в одиночку против ученых мужей Восточной церкви и против своих врагов, готовых растоптать его, унизить, как унижал его Боборыкин своими тяжбами.
И случилось худшее.
В 1662 году в Москву прибыл Паисий Лигарид. Его недавно отставили от должности Газского митрополита, и он мечтал проявить себя в России, угодить богатому царю. Началась откровенная травля бывшего патриарха. Паисий Лигарид, отвечая на 30 вопросов, составленных от имени боярина Стрешнева, обвинил Никона по всем статьям.
Сын крестьянина Мины ознакомился с обвинениями греческого отставного митрополита и целый год писал книгу возражений и оправданий. Литературно-полемическим мастерством Никон владел отменно. Родись он в Древней Греции времен Демосфена, Ли-сия, мир получил бы еще одного великого гения ораторского искусства, но судьба «посеяла» этого человека в другой точке пространственно-временного поля и поставила перед ним задачи совсем иного рода, нежели те, которые решали риторы Эллады. Оправдываясь перед Лигаридом, бывший патриарх Московский нападал на своих обидчиков, не сдаваясь, не признавая обвинения.
Алексей Михайлович созвал в конце 1662 года ещё один собор, чтобы сокрушить бывшего друга. Никон, прекрасно понимая, как трудно ему будет бороться на соборе, посылал царю письма, в которых просил Алексея Михайловича помириться с ним. Но то ли послания не доходили по русскому обыкновению до монарших очей, то ли царь невнимательно читал их, то ли у него окончательно созрело решение уничтожить Никона как политического, государственного и религиозного деятеля, ожидаемой реакции из Кремля затворник Воскресенского монастыря не дождался. Зато до него дошли слухи о том, что царь приказал архиепископу Рязанскому Иллариону составить полный список всех обвинений против Никона, призвать на собор восточных патриархов. Эти действия Алексея Михайловича опровергают утверждения некоторых ученых о том, что окончательный разрыв между сыном Мины и сыном Федора Михайловича Романова наступил по вине первого летом 1663 года, когда затравленный Никон огрызнулся и произнес знаменитую анафему Боборыкину. До нее еще было полгода! Еще теплилась в груди бывшего патриарха надежда на друга своего.
Перед Рождеством 1662 года Никон тайно покинул Воскресенский монастырь и отправился в Москву. Он хотел встретиться с Алексеем Михайловичем и примириться с государем. Это был его последний шанс избегнуть избиения на соборе. Холодной рождественской ночью прибыл Никон в Москву, праздничной ночью. Но подарка от судьбы он в ту ночь не дождался. Верные люди известили его о том, что царь не будет встречаться с ним. Кому служили эти люди верой и правдой, сказать трудно. Вполне возможно, что среди них были действительно верные друзья Никона. Быть может, кому-то из них удалось подействовать на царя, и тот обещал им принять опального патриарха, а значит, тайная поездка в столицу и впрямь давала какой-то шанс Никону. Быть может, противники примирения двух друзей вовремя узнали о грозящей опасности и ликвидировали ее в самый критический момент. Но если отбросить эти и другие гипотетические «может быть» в том темном деле и предположить, что рождественская поездка была одним из актов широкомасштабной травли Никона, предпринятой ближайшим окружением царя, то можно представить состояние нечаянного московского гостя, оказавшегося в Светлый день перед царскими хоромами, где хитромудрые организаторы «встречи» под свет праздничных свечей мёд-пиво пили, о своей победе говорили да Никона хулили. Невеселое настроение было у Никона в ночь под Рождество Христово. Последняя попытка поладить с царем закончилась унизительным поражением.
В ту же ночь нечаянный гость отправился в свою обитель. Он не мог простить подобное унижение никому. Он не мог спокойно обдумать сложившуюся ситуацию, понять, кто и зачем травит его. Он не попытался найти точные ходы, он был слишком искренним и наивным, чтобы даже в этом положении измениться, приспособиться к противнику, научиться обыгрывать его теми же способами (хитростью, коварством, лестью, показным смирением, неожиданными ударами исподтишка), которыми враги владели великолепно.
Искренность и наивность порождали в душе опального Никона дерзость. Не успел он пережить события рождественской ночи, не успел написать язвительные ответы греку Лигариду, как ему вновь стал докучать назойливый и злой, словно осенняя муха, боярин Боборыкин. С осенними мухами у ловких людей с хорошей реакцией один разговор: мухобойкой по стенке или резким махом руки в кулак ее, а затем кусачую на пол и ногою топ! С людьми типа Боборыкина подобные средства не помогут. Эти люди любят сердиться, когда чувствуют за собой покровителей, и тихо отмалчиваются, ждут, упорно ждут, когда покровителей у них нет. Очень сложно судиться с такими терпеливыми людьми — дождавшимися своего часа. Никону не повезло на Боборыкина вдвойне. Люди этого боярина занимали земли патриарших крестьян, устраивали, чувствуя силу за собой, побоища, а Никон никак не мог доказать судьям, что эти земли принадлежат ему по праву, что даже сам царь одобрил решение патриарха поставить в этих краях подмосковный монастырь. Судьи не принимали доказательства Никона, и он взорвался, не выдержал.
