Амелия, не заметив того, разорвала на части кружевной носовой платок, который мяла в своих руках.
– В сущности, я предполагала это с самого начала, – тихо пробормотала она. – Это был чудесный сон, не более того. Я любила Эрнста, как только может человек любить человека… Но это пройдет, – торопливо добавила она и губы ее вздрогнули.
Полковник порывисто схватил ее руку и прижал к своей груди.
– Позвольте мне прийти вам на помощь, милый друг, – сказал он с жаром. – Я всегда завидовал этому молодому человеку, который столь незаслуженно стал обладателем такого сокровища, как вы. Я почел бы за счастье, если бы мне хотя бы отчасти была ниспослана такая благодать!
В его голосе сквозило подлинное волнение, давно не испытываемое им чувство. Самоуверенный и горделивый мужчина с удивлением признавался самому себе, что этот миг, когда он рядом с ней едет сквозь затянутую туманом ноябрьскую ночь и держит у своего громко стучащего сердца ее ледяные руки, – один из тех немногих моментов в его жизни, которые действительно чего-то значат. Что-то от переживаний Амелии проникло и в его сердце и не давало ему сейчас успокоиться. Что было особенно удивительно, эти чувства ни в коем случае нельзя было назвать обычным чувственным влечением, которое он испытывал при виде всякой хорошенькой женщины и которое почти всегда и без задержки воплощалось им в жизнь. Одним из качеств де Ровера, из которых складывалось его искусство соблазна, было умение безошибочно точно выбирать подходящий момент для решающего шага. Он никогда не брал силой то, что привык воспринимать как своего рода изысканную дань своей неотразимой мужественности.
В сущности, полковник был несложным человеком. В минувшие века, когда ценность суровых мужских добродетелей не была еще разъедена ржавчиной праздности, он имел все шансы стать заметным человеком. Это был его рок, что его чеканная мужественность не находила для себя иного выхода, помимо бесконечной охоты на женщин и дуэлей по случаю. В Париже поговаривали о паре-другой громких скандалов, в которые он оказался замешан будучи еще юным лейтенантом с неотразимой внешностью. Между тем, пришла пора более степенного возраста, и элегантный дамский мир парижских салонов принял завзятого холостяка с бархатным голосом и стальным взглядом в распростертые объятия с плохо скрытой смесью ужаса и восхищения.
Пока кучер гнал экипаж по ночному Парижу, полковник невольно задавал себе вопрос, как будет воспринят в свете предстоящий вскоре брак де Ровера с прелестной малышкой де Сен-Фар; в том, что это произойдет, он уже не сомневался. Он неотрывно смотрел на застывшую в осознании своей боли молоденькую девушку и молчал.
– Шарль, – тихо, но решительно подала она голос, – если вы мне и в самом деле друг, то уведите меня прочь от мадам Дюранси. Жить рядом с ней просто невыносимо! Я видела ее глаза перед тем, как месье д'Эстрэ сообщил мне ужасную новость… В них было выражение радости, Шарль! Я знаю, эта женщина ненавидит меня и желает мне всяческих бед.
Сухой короткий всхлип вырвался из ее горла. Полковник отпустил ее руку, но лишь затем, чтобы мягко обнять ее и прислонить ее голову к своему плечу.
– Успокойтесь, мой бедный друг, – сказал он своим бархатистым голосом. – Вам никто не желает зла, но если вы полагаете, что не сможете жить в доме мадам… – Он оборвал себя и странно настойчивым взглядом посмотрел на ее бледное лицо.
– Амелия, подумали ли вы, что есть только один способ исполнить ваше желание? Способ, на который я боюсь даже намекнуть, хоть он и сделал бы меня счастливейшим человеком в мире. Амелия, мой любимый друг, вы в самом деле желаете, чтобы я в вашей боли обрел мое величайшее счастье?
– Что вы хотите? – спросила Амелия, до глубины души возбужденная и встревоженная его интонацией.
– Вы сами знаете, – продолжал полковник, готовый теперь идти ва-банк. – Амелия, моя дорогая, любимая Амелия, я могу избавить вас от общения с мадам только в той случае, если вы согласитесь стать моей женой и будете жить со мной в моем доме.
Тишина, воцарившаяся в карете, нарушалась лишь шорохом колес и цоканьем копыт. Из какого-то ближнего переулка долетел неясный смех запоздалых пьяниц.
– Шарль, я не люблю вас и никогда не смогу полюбить, – тихо сказала она. – Но вы единственный друг, которого я сейчас имею. С учетом того, что я сказала вам, готовы ли вы как минутой раньше взять меня в жены?
– Амелия, да благословит вас небо за ваши слова! – воскликнул полковник и страстно схватил ее руку, прижал свои губы к тыльной стороне ее ладони, которую она, колеблясь, уступила ему…
Разговоров и пересудов в блестящих парижских салонах по поводу предстоящего бракосочетания известного в столице сердцееда с молоденькой невинной сельской овечкой, едва-едва введенной в свет, было более чем достаточно.
Мадам Дюранси, в дом которой на другой же день после памятного бала у маркизы д'Авалон нанес свой визит Шарль, в ответ на его сугубо официальную просьбу о согласии на помолвку с Амелией весело подняла свои брови. Дав положительный ответ, она отослала порозовевшую Амелию к себе в комнату – переодеться для вечеринки, заботливо прикрыла двери своего салона и залилась звонким смехом.
– Ну, мой милый Шарль, – уколола она его, – я думаю, вы можете быть довольны моей режиссурой. Как себя чувствует счастливый жених в этот торжественный момент?
Полковник задумчиво рассматривал красивую женщину, в глазах которой играли шаловливые огоньки. Александрине, по-видимому, и в голову не взбрело подумать о жертве их заговора, в то время как сам он думал о ней с тихой жалостью. К своему удивлению, он не был уже уверен, как раньше, что сможет без зазрения совести вкушать плоды им самим затеянной интриги.
Он схватил руку Александрины и начал целовать ей ногти на пальцах.
– Я восхищаюсь теми черными мыслями, которые вынашиваются за этим красивым белоснежным лобиком, – сказал он вскользь.
Мадам приняла восхитительно-надутый вид.
– Тьфу на тебя, Шарль! – воскликнула она с нарочитым возмущением. – Я приношу тебе в жертву мой душевный покой, и меня же подозревают в злонамеренности?.. Бедная девочка! Я начинаю сожалеть, что уступила когда-то твоей настойчивости!
Шарль порывисто увлек ее в свои объятья.
– Сплошное лицемерие, о, мой злобный ангел! Кстати, на каком основании ты начинаешь плакаться? Разве мое преклонение перед твоей дьявольской рафинированностью – не самый изысканный комплимент с моей стороны?
Он обхватил руками ее талию и начал целовать выемку ее пышных грудей. Она смотрела на него, издевательски сверкая глазами, хотя дыхание ее учащалось.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
