Срабатывает привычное: ощутить его собой. Тело болит, избитое. Не болит. Адриан не помнит о теле, не замечает боли.
И, наконец, только сейчас, она понимает, почему он не звал её к себе. Его лично нет: ни плоти, ни страха. Есть избитый до смерти старик Назаров, которого не смогли даже на допрос доставить. Есть девочка из хора, исчезнувший её любимый, тысячи пропавших, униженных и измученных — в поле и на заводах. Адриан отказался не от неё — от себя.
Когда-то прочитала в Записных книжках Цветаевой: «Тебя уже в тебе нет, ты уже целиком во мне. Пропадаю в собственной груди», «Я тебя люблю тобой».
Все те, кто — в Адриане, оказались сейчас в её душе: распирает грудь от боли.
Она здесь ни к месту. Она предала Адриана.
Нет, не тем, что явилась перед ним сообщницей Будимирова, за это он, может, её и не осудит, а тем, что осмелилась не поверить ему, когда решила: он не любит.
Только что «пропадала в собственной груди» — Адриан целиком был в ней, и сразу — пустота: он исчез. И забрал с собой энергию, державшую её в будимировском мире столько лет.
Какой у неё выход?
Вернуться в село? Там её ждёт смерть — Будимиров не простит бегства.
Остаться здесь, с убийцей миллионов людей, убийцей графа и, возможно, убийцей Адриана? Весьма вероятно, именно в эту минуту догоняет Адриана пуля, посланная Будимировым.
Сын графа убивает сына графа. Брат — брата. Адриан убивает Адриана.
Сон Марты был нарушен в течение многих лет. Часто Марта тяжело спала днём, а к ночи начинала метаться по дому.
— Доченька, не уходи! — попросила как-то.
Луна сквозь окно освещает полубезумное лицо Марты с горящими глазами. Магдалина вернулась от двери, поспешила затянуть окна занавесками, зажгла свечу.
В чуть покачивающемся свете сидит Марта на краешке кровати, ссохшаяся, ноги не достают до пола. Волосы, когда-то лёгкие и пышные, опали сырыми липкими прядями.
Магдалина придвинула стул, руки положила на Мартины острые колени.
— Я любила его с той минуты, как увидела в храме.
Не спросила — кого «его»? Давно поняла: графа.
— Это был первый день, когда его отец стал священником. Совсем мальчишка, а стоял как взрослый — знающими глазами смотрел на отца, читавшего свою первую проповедь. Каждое слово было ему известно и понятно. И все они — для жизни: «милосердие», «прощение», «служение», «о душе думать, не о теле, душа уйдёт жить дальше». Сколько лет прошло, а каждое слово помню — через его глаза. Не о себе. Не для себя. Нам улыбался, как его отец. С детства — святой, как и его отец. Мы часто встречались. Посмотрю ему в глаза и бегу уроки делать или огород растить. Алина всегда была с нами. Тоже смотрит на него, а он на неё. Он, хоть и ровесник наш, все мы ещё в школе учились, а рано стал хозяином сёл и университетскую программу изучал.
— Не надо, Марта, пожалуйста, — почему-то Магдалина испугалась сильно и всё не знала, куда руки деть. Коленки Марты жгли их, а прибежища им не было: на свои колени положить боялась, словно могла заразиться от Марты жаром и сгореть.
— Надо, доченька. Умру скоро. С собой уносить не хочу. Бумаге доверить не могу. У меня был насильный жених. Его родители решили меня взять Будимирову в жёны — работяща и молчалива. А молчалива была, ясно, почему: в себе такую ношу таскала неподъёмную! Всего Адриана целиком, с проектами, музыкой, книжками, жалостью к людям. Считай, вместе с ним проводила электричество, и фабрику запускали вместе, и врачей в больницу подбирали, и деревца насаживали между сёлами. Как-то осенью уехала Алина к бабке в город, бабка растила Алину и время от времени вызывала к себе. И вот та ночь. Шли мы с ним между прутиками, а он и обними меня. Страстный был. Сам сколько раз жаловался: «Слепну от света, становлюсь беспамятный». Такой беспамятный он и творил свои добрые дела: ничего не видит, кроме дела или человека, которому помогает. И тут закружилось всё для нас обоих, я такая же, как он.
— Не надо, Марта, пожалуйста, я боюсь почему-то.
— Надо, доченька. Нет о. Петра, ему хотела б исповедоваться. Ты одна у меня. Мой священник. Простишь, уйду с миром. Два пьяных, два сумасшедших, как хочешь называй. Очнулись мы через несколько дней в его комнате. Отец в храме. А матери с детства не было, рано умерла. Дом словно вымер — неизвестно где няньки, мамки, растившие его. Вдвоём мы с ним в белоснежной комнате с голубыми занавесками, на балконе, друг с друга глаз не сводим. Как во сне слышу голос: «Пойдём к отцу, Марта, венчаться. Жить с тобой будем целую жизнь как единое существо, так задумал Бог — мужчина и женщина в одном!» Не успел договорить последних слов, голос в прихожей: «Марта!» Будимиров?! Я и позабыла о его существовании.
— А вы ему слово давали? — спросила Магдалина.
— Какое там… Я обмерла, словно всю свою будущую судьбу узрела. Адриан вышел к нему.
«Ты зачем пришёл сюда?» — спрашивает его.
А тот так скрежещуще говорит:
«Если ты граф, то можешь у меня моё отнять?»
«Я у тебя ничего не отнимал. Нет понятия «моё», «твоё», всё Божеское, и Бог решает, кого с кем сводить, кому что давать».
«Шибко умный ты, граф. А того не понимаешь, что человеку Бог дал право самому решать свою жизнь. Ты, граф, имеешь всё, я одну Марту».
«Разве ты имеешь её? — спрашивает граф. — Ты её спросил: согласна она жить с тобой?»
«Кто же о таком бабу спрашивает? Родители решают, за кого ей идти».
Долго молчал граф, а потом тихо сказал:
«А вот я её попросил за меня замуж выйти».
— Теперь молчит Будимиров, а я не знаю, как сердце угомонить.
«Поздно, граф, — сказал Будимиров. — Её родители Марту мне отдают. Так что кончились твои блудливые денёчки, граф, пусть отправляется под венец».
Марта не плакала, и не было в ней жалости к себе, но от неё такой шёл жар, что Магдалина со своим стулом отодвинулась.
— Граф не отпустил меня. Пришёл о. Пётр, позвали мамок-нянек, стали обсуждать, как устроить нашу свадьбу. И, словно подгадала, к нашему пиршественному столу явилась Алина: с поезда сразу сюда. Сказали ей: видели нас, молодой граф потерял голову. Не к графу, ко мне кинулась Алина: «Не отдашь его мне, жизни себя лишу. Он мне тоже в любви объяснялся». Смотрю на Адриана, а он с меня на Алину, с неё на меня взгляд переводит. И вижу: её-то он тоже любит. Говорят, не бывает. Ещё как бывает: можно двух сразу любить. Стою перед ними, будто кипятком облита. Знаю: а ведь погибну, если выйду сейчас из этого дома. И ещё понимаю: сам Адриан выбрать не сможет, любит нас обеих равно, просто так обстоятельства сложились. Алина дрожмя дрожит. Говорит: «Тут жизнь и смерть, Марта. Без него смерть. Спаси, Марта. Я знаю, он и тебя любит, и меня. Мы с тобой и должны решить между собой».
