Мать мучилась виной.
«Не судите да не судимы будете. Любите врагов ваших». «И кто захочет судиться с тобою и взять у тебя рубашку, отдай ему. Просящему у тебя дай!» Он знал всё это от графа Гурского и о. Петра. Только прочно забыл. И сеятель из Библии! Вот почему свет. Вот в чём её сила. Вот почему он не мог, не смел прикоснуться к ней. Как же без неё теперь жить?
Самолёт пошёл на снижение.
Наконец о нём вспомнили. Лечащий врач. Озабоченная физиономия. Охранники.
— Пожалуйста, выпейте кофе.
Он послушен. Пьёт кофе. Съедает бутерброд. Что прикажет?
Он не знает. Из него вместе с тяжестью и злобой вытекла жизнь.
«Григорию помоги», — просит она. Всего одна просьба — не мстить, помочь. И прежде всего — Григорию.
Самолёт бежит по земле. Сядет он где хочешь, хоть на тропе в лесу; откуда хочешь — взлетит. Бежит, подпрыгивает. И останавливается.
Да, он прикажет. Доставить сюда Григория. Нет, сам не выйдет. Магдалины в селе нет. И графа Гурского нет. Магдалина сказала, граф — отец? Ерунда какая-то. Приснилось. Глаза, сказала, похожи, улыбка. Теперь это не имеет значения: узнать не у кого. Мать могла придумать.
Спинка дивана покорна, прижалась к нему. Какая тишина!
Как хорошо, что сюда не проникают степные запахи и благодаря плотным шторам он не видит ни сухих трав с цветами, ни домов-развалюх!
Когда Григорий окликнул его, вздрогнул.
Избегая жалкого взгляда Григория, кивнул на кресло против себя, протянул письмо.
Нужно попросить у Григория прощения.
Григорий смотрит мимо него глазами Магдалины.
— Чем я могу помочь тебе? — спросил Будимиров.
— Помоги себе.
— Убей меня, — попросил.
Григорий встал, положил на стол письмо.
— Я могу уйти?
В эту минуту вошёл Ярикин.
— Зря вы прилетели сюда. Ни в самолёт, ни в автобус она не садилась, случилось непредвиденное. — Ярикин разделяет слова резко, точно рубит воздух шашкой. — Ваш приказ не был выполнен сразу, потому что старик не мог стоять на ногах. И выполнен неточно: его просто выбросили за ворота, за что виновный уже понёс наказание. Выбросили, когда проходила…
— И что?! — воскликнул нетерпеливо Будимиров. И Григорий впился взглядом в Ярикина.
— Тот, кто выбросил старика, видел: женщина с длинными волосами едва шла, опустив голову. Когда я забил тревогу, было уже поздно. И она, и старик исчезли. Я прилетел к вам.
— Так, может, она жива? Старик остановил самоубийство?! Она обязательно захочет помочь ему! Я отпущу её домой. Я построю ей школу. Пусть живёт как хочет. Какого чёрта ты молчишь? — Григорий не сводит глаз с Ярикина. — Куда они делись? Ты нашёл их? — нетерпеливо спрашивал Будимиров.
— Я перешерстил весь город… — Ярикин развёл руками.
Глава восьмая
Прежде всего запах — мочи, пота, крови. Сырость.
Ступенек оказалось одиннадцать.
Зыбкий колеблющийся огонь свечи. В его причудливых изломах — испуганные лица детей и взрослых. Магдалина переводит взгляд с одного на другое, но разглядеть не может — слишком скуден свет.
— Ты принесла поесть? — тонкий детский голос.
В эту минуту старик тяжело опустился на землю рядом.
— Она меня спасла! — сказал в темноту.
— У меня нет еды, — растерялась Магдалина.
— Мама! — ткнулась ей в ноги девочка лет трёх.
Ещё минуту назад готовая умереть, сейчас, выронив сумку, жадными руками подхватила тощее, в острых рёбрах, тельце. Девочка тут же вцепилась всеми пальцами в её шею.
— Мамку убили, а где отец, никто не знает, — сказал звонкий мальчишеский голос из темноты. — Окса ревёт и ревёт.
И снова раздалось давешнее: «Иди, мать».
Они с Адрианом стоят над рекой. «Я рожу тебе много детей, — говорит Магдалина, — и все вместе будем сидеть за столом и смотреть друг на друга». «Я тоже хочу, чтобы у нас было много детей», — его живой голос. Отражаются их лица в воде.
Сколько раз потом приходила к реке, смотрела в воду!
Мельтешат в солнечной ряби рыбёшки, возникают лица — её, Адриана, детей, исчезают, снова проступают. Она — мать.
Странное имя — Окса. Прижала девочку к себе, не оторвать.
— У Ганьки тоже нет родителей! — тот же голос.
Сжавшись в комок, лежит на земле ребёнок. Ещё несколько детей сидят, прижавшись друг к другу, еле видны их очертания.
Мокрая земля. Сочится по стене вода.
И для себя неожиданно Магдалина говорит:
— Как нет мамы? Иди, Ганя, к нам!
Мальчик поднимает голову, роняет.
— Помирает! — комментирует смелый голос.
Магдалина, боясь споткнуться и уронить Оксу, чуть не ощупью идёт к мальчику. Смутно различает пушистую голову, говорит громко, словно мальчик глухой:
— Ганя, ты скоро поправишься, и мы с тобой будем играть. Теперь и у тебя есть мама! — шепчет она мальчику.
— Мою маму убили, а папы никогда не было.
Дети обступают её.
— Во что ты будешь с нами играть?
— Ты сказки знаешь?
— Ты не бросишь нас? Ты будешь и моей мамой?
— Ты принесёшь нам поесть?
Шея ноет от Оксиных пальцев, но боль эта сладка: впервые со дня смерти графа Магдалина ощущает себя живой, самой собой, может говорить, что хочет. И она говорит:
— Давайте для начала все по очереди расскажем друг другу о себе. Называйте имя. Должны же мы познакомиться?!
Шаги, шарканье, шорохи. И вот она — в кольце затруднённого дыхания, покашливанья, хрипов, запахов немытого тела.
— Меня с другими диверсантами привели убивать, а я жив! Упал раньше, чем раздался выстрел. Зовут Афанасий.
Свеча — за спинами. Магдалина силится разглядеть, но видит лишь широкие плечи да валик волос.
— Я есть хочу!
— Ты найдёшь моего брата?
— Дай хлеба!
— Я инженер с шахты, удалось сбежать, когда стали всех арестовывать. И я, и те, кого расстреляли, не виноваты, порода рухнула. Сюда добирался несколько недель, — слабый голос.
Невысок, худ. Зовут Ив. Маловато для знакомства.
— Меня зовут Саломея. Фамилия рядовая — Макина. Убили мужа и двух сыновей. Последнего, младшего, превратили в робота, я должна отомстить.
Только насыщенный ненавистью голос да библейское имя.
— Я был учителем географии и биологии, да не смог работать так, как требовали, ушёл из школы. За мной явились — определить на завод, я сбежал.
— Как же это ты, Эдик, смог сбежать? От них не убежишь, тем более, ты вон какой фигурный! — злой голос. — Меня зовут Карел. Я, вот, сбежать не смог.
— Тебя сюда на руках принесли?
— Можно сказать и эти слова. Очнулся в луже какого-то отсека. По мне крысы шныряют. Голову поднять не могу. Стал на себя кричать в голос: «Сопля, ленивый урод, приходи немедленно в норму!» Так кричал, что крысы разбежались. Ощупал голову, а она и не голова вовсе, а какой-то скошенный вправо кочан. Гематома. Не внутрь прёт, мозги не придавила. Значит, не помру. В юности собирался идти на врача, для начала взялся учить все интересные слова в медицинском справочнике. Решил избавиться от опухоли: намочу руку в луже, приложу к опухоли, скорее снова в воду. А как смог поднять голову, злостью поставил себя на ноги и пошёл искать выход. Услышал голоса, вот и оказался здесь. Так что ты не ври, что убежал, от них не убежишь. Кто, как, когда меня сюда принёс, понятия не имею!
