— Ты так думаешь? — пробормотал Турсен.
И хотя он не совсем понял смысл его замечания, но нехотя поднялся, чтобы исполнить просьбу Предшественника мира.
Кишлак Калакчак насчитывал всего двадцать бедных, глинобитных домов, которые все стояли в ряд возле отвесной скалы.
Дом Айгиз был последним в этом ряду. Как и другие, он был покрыт крышей из сухих веток, под ней находилась единственная комната без окон и очага.
Турсен вошел туда неохотно. Он злился на самого себя из-за этого идиотского посещения, на которое согласился только из уважения к Гуарди Гуеджи, и страшно стыдился. Комната была темной, он сумел лишь на неясном фоне стены разглядеть двух женщин возле самовара. Какая из них Айгиз? А, наверняка вон та, толстая, которая облокотившись на подушки, лежит у стены, тяжело и хрипло дыша.
— Турсен, о Турсен… — прошептала толстуха, и голос вырывался из ее груди со свистом и клокотанием.
Но внезапное ее бесформенное тело зашевелилось, и ее голос пересилил хрип:
— Быстро, шевелись, шевелись! — крикнула она своей служанке — Стул, свет, что-нибудь попить!
Турсен сделал шаг вперед.
— Мне ничего не нужно, — сказал он — У меня совсем нет времени.
— Тш… тшш… — ответила ему Айгиз, и снова прикрикнула на служанку:
— Быстро! Да шевелись же!
Служанка принесла из темного угла набитый шерстью матрас и расстелила его на утрамбованной земле, перед Турсеном. Потом она зажгла масляную лампу, налила в пиалу черного чаю и тихо вышла из комнаты, даже не оглянувшись.
Когда она закрывала за собой дверь, Турсен заметил, что перед домом собралась вся деревня. Господин Калакчака, великий Турсен, приехал к своей бывшей жене — какое событие!
Кровь бросилась Турсену в лицо, и он чуть не задохнулся от стыда.
Дыхание у него сбилось. Сладковатый, тошнотворный запах наполнял комнату, запах который показался ему отвратительнее вони самого грязного мужчины — запах больной женщины.
Турсен все еще стоял почти у порога и с неприязнью смотрел на ее расплывшийся живот и бесформенные груди.
«Она действительно умирает, — подумал Турсен, — В этом нет сомнений. Но перед этим ей захотелось чтобы ее пожалели.»
Именно в этот момент Айгиз заговорила вновь:
— Мир тебе, о Турсен… не окажешь ли ты честь… своей служанке… и не разрешишь ли ей… поздороваться с тобой?
Ее хриплый голос был словно шелест, но слова, которые он произносил — были скромны и сдержанны. Никто не мог обвинить Турсена, что он хоть раз в жизни не ответил на вежливость вежливостью, и поэтому он не решился уйти прямо сейчас, как ему хотелось. Он поблагодарил, сел на матрас и взял пиалу с чаем в руки. Свет лампы, которая стояла на полу возле старой женщины, падал на ее темные, изборожденные глубокими морщинами щеки.
«Почему я только смог ее узнать?» — удивился Турсен и сказал:
— Как ты смогла сразу узнать меня?
— Как бы я не могла… — ответила Айгиз.
Ее глаза ожили и заблестели:
— Твои плечи… такие же широкие, как и раньше. И еще, когда ты приезжал сюда, все эти годы, я смотрела, как ты выходишь из своей юрты или возвращаешься в нее… ты все такой же, как и всегда…
Айгиз попыталась приподняться. С неизвестно откуда взявшейся силой она повернулась к Турсену:
— Истинный чавандоз! — сказала она.
Турсен откинул голову назад. «Теперь она еще и зашевелилась, а запахло еще отвратительнее».
Но на самом деле, его разозлило другое. Он давно забыл о существовании этой женщины, а она, как оказалось, продолжала все это время преследовать его даже в своих мыслях. Зачем она это делала? Хотела расплатиться за какую-то обиду? Хотела его околдовать, сглазить? А может быть, ей это удалось, ведь он сейчас сидит здесь, возле ее опухших ног.
— Истинный чавандоз, — повторила Айгиз, — Ты…
Голос ей отказал. Она начала хватать руками воздух и широко открыла свой фиолетовый рот.
Турсен наблюдал за всем этим полный отвращения. Можно поспорить, что она вот-вот умрет. Естественно, после того, как она приложила столько сил, только чтобы он пришел сюда. И ее последним желанием было, чтобы он утешил и пожалел ее. Таковы все женщины! О, эти женщины!
Айгиз моргнула и зашептала вновь:
— Подожди… — и затем, — Мне уже лучше…
Турсен ждал, положив руки на рукоять плетки.
— Вот… вот… — бормотала Айгиз. Она немного пришла в себя и открыла слезящиеся от напряжения глаза.
— Расскажи мне о Уросе, моем сыне, — попросила старая женщина.
— С какой это стати? — заворчал Турсен.
Его тон испугал Айгиз. И задрожавшим голосом она стала его умолять:
— Прости меня, Турсен, пожалуйста, не злись. Конечно, это твой сын, только твой, и принадлежит лишь тебе, я знаю.
Турсен ничего не понял. Но потом смутно вспомнил, что когда-то давно, в жизни, которая сейчас казалась ему совершенно чужой, он ударил одну красивую молодую женщину, потому что она своими поцелуями, песенками и сказками, пыталась избаловать одного маленького мальчика, который гордый и радостный вернулся со своей первой скачки.
Турсен поджал губы. Она все еще надеется до конца остаться его женой и устроить скандал, оспаривая у него сына? Теперь Урос принадлежит лишь демонам гордости и славы, которые завладели им.
Айгиз собралась духом и продолжила:
— Я только надеюсь, что ты можешь мне сказать, слышал ли ты что-нибудь из Кабула… ты знаешь, кто там победил?
— Я этого не знаю. — ответил Турсен таким ледяным тоном, что Айгиз испугалась снова.
— Прости меня, — зашептала она, — прости меня. Да, да, конечно… бузкаши это мужское дело…
— Замолчи! — закричал Турсен.
Вопрос, который так боязливо задала ему Айгиз, давно уже звучал в его голове и повторялся стократным эхом. Всю эту неделю он слышал его везде: в конюшнях, в чайханах, в саду Осман бея, и с каждым днем он звучал все громче и нетерпеливее.
Турсену хотелось, чтобы этот голос, наконец, замолчал. Теперь он понял, что в действительности заставило его прийти сюда. Это была не просьба Гуарди Гуеджи.
Это было желание, хоть на время, избавиться от бесконечного ожидания, вопросов, подсчета часов и минут которые понадобятся для того, чтобы имя победителя достигло сперва Майманы, потом Дуалад Абаза, а потом и Осман бея.
— Ты меня простил? — спросила Айгиз.
— За что? — не понял Турсен.
Сейчас у него было одно желание — уйти отсюда как можно быстрее, и не терпеть больше этот запах, это тело и это лицо.
Турсен встал и сказал:
— Я должен идти.
— Ты идешь ужинать? Ты проголодался? — спросила Айгиз.
