лесу еще несколько месяцев нельзя будет найти ничего съедобного. Даже ростки, которые проклевывались в семенах, привезенных мною из дома, непременно замерзнут и почернеют, если я посажу их в землю раньше середины мая. Только теперь меня осенило, почему мне было так тяжело копать отхожую яму. Дело не в плотности здешней почвы, а в том, что она до сих пор мерзлая. Я оттолкнула мыском ботинка снежную заплатку, постучала по земле каблуком и потыкала в нее палкой. Даже камень и то было бы легче расковырять.
Поверженная, я с тяжелым вздохом опустилась на пенек. Я вглядывалась в чащу, высматривала жизнь и смерть, которые слоями висели в холодной неподвижности и полутьме, и все здесь было тихо, за исключением птичьей болтовни. Поваленные деревья лежали среди камней, упавших веток и сосновых шишек. Мощные красно-коричневые стволы вздымались вверх, к ветвистым кронам. И всюду прорывались к жизни молоденькие деревца, одни – едва выглядывали взъерошенными верхушками из щетинистой травы и снега, другие прорастали из середины гниющих бревен, как появляются младенцы из рассеченного чрева. И было в этом хаосе что‐то прекрасное. Каждый живой фрагмент играл свою незаменимую роль в вечном деле жизни. Я почувствовала себя маленькой и бесполезной, но вроде бы меня никто не прогонял.
Я встала и двинулась дальше через снег, в лесу он был еще глубже, и каждый мой шаг с хрустом разрезал тишину. Пока я искала что‐нибудь, чем в последствии смогу питаться – чем мы сможем питаться: ребенок внутри меня вертелся и плавал по утробе с таким рвением и силой, каких прежде я еще не ощущала. Он – как я узнаю позже, мой ребенок был мальчиком – впервые сделал то, что можно было счесть пинком, я рассмеялась и через шерстяной свитер погладила круглый живот, ничуть не сомневаясь в том, что нащупала под ним крошечную ножку и глажу ее нежную идеальную пяточку. Младенец отдернул ногу и пихнул меня еще раз, и я снова засмеялась нашей игре. Все‐таки я была не совсем одна в этом чужом незнакомом лесу.
В горах непогода накатывает очень быстро. Я знала об этом с рождения и знаки неба умела читать ничуть не хуже, чем тексты в учебниках. Я умела, проследив за тем, как начинается гроза и чернеет небо, идеально рассчитать момент, когда следует выйти из сада, или из сарая, или даже с Мейн-стрит, чтобы влететь в кухонную дверь в ту самую секунду, когда долина содрогнется от первого раската грома. Я полагала, что неплохо разбираюсь в небе и земле, но здесь, в горах, мои познания вдруг оказались не такими уж и полными, и ощущение было такое, будто заново учишься читать.
Гроза началась порывом ветра в самых высоких соснах. Я не успела еще почувствовать ни ветерка, а их верхушки уже раскачивались из стороны в сторону подобно пьяным великанам. Птицы умолкли, посылая мне предупреждение, которого я не поняла. Вокруг настала вдруг полнейшая тишина, притих даже ребенок внутри меня.
Тут, похожий на резкий выдох, промчался над самой землей ветер-шквал, сгибая прозрачной приливной волной молодые сосенки и расшвыривая сучья и ветки. Ветер звонкой пощечиной хлестнул меня по лицу. Стало холодно и сыро, и еще до того, как темные тучи полностью закрыли небо, разом превратив белый день в вечер, я в полной мере осознала, во что вляпалась. Я развернулась и, ориентируясь по собственным следам, побежала, карабкаясь через камни и поваленные деревья, роняя палку, поскальзываясь в снегу, поднимаясь и опять бросаясь бежать, и снова поскальзываясь. При каждом падении кристаллы льда, покрывающие старый снег, резали мне ладони и сыпались в лицо. Я ругала себя за то, что ушла так далеко от лагеря, что позволила заманить себя так глубоко в лесную тишину, хотя прекрасно знала, что все может измениться в считаные минуты. Когда я наконец выбралась из леса, меня едва не сбил с ног яростный ветер вперемешку с дождем. Я толкнулась сквозь него и бросилась через ручей в направлении лачуги, но в панике соскользнула с последнего торчащего из воды камня и провалилась по щиколотку в ледяную воду.
В небе загремел гром. Я попыталась подхватить котелок с бобами, которые поставила отмокать рядом с кострищем, но, когда за него ухватилась, гроза выплеснула всю свою ярость и разразилась сбивающим с ног ливнем. Котелок выскользнул из моей дрожащей руки, и драгоценная пища бессмысленными камешками рассыпалась по грязи. Небо над головой расколола молния, за ней тут же вспыхнула еще одна, и еще. Пророкотал гром. Продираясь сквозь потоки ледяного дождя, спотыкаясь и оскальзываясь на склизкой земле, я наконец перебралась через широкую лужу при входе в хижину и нырнула внутрь. Дрожащими окоченевшими руками я еле‐еле смогла ухватиться за оленью шкуру и закрыть ею вход.
Дождь барабанил по хижине, в каждом углу ржавая крыша протекала, и вода заливалась внутрь. Я пыталась по мере сил ловить воду, подставляя под нее немногочисленные консервные банки, которые сберегла, но все места протечки мне было не охватить. На земляном полу под моими холодными мокрыми ногами разрастались темные круги коричневой грязи.
Поток ливня стал оглушительным – казалось, кто‐то сыпал на жестяную крышу и в одно-единственное окошко миллион монет. За окном вспыхнула ослепительно белым светом молния, и за нею тут же последовал раскат грома, настолько сильный, что у меня едва не оборвалось сердце. И в это же мгновенье, будто кто‐то спустил курок, я рухнула на колени. Тело переломилось пополам, лицо и предплечья размазались по грязному полу. Твердый шар, в который превратился мой живот, мой ребенок, вдавился в колени. Я не могла пошевелить ни рукой, ни ногой – только яростно дрожала. Меня охватила всепоглощающая парализующая тоска, будто эта страшная гроза не только заволокла полуденное небо, но и пропитала собою всю мою душу. С чего мне взбрело в голову, что я смогу здесь выжить? С того, что я всю жизнь обводила взглядом эти далекие горные хребты на горизонте? Промокшая до нитки, я стучала зубами от холода и страха и приходила к осознанию, что линия горизонта – это еще не дом родной. Все здесь чужое, и мне здесь не место.
За мгновенье до того, как я потеряла сознание, из самого моего нутра вырвался крик – он был еще громче, чем безжалостная какофония грозы, и со зловещей ясностью возвещал о том, чего я больше не могла отрицать: мой план не сработает.
Глава одиннадцатая
Мое самое живое воспоминание
