«Не останавливайся. Ползи».
Контуры коридора смазались двоясь. Теперь я ползла на ощупь. Ян навис надо мной черной, зловещей фигурой.
− Не надо, − выдавила я из себя, − не надо, пожалуйста!
Вместо ответа, я получила еще удар — в бедро.
Ползти дальше я уже не могла.
− Это оказалось не так просто, − пробормотал Ян. — Но все-таки тут мы и закончим.
В голове воцарилась блаженная пустота. Сопротивляться и дальше не осталось ни сил, ни смысла. Я сжалась в комок, готовясь к следующему удару. Вероятнее всего, к последнему.
Хлопок!
Ян покачнулся. Отшатнувшись, он скользнул по стене вбок и вниз, роняя нож, и рухнул на пол в полуметре от меня. Половина черепа свитча оказалась размозжена: нижняя челюсть превратилась в сплошное месиво из костей, мяса и осколков зубов. Кровь Яна смешалась с моей.
− Алиса Игоревна, − с вами все в порядке? Ох, нет, конечно же, не в порядке, что за идиотизм…
С трудом оторвав взгляд от каши на месте лица Яна, я моргнула и посмотрела вверх. Надо мной с хмурым и одновременно озабоченным видом склонился мужчина. Светловолосый и широкоплечий, в его руке я разглядела пистолет.
Поняв, что смерть откладывается на неопределенный срок, боль снова вгрызлась в тело. Бедро, грудь, шея, ладони, колени и особенно спина — болело абсолютно все, каждая косточка, каждая клеточка тела горела огнем. Стараясь не смотреть на труп, я как могла, сфокусировала внимание на спасителе:
− Кто?..
− Меня прислал мой начальник, Одобеску. Он тревожился, ведь вы совсем не озаботились охраной. Прошу простить опоздание, по дороге я слегка заблудился. Неместный.
− Мне нужна помощь…
Язык ворочался еле-еле, с трудом выталкивая слова наружу.
− Я уточню у шефа, − мужчина потянулся к телефону, висевшему у него на поясе. — Но, думаю, в это время суток…
− Не надо никуда звонить. Просто вызови мне скорую!..
− Я все же уточню у шефа.
Кажется, у Одобеску кредит добрых дел сегодня вырос еще на пару пунктов. Только бы смочь рассчитаться, когда меня попросят его вернуть!
37. Килограмм апельсинов, или те, кого не ждали
Все время, пока мы ехали в больницу, я ни разу не отключалась. Сознание было при мне вплоть до прибытия в приемный покой, но вот того, как меня шили — убей не помню. В сознании отпечаталось только недовольное лицо хирурга и яркий, зубодробильный свет ламп.
Уже на следующее утро я чувствовала себя почти сносно, жаль с кровати таки и не разрешили встать, но еще через день я могла уже весьма сносно ходить по палате, старательно игнорируя тянущую боль в тех местах, где находились швы. Слоняясь по палате из угла в угол, я то и дело тоскливо выглядывала в окно, за которым томился полный солнечных лучей и надежд на лучшее, июль.
Голова все еще кружилась, руки, ноги — все, в ссадинах и синяках, успевших принять сине-зеленый цвет, как память о той ночи.
Тот самый спасший меня, Паша, сопроводил меня вплоть до самой больницы, сам же Одобеску визитом меня так и не осчастливил.
− Шеф просил передать вам, − в очередной из визитов сказал Паша, − он интересуется, как ваше здоровье и может ли он еще что-либо для вас сделать.
На прикроватную тумбу лег внушительный букет темно-бордовых роз. Я покосилась на цветы, потом на Пашу. С какой стати такая забота?
− Нет, ничего не нужно, − я помотала головой и тут же сморщилась от боли в висках, − разве что… вазу.
Паша кивнул и скрылся за дверью. Спустя несколько минут он вернулся: в руках помощник Одобеску сжимал вазу из тонкого, расписанного цветами и птицами, стекла.
Через час после того, как Паша убедился, что мне ну точно больше ничего не требуется и отбыл, приехали полицейские. Более того, с одним из них я уже была лично знакома.
− Что-то часто мы с вами стали встречаться, Алиса Игоревна, не находите? — спросил Морозов.
Он подошел к окну, достал свою неизменную пачку сигарет и зажигалку, повертел в руках и со вздохом спрятал обратно в карман.
Если при Морозове я смело могла говорить все как есть, то сейчас, когда он не один, какой градус откровенности я могу себе позволить?
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Словно прочитав мои мысли, второй мент улыбнулся той подбадривающей и одновременно настораживающей улыбкой, на какую способны только служители закона и, пожалуй, врачи.
− Расскажите, Алиса Игоревна, − Морозов без стеснения плюхнулся на мою кровать, положил на колени свой портфель, извлек ручку с листком бумаги и с любопытством воззрился на меня: − кто ж вас так расписал?
Около сорока минут он расспрашивал меня, заставляя час за часом, минуту за минутой по новой переживать подробности недавней ночи.
− Так вы думаете, что…
Я хотела спросить о Буром, но вовремя осеклась, так и не рискнув упоминать его роль в этой сомнительной истории.
− Нет. Алиса Игоревна, я не думаю, что приказ избавиться от вас отдал он. Вы, насколько я помню, знакомы с Ольгой Сергеевной Тихомировой? Сейчас заявление подпишите, ну и медосвидельствование заодно тут же, на месте…
− Значит, все-таки она!..
− Погибший Старцев Ян Давыдович полагал, что в случае вашей смерти все имущество перейдет к сестре Тихомирова, Ольге. Я не знаю, хотел ли он выслужиться, или сыграли иные романтические причины, но… так вы подписываете или нет?
− Да.
Под вечер, когда время обеда давно прошло, а в коридорах зажглись тусклые гудящие как стая шмелей, лампы, дверь в палату снова отворилась. Только-только забывшись сном после нудных расспросов Морозова, я лениво приоткрыла глаза и тут же вскочила как ужаленная, позабыв даже про боль в спине:
− Девочки!..
С рекордной по нынешним меркам скоростью, я проковыляла к двери и уткнулась носом в Светкину блузку. Пахнуло ядерной смесью дорогих духов и дешевых ментоловых сигарет. Из-за Светкиного плеча с любопытством выглядывали Лизка и Машка − весь отдел в сборе.
− Ох, девочки!..
От наплыва чувств на глаза навернулись слезы. Вот по кому я скучала все эти дни!
− Лиск, ты чего? Лиск, ну Ли-иск, ну ты хорош, ну чего это, а? — заголосили наперебой девчонки.
Света, как заведенная, гладила меня по макушке и причитала, а тем временем остальные не теряли времени даром, выгружая из огромного пакета на стол яблоки, бананы, апельсины, диетические хлебцы и совсем недиетический, торт.
− Ты где так исхудать успела, подруга? Как корова из концлагеря! — Машка оглядела меня со всех сторон и неодобрительно цыкнула.
Я потупилась. Паша по моей просьбе привез мне из дома кое-какие вещи, среди которых обнаружилась и ночнушка — одна из немногих более-менее приличных, что дарил мне Хозяин. И если раньше она соблазнительно подчеркивала мои формы, то ныне она висела на мне мешком. Лизка картинно протянула мне пудреницу: из маленького зеркальца на меня глядело изможденное, землистого цвета, лицо. Глаза запали, уголки губ скорбно опустились. Прямо труп невесты!
− Ладно, − Машка развалилась на кровати и принялась чистить банан, то и дело кидая на меня испытующий взгляд − больница никого не красит. Рассказывай. Это он ведь тебя так, да?
− Кто?..
Девочки притихли в ожидании ответа на тот самый вопрос, ответ на который еще долго потом будет обсасываться в стенах нашего офиса.
− Тихомиров твой? Он тебя так, да? Скажи, да?
Лиза вытянулась в струнку, Светка же, наоборот, ссутулилась, будто от неловкости и только Машка сидела ровно, все так же глядя мне в лицо.
− А я говорила ей, − приняв мое молчание за ответ, сказала Маша, − что не стоит тебе связываться с этим богатеньким придурком! Неприятный тип, я сразу это поняла! И не стоит тебя ни капельки!
− Ой, не ври, − зашипела Лизка, − ничего ты не говорила!
− А вот и говорила!
− Нет!
− Да! Светк, скажи!
− Ну он вроде таким приличным казался… − протянула та.
С тумбочки упал и покатился апельсин. Почему больным всегда тащат именно апельсины? Терпеть их не могу. Нагибаться за ним было выше моих сил, я могла только проводить взглядом закатившийся под кровать, его желто-оранжевый бок. Говорить о Хозяине, а тем боле снова поднимать тему его смерти, расписывая подробности, которых девочки однозначно потребуют, не хотелось. Вместо этого, я выдавила виноватую улыбку и пожала плечами. Спину тут же обожгло болью.
