– Пиппа, конечно, вне себя, – говорила Дебора. – Кстати, это она оставила мне голосовое сообщение. Оно и понятно: если молодые люди отдыхают перед университетом, то обычно год, не более, а Линды нет уже почти пять лет.
– Ну, она еще совсем юная, и у нее наследственная страсть к приключениям.
– Да, и мы обе знаем, что случилось с прадедушкой Хорасом.
– Не думаю, что в Австралии есть племена воинственных караибов. Она, скорее, потеряется на пляжах Сиднея, чем станет жертвой каннибалов.
– Боюсь, это слабое утешение для Пиппы.
– Ничего, со временем Линда вернется домой.
«Когда у нее закончатся деньги», – подумала с сарказмом Элис. Они с сестрой никогда не обсуждали Линду, однако Элис не питала иллюзий насчет ее характера. Элис подозревала, что Дебора втайне разделяет ее мнение, но нельзя же в открытую критиковать единственную внучку сестры, это дурной тон. Тем более Дебора так долго не могла забеременеть, что ее не самое удачное потомство обрело почти королевский статус.
– Ничего, наберется житейского опыта и вернется совсем другим человеком.
– Надеюсь, ты права.
Для Элис было полной неожиданностью, когда после смерти Элеонор поместье Лоэннет досталось ей. Впрочем, смерть матери тоже была неожиданной. Она погибла в тысяча девятьсот сорок шестом году, когда война уже закончилась. После стольких смертей и разрушений казалось немыслимым, что человеческая жизнь может прерваться под колесами заурядного автобуса, следующего из Килберна в Кенсингтон.
Водитель автобуса ужасно переживал, на дознании не выдержал и расплакался. По его словам, он заметил Элеонор, когда та стояла на тротуаре – представительная, в элегантном костюме и с кожаным портфелем. Какая благородная дама, подумал водитель, интересно, куда она едет? Он сказал, что, судя по ее лицу, она полностью погрузилась в свои мысли. Вдруг в конце автобуса закричал ребенок, и водитель на долю секунды отвлекся от дороги, понимаете, всего лишь на какой-то миг, и тут – бац!.. Он так и сказал – бац! Элис до сих пор слышала его голос, когда закрывала глаза.
Она не хотела ни дома, ни поместья, никто из них не хотел, но мамино решение было вполне логичным: Дебора богата, Клемми умерла, оставалась Элис. Тем не менее Элис слишком хорошо знала свою мать и сразу поняла, что все не так просто. За наследством пришли долгие ночи, когда мрак смыкался вокруг Элис, она почти жалела себя и слишком много пила, сидя за голым столом в холодной квартире. В те послевоенные годы Элис казалось, что стены, которыми она отгородилась от прошлого, вот-вот рухнут. Все это было в другой жизни, еще до того, как она начала писать книги, и Диггори Брент помог ей найти, куда излить страх и раскаяние. Теми ночами Элис поняла, что мать наказала ее, оставив в наследство Лоэннет. Поняла, что Элеонор всегда винила ее в пропаже Тео, хотя ни единым словом не упрекнула. Каким же изощренным оказалось это наказание, каким правильным: получить во владение свое самое любимое место на земле, куда невозможно вернуться из-за прошлого.
Глава 13
Домой в Хэмпстед Элис поехала на метро. По громкой связи объявили, что на станции «Гудж-стрит» человек попал под поезд; пришлось перейти на линию Пикадилли и доехать до «Кингз-Кросс». Парочка влюбленных сплелись в тесном объятии в конце вагона среди чужих чемоданов; девушка прижималась к молодому человеку и тихо смеялась, пока тот что-то шептал ей в ухо.
Элис встретилась взглядом с мужчиной, который с напыщенным видом сидел напротив. Он с осуждающим видом поднял брови, но Элис отказалась его поддерживать и отвела взгляд. Она еще помнила, что такое юношеская страсть, хотя прошло много времени с тех пор, как она испытывала нечто подобное. Такая любовь прекрасна, хотя и очень опасна. Она затмевает весь мир, в ее власти заставить даже самого разумного человека потерять голову.
Если бы тем летом Бенджамин Мунро попросил Элис умереть за него, она бы умерла не раздумывая. Конечно, он бы не попросил; как выяснилось, ему вообще ничего не было нужно. Впрочем, Элис и без просьб отдала бы ему все, что угодно.
Тогда Элис думала, что она очень скрытная, считала себя взрослой и умной. Любовь ослепила ее, и она ничего не замечала. Правильно сказал Уильям Блейк: любовь всегда слепа к недостаткам. Любовь заставляет людей попирать законы, она окрыляет и освобождает, любовь делает людей беспечными. А ведь их с Беном могли увидеть. Может, Дебора ничего про них и не знала, а вот другие вполне могли догадываться.
Пока поезд с грохотом мчался по туннелю, в голове Элис вдруг зазвучали два далеких голоса, как из старой радиопередачи, которая долетела к ней через десятки лет. Это было зимой тысяча девятьсот сорокового года, в самый разгар немецких бомбардировок. Клемми ненадолго приехала в Лондон – ей дали неожиданный отпуск – и остановилась в крошечной квартирке Элис. Сестры сидели за бутылкой джина и обменивались военными историями: о службе Клемми во вспомогательной транспортной авиации, о работе Элис на расчистке завалов после налетов. Ночь все тянулась, бутылка пустела, и когда сестры расчувствовались, разговор перешел на отца и Первую мировую войну, на пережитый отцом ужас, который Элис и Клемми только-только начали осознавать.
– Папа хорошо держался, правда? – сказала Клемми.
– Да, он не хотел нас обременять.
– Он никогда не говорил о войне. Ни единого слова. В голове не укладывается, как это он все терпел, а после войны отбросил в сторону, как будто ничего и не было. Вот я в старости наверняка заболтаю своих внуков до полусмерти, рассказывая о войне и своих подвигах. А папа был не такой. Я бы в жизни не подумала, что он всю войну провел в окопах. Только представь, топкая грязь, кругом крысы, а главное – гибель товарищей. Он говорил с тобой о войне?
Элис покачала головой.
– Помню, папа однажды сказал, что, к счастью, у него дочери, и, случись еще одна война, его детям не придется воевать. – Она махнула стаканом в сторону армейской формы Клемми и улыбнулась. – Все порой ошибаются.
– Даже папа, – согласилась Клемми. – И что бы он ни говорил, ему все-таки хотелось иметь сына.
– Бабушка Дешиль считала, что все мужчины мечтают о сыне.
Элис не стала добавлять, что вредная старуха высказала свое мнение в октябре тысяча девятьсот двадцатого года, сразу после рождения Клемми, когда упрекала их мать: мол, третья дочь никоим образом не порадует вернувшегося с войны мужа.
– И все-таки в конце концов у него появился сын, – заметила Клемми.
Они обе замолчали – разговор привел их к детству и запретной теме потерянного брата. Сестры сидели, погрузившись в пропитанные джином мысли о прошлом. В квартире наверху заплакал ребенок, где-то завыла сирена. Элис встала, чувствуя, как накренилась комната, собрала пустые стаканы и отнесла их к маленькой раковине под грязным окошком, заклеенным крест-накрест полосками бумаги. Она стояла спиной к Клемми, когда та вдруг сказала:
– Я встретила садовника, который какое-то время работал у нас в Лоэннете, он ехал во Францию.
В холодной тишине комнаты слова прозвучали резко, как будто кто-то чиркнул спичкой. Элис сжала кулаки в рукавах вязаного джемпера, собравшись с духом, повернулась к Клемми и услышала собственные слова.
– Какого еще садовника?
Клемми смотрела на деревянную столешницу, водя по текстуре коротким ногтем. Она не ответила, да и зачем, – обе знали, о ком идет речь.
– Элли, – произнесла она, и от детского прозвища Элис бросило в дрожь. – Мне нужно что-то… я имею в виду… О том, что я видела, когда мы были детьми.
Сердце Элис тяжело упало, словно молотком ударили по часам. Часть ее хотела немедленно закончить разговор, но другая, пьяная часть, которая устала бегать от прошлого и осмелела перед лицом вездесущей смерти и опасности, почти ждала продолжения. Поразительно, как алкоголь развязывает языки.
– Все случилось тем, последним летом. За несколько месяцев до этого мы были на авиационном шоу, и я с ума сходила по самолетам. Помнишь, я даже бегала, раскинув руки, притворялась, что лечу.
Элис кивнула. У нее пересохло в горле.
– В тот день я ходила на аэродром за фермой Джека Мартина. Я любила там бывать, просто смотрела, как взлетают и садятся самолеты, и представляла, что когда-нибудь сама стану летчицей и полечу. Я опаздывала домой и потому срезала путь: пошла через лес вдоль ручья и вышла к старому лодочному сараю.
У Элис поплыло перед глазами; часто моргая, она уставилась на картину с изображением корабля в штормовом море, оставленную предыдущим жильцом. Корабль двигался. Элис с легким удивлением смотрела, как он качается из стороны в сторону.
– Я бы не стала останавливаться, потому что очень проголодалась и спешила домой, но изнутри донесся мужской голос.
Элис закрыла глаза. Долгие годы она страшилась этой минуты, представляла различные варианты развития событий, мысленно репетировала объяснения и оправдания, однако теперь, когда это случилось, не знала, что сказать.
