Сад уже кипел как улей. Констанс взяла с собой письменный прибор и список писем, которые нужно написать, однако ее постоянно отвлекали. На овальной лужайке несколько дюжих рабочих устанавливали сложную конструкцию для запуска фейерверков, а к кухне начали подъезжать фургоны с провизией. Рядом двое грубоватых местных парней с декоративными гирляндами вытаптывали клумбы, подыскивая место для лестницы. Один из них, желчный, со свежей россыпью прыщей на подбородке, по ошибке обратился к Констанс, спросив, где найти главного. Констанс быстро от него избавилась: посмотрела непонимающим взглядом и забормотала что-то о погоде. Иногда очень удобно прикинуться выжившей из ума старухой!.. Надо признать, сейчас ей трудно собраться с мыслями, и все же она по-прежнему может решиться на грандиозные поступки, было бы подходящее настроение.
Да, сегодня отличный день. Констанс в жизни бы не призналась в этом вслух (особенно перед Элеонор), но она обожала праздник в честь Иванова дня. Эдевейны редко принимали гостей; слава богу, Элеонор не смогла отказаться от традиции отмечать Иванов день. Праздничный прием в Лоэннете был для Констанс важнейшим событием в году и помогал ей мириться с тем, что живет в этой глухомани, где кровь стынет в жилах от запаха моря и ужасного шума прибоя. Этот шум напоминал об одной давней ужасной ночи. Двадцать лет назад, когда они уехали отсюда, Констанс думала, что навсегда избавилась от тягостных воспоминаний… Увы, жизнь жестока.
Ну и ладно. Предпраздничная суета пробудила воспоминания о счастливых временах: приятное предчувствие, которое она ощущала в молодости, наряжаясь в шелка и драгоценности, брызгаясь одеколоном и закалывая волосы в прическу; как величественно выходила к гостям, оценивающе глядя на толпу и выбирая достойную добычу, а потом восторг охоты, тепло залитого светом танцевального зала, приглушенные торопливые шаги по темным коридорам туда, где ее ждал вожделенный приз… С недавних пор прошлое как бы оживало, становилось почти реальным, и Констанс казалось, что она вновь стала молодой женщиной.
Какое-то движение прервало ее грезы, и улыбка стерлась. Передняя дверь открылась, вышел Дафид Ллевелин и едва не упал, споткнувшись о порог, когда поправлял шляпу и устраивал под мышкой мольберт. Констанс сидела очень тихо, скрытая тенью. Меньше всего ей хотелось вступать с ним разговор. Он двигался намного медленнее, чем обычно, как будто испытывал боль. Констанс заметила это еще несколькими днями раньше, когда все собрались на лужайке и Элеонор объявила, что ему скоро вручат награду. Наверное, у него изжога; впрочем, ерунда, у нее нет времени на глупого и слабого типа. Как незаметно он передвигался по дому и саду, нелепо одетый, с грустным взглядом и дурацкими сказками, когда она, Констанс, здесь хозяйничала! Нельзя было и шагу ступить, чтобы на него не наткнуться. А его нервное потрясение!.. Констанс презрительно фыркнула. У этого человека нет ни стыда ни совести. Ему-то с чего унывать? Это она должна чувствовать себя удрученной и обиженной. Он забрал ее ребенка, разглагольствовал о волшебных мирах и спасении, а потом осмелился злоупотребить ее гостеприимством! Она велела Генри вышвырнуть его прочь, но Генри, обычно такой уступчивый и кроткий, отказался.
А теперь Элеонор балует этого типа, во всем ему потакает. В детстве она его обожала, и он ее тоже любил, они до сих пор очень дружны. Пару недель назад Констанс видела, как они беседовали с глазу на глаз, уютно устроившись на садовой скамейке рядом с розами. Элеонор, очень расстроенная, что-то говорила, а когда Ллевелин коснулся ее щеки кончиками пальцев, Констанс поняла, что дочь плачет. Констанс сразу поняла, о чем они разговаривают.
Дул теплый ветерок, и лепестки осыпались, как конфетти. В последнее время Констанс много чего видела. Конечно, она предпочла бы сохранить молодость и красоту, но нет смысла бороться с неизбежным; в старости тоже есть свои преимущества. Когда Констанс больше не могла кружить головы, она научилась неподвижно сидеть, еле слышно дышать и оставаться незамеченной. И столько всего видела! Видела, как Дебора после помолвки дерзит матери, как Элис тайком бегает на свидания к темноволосому садовнику с цыганскими глазами, как Энтони завел интрижку с молодой и хорошенькой няней.
Жаль, что Элеонор не такая наблюдательная. Констанс было интересно, когда все откроется. Конечно, она могла бы просветить дочь, только неохота нести дурные вести; к тому же в конце концов Элеонор сама догадалась: молодая няня исчезла. Ее уволили втихую и без предупреждения. Так ей и надо. Эти тайные улыбки, разговоры украдкой, пока никто не видит… Впрочем, она, Констанс, все видела. Даже заметила, как однажды после обеда молодая женщина вручила Энтони подарок – книгу. Зрение у Констанс было не то что раньше, название она сразу не разглядела, зато позже не поленилась и тайком пробралась в кабинет Энтони и там среди бабочек и увеличительных стекол отыскала знакомую зеленую обложку. Томик стихов Джона Китса.
Констанс возмущала не сама измена – почему бы мужчинам и женщинам не получить удовольствие, если есть возможность? – дело в осторожности. Люди их круга должны делать правильный выбор, чтобы разговоры не превращались в сплетни. Тут-то и лежит камень преткновения. Прислуга, само собой, не входит в их круг, и впутываться в подобные отношения глупо. Слуги начинают заблуждаться насчет своего положения, и ни к чему хорошему это не приводит.
Свобода и удобство доведут до греха, а в последнее время Роуз Уотерс чувствовала себя слишком вольготно, особенно в обращении с малышом Тео. Вела себя в высшей степени непрофессионально, вечно целовала ребенка и нашептывала ему всякие глупости, таскала его на руках по саду, вместо того чтобы усадить, как положено, в коляску. Такие нежности еще можно терпеть от любящего родственника, но только не от наемной помощницы. И нянины вольности на этом не заканчивались. Роуз Уотерс постоянно переходила границы дозволенного, а недавно совсем с ума сошла: посмела высказать свое недовольство, когда Констанс заглянула в детскую «во время отдыха малыша»! Ради всего святого, она же бабушка и всего-то хотела посидеть у кроватки, посмотреть, как малыш мирно дышит во сне и лучится здоровьем.
Слава богу, няня Бруен вернулась. От одной этой мысли Констанс повеселела. Приятно было увидеть верную союзницу, зная, что та снова в строю и Тео вверили ее заботам! Констанс проявляла особый интерес к своему маленькому внуку и считала, что восстановление надлежащих стандартов изрядно запоздало. Следует поговорить с няней Бруен. Полчаса назад Констанс видела нечто совершенно неподобающее! Клементина, несчастное веснушчатое дитя с лошадиными зубами, выбежала из-за дома, неся малыша на спине! Констанс пришла в ярость. Она позвала девчонку, намереваясь выбранить, но та как будто не услышала.
Сзади на лужайке прогрохотала газонокосилка, Констанс взяла бювар и стала обмахиваться им, как веером. От механических шумов жара переносится еще хуже, а сегодня будет ужасно жарко. В жару люди совершают странные, совершенно неожиданные поступки. Человек вполне может тронуться умом, когда изнемогает от зноя и духоты. Констанс не любила Шекспира – обычно он наводил на нее скуку, – хотя в одном с ним соглашалась: Иванов день – странное и непредсказуемое время.
Клементины и малыша нигде не было видно, однако смех Тео еще звенел в памяти, и у Констанс потеплело на сердце. Восхитительный ребенок: прекрасный характер, улыбка с ямочками на щечках, пухлые крепкие ножки. Иногда Констанс задавалась вопросом, каким бы был тот, другой мальчуган, если бы ему дали хоть малейший шанс.
Сегодня после обеда она посидит с Тео, решила Констанс, посмотрит, как он спит. Одно из любимых ее занятий, и теперь, когда Розы Уотерс нет, Элеонор занята, а няня Бруен знает свое место, ей никто не помешает.
* * *Клемми выбрала узкую, вытоптанную в траве тропинку вдоль ручья. Можно было пойти другой, более короткой дорогой, но Тео любил плескаться на мелководье у каменистого брода, а Клемми нравилось радовать брата. К тому же сегодня канун Иванова дня и дома будет настоящее столпотворение. Клемми вдруг пришло в голову, что их, возможно, даже не хватятся.
– Хорошо, что мы есть друг у друга, Пухлик, – заметила она.
– Га! – булькающе отозвался Тео.
Клемми вдруг охватило смешанное чувство любви и потери, и девочка крепче обхватила ножки малыша, такие толстенькие и мягкие. Может, он и занял место младшего в семье, но Клемми не могла себе представить мир без братишки.
Восходящее солнце светило в спину, и длинная совместная тень простиралась вперед: удлиненное тело Клемми, а посредине выпирают маленькие ножки Тео. Его голова выглядывает у Клемми из-за плеча, время от времени он восхищенно поднимает кулачок и тычет пухлым пальчиком во все интересное, что встречается на пути. Не сразу, но все же Тео научился крепко держаться за шею Клемми. Теперь, когда было настроение, она могла широко раскинуть руки и бежать, кренясь то в одну сторону, то в другую, как будто выполняя сложные фигуры высшего пилотажа.
