Он вернулся к письменному столу, встал перед компьютером. Стрелка курсора мигала на слове «лжет».
Элис никогда не лгала. Более того, она говорила исключительно правду, была настолько искренней, что на нее порой обижались.
Значит, расхождение возникло из-за ошибки. Между двумя интервью прошло сорок лет, Элис вполне могла что-нибудь забыть. Ей восемьдесят шесть лет. Питеру всего тридцать, а он уже почти не помнит какие-то события из своего детства.
И все же не следует выкладывать в Интернет то, что может навлечь критику. В наше время легко попасться на неточностях и несоответствиях. Все можно проверить.
Питер рассеянно постучал по клавиатуре пальцем. Ничего страшного, просто досадная мелочь. И ведь не спросишь у Элис, какое интервью точнее. Он пообещал, что не будет докучать ей веб-сайтом, а еще Питер слишком дорожил жизнью, чтобы вслух усомниться в правдивости Элис.
Он снова перевел взгляд на экран.
До конца войны мне и в голову не приходило, что я смогу написать рассказ, не говоря уже о детективном романе… Как же я ее любила! Я с ней не расставалась и до сих пор сохранила любовь к записным книжкам. Каждый год папа дарил мне новую, и я написала целый детективный роман – самый первый! – в записной книжке, которую получила на пятнадцатилетие.
С крыльца донеслись шаркающие шаги, Питер бросил взгляд на часы. Входная дверь открылась, и вошла Элис.
– Питер?
– Я в библиотеке, – отозвался он, торопливо сворачивая окно до крохотного электронного пятнышка. – Уже заканчиваю. Может, чашку чая, пока я не ушел?
– Да, пожалуйста. – Элис подошла к двери. – Мне нужно кое-что с вами обсудить.
Она выглядела усталой и еще более хрупкой, чем обычно. Казалось, весь зной летнего дня собрался в помятостях одежды Элис, на ее коже, в ее манерах.
– Кто-нибудь звонил? – поинтересовалась Элис, присев, чтобы снять туфли.
– Джейн – по поводу нового романа, Синтия хочет поговорить о рекламе, а еще звонила Дебора.
– Дебора? – Элис вскинула взгляд на Питера.
– Да, всего лишь полчаса назад.
– Мы с ней только сегодня виделись! Что-то случилось? Она оставила сообщение?
– Да. – Питер сдвинул в сторону распечатки с интервью, чтобы найти бумажку с записью. – Где-то здесь лежит. Я записал, чтобы не забыть.
Он отыскал клочок бумаги и нахмурился, глядя на собственные каракули. Обычно Дебора разговаривала по телефону довольно рассеянно; сегодня же она вела себя настойчиво и потребовала, чтобы Питер передал сообщение слово в слово.
– Она просила передать, что вспомнила. Его звали Бенджамин Мунро.
Глава 14
Корнуолл, 23 июня 1933 г.
В свое последнее утро в Лоэннете Тео Эдевейн проснулся вместе с птицами. Ему было всего одиннадцать месяцев, слишком мало, чтобы самому определять время и уж тем более говорить, который час, но если бы он мог, то понимал бы, что большие настенные часы в детской показывают ровно шесть минут шестого. Тео только знал, что ему нравится, как серебряные стрелки сияют в лучах утреннего света.
Засунув большой палец в рот и обняв теплого Щена, довольный Тео перекатился на бок и сквозь полумрак посмотрел туда, где в небольшом закутке на узкой кровати спала няня. Металлические дужки очков не поддерживали ее лицо, и оно покоилось на подушке кучкой морщин и обвисших одутловатостей.
Тео не мог понять, куда делась другая няня, няня Роуз. Он скучал по ней, хотя уже начал забывать, какая она была и почему он без нее скучает. Новая няня оказалась старше и строже, а от ее запаха у Тео чесалось в носу. Она засовывала влажный носовой платок в рукав черного хлопчатобумажного платья, а на подоконнике хранила бутылку касторового масла. Еще она часто повторяла, что нет слова «не могу», а «бахвальство – плохая рекомендация», и любила усаживать Тео в большую черную коляску и возить туда-сюда по ухабистой дорожке. Тео терпеть не мог коляску, особенно сейчас, когда научился ходить. Он пытался об этом сказать, но слов не хватало, и няня Бруен выговаривала ему: «Тише, мастер Теодор. Мы не приглашали мистера Грубияна».
Тео слушал щебечущих за окном птиц, смотрел, как по потолку крадется рассвет, когда дверь в детскую открылась. Услышав скрип, Тео перекатился на живот и выглянул из-за прутьев кроватки.
Его сестра, та, что с длинными косами и рассыпанными по щекам веснушками, заглядывала в щель между дверью и косяком и улыбалась. Любовь и восторг переполнили Тео. Он поднялся на ножки и широко улыбнулся в ответ, хлопая по перильцам так сильно, что медные шишечки по углам кроватки звенели.
Тео любил своих сестер, всех трех, но больше всего именно эту. Две другие улыбались, ворковали над ним, говорили, какой он сладкий малыш, но особо рассчитывать на них не приходилось. Дебора сразу спускала его на пол, если он от восторга вцеплялся в ее волосы или одежду, Элис могла смеяться и играть с ним в «ку-ку», а через минуту в ее глазах появлялось странное выражение, и она, словно забыв про Тео, вскакивала, сразу повзрослев, и без всяких объяснений начинала что-то строчить у себя в блокноте.
Зато эта сестра, Клемми, без устали щекотала Тео, строила ему рожицы и громко фыркала в его животик. Она носила Тео по разным интересным местам, крепко обхватив его за пояс теплыми худенькими руками, а когда, наконец, ставила его на землю, никогда не останавливала, как другие, если он находил что-нибудь занимательное. Она не говорила «нельзя», «опасно» или «нет», а когда приходила за ним с утра пораньше, вот как сегодня, то обязательно брала его с собой на кухню, где на решетках остывали теплые буханки хлеба, а в кладовке хранились банки густого клубничного варенья.
Тео схватил Щена и в предвкушении поднял ручки, извиваясь всем телом, как будто думал, что если очень постараться, то можно самостоятельно вылезти из кроватки. Он махал руками, радостно растопыривал пальчики, а старшая сестра улыбалась, ее глаза сияли, веснушки плясали. Она наклонилась (Тео знал, что так и будет!) и вытащила его из кроватки.
Она потащила его к двери, весело встряхивая, пока няня Бруен мирно храпела в подушку, и от восторга Тео раскинул руки и ноги звездочкой.
– Пошли, Пухлик, – сказала сестра, смачно целуя его в макушку, – посмотрим на самолеты.
Они стали спускаться по лестнице, Тео весело улыбался, глядя на красную ковровую дорожку, думая о теплом хлебе с маслом и вареньем, уточках на озере, сокровищах, которые он отыщет в грязи, о широко раскинутых руках сестры, когда та сделает вид, что летит вместе с ним. Не выпуская пальца изо рта, Тео рассмеялся тихим, булькающим смехом просто потому, что был счастлив и любим.
* * *Элеонор слышала скрип ступеней, но сонный мозг не придал этому значения и вплел звук в занимательный сон, в котором Элеонор была распорядителем большого, суматошного цирка. Тигры там не хотели укрощаться, воздушные гимнасты все время оступались на трапециях, а обезьянка постоянно терялась. Когда Элеонор наконец проснулась, скрип уже превратился в смутное воспоминание, исчезнувшее в огромном мрачном пространстве вместе с остальными обрывками тревожных, переходящих одно в другое сновидений.
Наконец-то утро, свет, конкретность. После долгих месяцев подготовки наступил канун Иванова дня, но Элеонор не торопилась вылезать из кровати. Она проснулась затемно и долго лежала в душной комнате, не в силах справиться с теснящимися в мозгу мыслями. Каждая овца, которую она пыталась посчитать, превращалась в пункт из списка того, что предстояло сегодня сделать, и только под утро Элеонор провалилась в беспокойный сон.
Она потерла глаза, потянулась, затем взяла с тумбочки папины старые часы, служившие ей верой и правдой, и, прищурившись, взглянула на круглый циферблат. Еще нет семи, а уже так жарко! Элеонор вновь откинулась на подушки. В другой день она надела бы купальник и сбегала к озеру – окунуться до завтрака, пока все спят и не нужно изображать строгую мать семейства. Элеонор обожала купаться, ощущение шелковистой воды на коже, прозрачный свет на покрытой рябью поверхности, любила слушать, как меняется звук, когда погружаешься в воду с головой. В детстве у нее было любимое место на озере, самое глубокое, рядом с лодочным сараем, где по крутым берегам буйно разрослась вербена, наполняя воздух сладким ароматом с легкой примесью гнили. Вода там была замечательно холодная, Элеонор ныряла в нее и опускалась все ниже и ниже, пока не устраивалась, как в гнездышке, среди скользких камышей. Дни тогда были намного длиннее.
Элеонор вытянула руку в сторону, похлопала по простыне. Энтони рядом не было. Наверное, встал с утра пораньше и поднялся наверх, избегая суматохи, которая, как он знал по собственному опыту, в этот день неизбежна. До недавних пор Элеонор страшилась проснуться и обнаружить, что мужа нет рядом, ужасно волновалась, пока не находила его одного, но теперь это прошло. Она все уладила, можно не бояться.
