Открою - буквально впущу его в свою жизнь.
Нет - так и не узнаю, что такое моя жизнь.
И я решилась - нажала на ручку и потянула на себя.
- Не разбудил?
- Нет, не могу уснуть.
- Поговорим? - он отступил и кивнул в сторону кухни.
- Сейчас, только тапочки надену.
Я прошла мимо Михаила, но направилась не на кухню, а на веранду. На кушетке, где обычно сидела Маргарита Васильевна, лежал теплый плед. Я отодвинула его и устроилась в уголке. Михаил включил тусклый торшер и сел рядом, на край, положив локти на колени и сцепив пальцы в замок.
- Не скажешь, по какому вопросу вы ездили в медцентр?
- Нет, - глядя в окно, ответила я. - Я не имею на это право. Только Маргарита Васильева может тебе все рассказать.
- Она заявила, что записалась на плановое обследование. Но в этот центр не ходят на плановые - не тот статус заведения. Разве я не прав?
- Прав, - я кивнула.
Михаил посмотрел на меня.
- И почему она врет?
- Ты же ничего не говоришь ей о своей болезни. Почему она должна докладывать тебе о своем здоровье?
- Я не говорю, потому что она будет переживать и делать из мухи слона. А мне переживания даются легче, чем ей.
Я подумала о своей бабушке. Она тоже долго молчала. Но и сама ничего не делала. Из-за меня.
- Ладно, - Михаил вздохнул, явно раздосадованный. - Я тебя понял.
Я думала, он уйдет, но Михаил расцепил пальцы и откинулся на спинку кушетки, обложенную маленькими подушками.
- Что-то ещё? - спросила я.
- Да. Ты хочешь летать?
- Не знаю, - я взялась за уголок пледа и стала перебирать бахрому. - Мне очень стыдно, что из-за меня Маргарита Васильевна не увидела родственников.
- Ну... Они и мне были не очень рады.
- Как так?
- Вот так. Даже в квартиру не пригласили, пока я не сказал про подарки.
- Они разве не знали, что ты приедешь?
- Нет. Бабушка сказала, что позвонит им. Но, наверное, забыла. Вера, у нее Альцгеймера?
Я вскинула брови и не нашлась, что ответить. Догадка Михаила застала меня врасплох. А он наблюдал за мной и все видел.
- Значит, я прав...
- Не легче дождаться, когда она будет готова говорить?
Михаил опустил голову на грудь.
- А ты?
- Что "я"? - и почему-то вопрос мой прозвучал испуганно.
- Готова говорить?
- О чем? Я все сказала. Я не могу сесть на самолет, потому что, когда мне было пятнадцать, мои родители погибли в авиакатастрофе. Мы с бабушкой приехали их встречать, но рейс задерживался. А потом мы увидели зарево. Самолет разбился при заходе на посадку. Мы согласились ехать к месту крушения, но близко нас не пустили. Родителей хоронили в закрытых гробах, а у меня брали кровь, чтобы понять, где именно... они.
- Сочувствую.
Я не смотрела на собеседника, поэтому его прикосновение стало для меня неожиданным. И коснулся он шрама, который я не успела спрятать под волосами.
- А это что?
Я дернулась, отшатнувшись от его руки и тут же принялась закрывать письмо на моей коже свободными прядями.
- Извини. Не хотел тебя смутить.
- Это... - я отвернулась - продолжение.
Михаил молчал, а я не знала, стоит ли вдаваться в подробности.
- Почему ты решил заниматься боксом? - я посмотрела на него.
Он прищурился, кивнул, поняв, что о себе мне пока говорить трудно.
- Мне хотелось борьбы, какого-то противостояния. Короче, я хотел драться.
- Почему?
- Бабушка говорит, я - злой, - он усмехнулся. - Возможно. Я пошел в секцию в десять лет, после того, как от нас свалил отец. Не было желания идти домой. Я и дрался - во дворе, по дороге в школу, на переменах. Мне лепили выговоры, вызывали родителей. Бабушка сходила к директору пару раз, а на третий заявила, что либо я займусь делом и возьмусь за голову, либо она сдаст меня в заведение для трудных детей. Я туда, конечно, не хотел... Зато в бокс пошел. Меня там, правда, поначалу лупили...
- Как новичка?
- Да не совсем... Чтобы не нарывался и знал свое место. Первое, чему учат в боксе, это не боятся боли, а больно будет всегда. И если об этом думаешь постоянно, не можешь вести бой.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
- Когда бьют - это больно, - на автомате отметила я.
- Конечно. Но это не должно останавливать.
- Боль не должна останавливать, - повторила я, прикрывая глаза, а потом встряхнулась и растерянно спросила. - Слушай, но как? Как ты каждый раз выходишь на ринг среди толпы народа, которой так хочется видеть все это?
- Что это?
- Чужую боль, кровь. Избиение. Твое, в том числе.
- Ты утрируешь. Бокс - это спорт. Профессиональный бокс - это ещё и большие деньги и серьезные контракты. Это не избиение. Менеджеры и промоутеры работают над тем, чтобы подобрать тебе соперника для зрелищного боя. А также место, обстановку и образ.
- Но итог один.
- Послушай, это не гладиаторские бои. Это состязание. Возможность помериться силами один на один, проверить себя, свою технику, понять, что ты можешь быть сильнее.
- Потому что кто-то слабее?
- Потому что ты можешь.
Я вздохнула.
- Хочу тебя понять и не выходит. И твой последний бой... - я запнулась. Слишком поздно осознала, что этот случай приводить в пример не стоит.
Михаил скрестил руки на груди.
- Договаривай, все нормально.
- Твой соперник умер.
- Иногда ты настолько увлечен боем, что о боли забываешь. Совсем.
- Настолько увлечен боем или победой?
- Суть - одно.
Я вздохнула.
- С Эмилем мы были знакомы, - тихо добавил Михаил. - Хорошо знакомы. Он меня предупредил, что пояса не отдаст, чего бы ему это не стоило.
- Ты был сильнее?
- Выносливее. И да. Он умер из-за меня. Из-за моих ударов. И потому, что не хотел сдаваться.
- Прости.
- Мы знаем, на что идем.
- И оно того стоит? Эти награды?
Михаил молча пожал плечами. Он не знал, что ответить.
Я снова перевела взгляд на окно. Руины среди снега казались черными. И голые яблони тоже.
- После смерти родителей я переехала к бабушке. И школу поменяла тоже. Я с детства была знакома с мальчишкой из квартиры напротив. Его родители помогли мне попасть в его класс. Мы не то, чтобы дружили, но в школу ходили вместе и обратно тоже. Иногда. Его отец был заместителем администрации района. Хорошие люди. Внимательные. Тот парень в одиннадцатом классе предложил мне встречаться. А мне было не до этого, я хотела поступить в медицинский ВУЗ, училась вовсю, ботанила, - я едва заметно усмехнулась, вспоминая то время. - Он даже ухитрился поцеловать меня пару раз, а потом забил, и все стало как раньше. Мне зимой исполнилось восемнадцать. И первое, что я сделала - продала квартиру родителей. Сказала своему другу-соседу, когда пила у них чай, что, как стану совершеннолетней, продам квартиру и куплю себе машину. Или мотоцикл. Короче, Саня все знал. Я после дня рождения пошла открывать карту, а когда возвращалась домой, меня за остановкой поймали трое парней. Думали, у меня деньги. Денег не было. Двоих я не знала. Сумку вырвали, я хотела отобрать обратно. Повалили в снег. Били, но не сильно. А потом... Когда двое смотались, я поднималась уже, как меня по голове стукнули. Со всего маха. Я почти сразу слышать перестала, но, когда упала, увидела, кто это был. Вот...
Я тронула шрам.
- Ублюдок, - тихо заметил Михаил и сжал челюсти. Злился. За меня.
- Потом операция, кома около недели, - я поджала губы. - Реабилитация, полиция, суды. Ему бы дали условку, потому что тех двоих нашли. Наркоманы с соседней улицы. Неоказание помощи, кажется... И чего бы я там не говорила, меня никто не слушал. Кроме СМИ. Моя подруга, журналистка, помогла мне. Ко мне приехала съемочная группа местного телеканала, я показывала им копии заявлений, дублировала показания, осветили они и то, что мои родители погибли. Мне стали писать те, чье родственники были в том самолете. Возмущение, статьи, посты в соцсетях. Резонанс. И Саня сел на пять лет за разбой. Как ненавидили меня его родители... Боже... Его мать плевала мне вслед. Решила, что я все выдумала, чтобы они дали мне денег. Только и другие свидетели были. Их сразу услышали, когда этим занялся следственный комитет...
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
