По словам самого Сэйтаро, его мать обожала цветы и всю жизнь выращивала их в своем садике на окраине Иокогамы.
Ну, а это письмо из рая. То есть из прекрасного цветочного сада. Кому-то, возможно, такая аллегория покажется слишком наивной. Но если бы отец Сэйтаро и правда писал из рая, разве его письмо не выглядело бы точно так же?
— Будто сам же отец писал… — повторил Сэйтаро-сан после долгой паузы, перечитав письмо в очередной раз. — Но как вам удалось собрать столько сезонных цветов?
Он осторожно провел пальцем по цветочному узору. Тот состоял из нескольких прессованных цветов, а также четырехлистного клевера.
— Вот этот найти было сложнее всего, — призналась я.
Когда я только написала это письмо — шариковой ручкой, в буфете Музея современных искусств, — я собиралась сделать его фотокопию на какой-нибудь антикварной открытке. Но даже на самой аккуратной копии исчезла бы объемность линий — глубина нажима, с которой ручка продавливала бумагу. Хорошенько подумав, я решила оставить «живую» бумагу как она есть.
— А весенних и летних цветов у меня запас, с ними особых проблем не возникло…
На самом деле проблема как раз и заключалась в том, что стояла середина января. Прямо сейчас расцветала слива, но ограничиваться только сливой было бы слишком уныло.
Из крупных цветов я выбирала пинцетом лишь отдельные лепестки, а маленькие использовала целиком, как они и расцвели.
— Роза, фиалка, нарцисс, гортензия… А этот, рыжеватый, — кажется, саркандра? Я сам в цветах не очень-то разбираюсь, но… Похоже, вы даже кизил нашли?
Написав письмо, я отправилась на поиски прессованных цветов по лавочкам коллекционеров в квартале Дэнга́ку-Су́дзи. И вдруг прямо на улице встретила Панти с целой ватагой учеников, выполнявших какое-то внеклассное задание. В двух словах я объяснила ей, что ищу, и в тот же день, едва закончив занятия, она притащила мне целый альбом гербариев, собранных ее питомцами еще прошлым летом.
— Нам он больше не нужен. Уже выбросить собиралась. Так что можешь использовать на всю катушку, — сказала Панти.
На ловца и зверь бежит, подумала я тогда. Но этими гербариями Панти и вправду меня спасла.
— Прямо не письмо, а шкатулка с сокровищами! — чуть смущенно улыбнулся Сэйтаро-сан. Что говорить, эти яркие лепестки всех мастей и оттенков, собранные вместе, напоминали коллекцию самоцветов.
— Они ведь еще живые, правда? — уточнил Сэйтаро-сан, заглядывая мне в глаза.
— Да… Я думаю, что живые.
Даже если эти цветы разлучили с землей и солнечными лучами, они продолжают жить в той форме, какую мы видим. Может, смерть и есть вечная форма жизни, кто знает? О подобных вещах я думала постоянно, пока оформляла письмо.
— Как и отец, не так ли? — добавил после долгой паузы Сэйтаро-сан.
Получив любовное письмо из рая, мать Сэйтаро радовалась как дитя. Трудно сказать, сошло ли на старушку небесное озарение, но после этого она перестала проситься домой. А конвертик с письмом стала хранить у себя на груди, как амулет.
Когда Сэйтаро-сан рассказал мне об этом, у меня словно камень с души свалился. Но он помолчал, задержав дыхание, а затем добавил:
— Вся эта радость пришлась на ее последние дни. Умерла она очень спокойной… И все благодаря вашему письму.
Чтобы сообщить мне об этом, он специально пришел в «Цубаки» на седьмой день после ее смерти. Со дня получения письма она прожила совсем недолго. Так, может, эта «весточка из рая» лишь ускорила ее кончину? — испугалась я. Но беспокоилась я, похоже, напрасно.
— Полагаю, мать наконец-то утешилась… — очень мягко добавил Сэйтаро-сан. — До тех пор лицо ее постоянно искажалось от скорби. И лишь получив письмо, она в кои-то веки заулыбалась. Уже за это я… то есть мы с сестрой… бесконечно вам…
Спохватившись, он полез в карман за платком. Я отошла в подсобку налить нам обоим какао. Сколько ни повторяй, что весна уже близко, Камакура перестанет зябнуть еще не скоро.
Когда я вернулась, Сэйтаро-сан ждал меня, выпрямив спину.
— Угощайтесь! — предложила я, ставя дымящуюся кружку перед ним.
— Все письма отца она забрала с собой на небеса, — сказал Сэйтаро-сан.
— Правда? — удивилась я. Судя по количеству тех посланий, гроб его матушки перед кремацией был просто набит письмами изнутри. — Я думаю, это прекрасно.
«Хотела бы и я отправиться в рай, похоронив себя в письмах от любимого человека!» — думала я, потягивая какао напротив Сэйтаро.
После нескольких дней сжигания писем я решила почистить щеткой каменную полочку фумидзуки.
Росточки гиацинтов выглядывали из земли вокруг, точно любопытные тюленята из морского прибоя.
— Здрас-сте? — окликнул меня с улицы какой-то незнакомый паренек. По-японски он говорил неважно. — Меня зовут Аньоло. Я из… Италии? Я — принес вам? — письмо от бабули!
Интонация Аньоло скакала вверх-вниз, точно дикий баран по горам. Парень вскинул руку в салюте:
— Рад познакомиться?
А глаза Аньоло сияли, как звезды на рождественской елке. Вроде паренек неплохой.
— У вас есть время? Может, выпьете чаю? — предложила я, невольно перенимая его странную манеру речи.
— Время есть, много! — ответил он. — И завтра, и послезавтра — тоже нормально?
Из всех этих слов нормально, по-японски, прозвучало только слово «нормально».
За конторку «Цубаки» я вернулась уже с Аньоло.
— Сейчас налью чаю! — объявила я и отошла в подсобку. Не знаю, что у этого Аньоло за письмо, но если с ним говорить медленно, можно хотя бы выяснить, что вообще происходит.
— Простите, но чай только зеленый…
Пока я наливала чай, его ноздри дрожали, как у собаки.
— Хороший запах, да? Так пахнет зима в Италии.
Нос у него при ближайшем изучении оказался длинным, как у Пиноккио. Кожа как у младенца, пухлые нежные щеки.
— Прошу вас? Горячее, осторожно!
Махнув рукой на интонацию, я решила обходиться без мудреных вежливых слов, которых ему не понять, и говорила как можно проще.
Отхлебнув подкопченного чая, Аньоло задумался. С таким видом, будто никак не мог подобрать этому вкусу название. Но затем спохватился, взглянул на меня и, расстегнув свой рюкзак, достал оттуда бумажный пакет. К моему удивлению, его рюкзак был забит такими же пакетами.
— Вот. Это писала ваша бабуля.
«Бабуля»? О чем это он?
С чувством, будто меня морочат лисы, я замерла, и он пояснил:
— Моя мамуля японка. Отец — итальянец. Мамуля в Италии познакомилась с вашей бабулей, и они потом долго… писали письма? «Пен-френды» — как это по-японски?
Слово «пен-френды» он проговорил быстро. Но японские «мамули» с «бабулями», похоже, здорово запутали его.
— Вы хотите сказать, у моей бабушки с вашей мамой была переписка?
— Да-да! Переписка! То есть они были… подругами?
О том, что у Наставницы есть подруга замужем за итальянцем, я не слышала ни разу в жизни.
— Мамуля очень любит вашу бабулю! — добавил Аньоло.
— Да что вы? Ничего об этом не знала. А они вообще встречались когда-нибудь в реальности?
Похоже, этого вопроса он не понял. Я переспросила словами попроще.
— А… — сообразил он. — Нет-нет! Не встречались! Но моя мамуля очень хотела встретиться. Даже хотела приехать на… поминки? Но у нее тоже заболела… мама мужа? И она не могла уехать из Италии. А мамы мужа уже больше нет.
— Вот как? То есть они не встречались, но переписывались?
— Si, si, si! — радостно закивал паренек. — Ваша бабуля все время писала про… Хато-тян? Поэтому я решил вернуть ее письма вам.
— Да не может быть! — невольно вырвалось у меня.
В глазах Аньоло блеснули слезы.
— Я вас не обманываю. Аньоло — людям — не врет!
— Ох, простите! — тут же поправилась я. — Я не в этом смысле… Просто не могу поверить!
— Вот! Почитайте сами — поймете. Ваша бабуля очень добрая. И очень вас любит.
