Я же отлично помнила, как выглядят те храмовые ворота, поскольку всю жизнь пробегала мимо, но в самом Хокай-дзи не бывала еще ни разу. Возможно, просто потому, что там берут плату за вход.
Собрав по 100-иеновой монетке с носа[67], мы опустили их в ящик у входа и прошли в храмовый двор, где нас тут же встретили цветущие сливы[68]. Их элегантные пурпурно-белые лепестки были похожи на засахаренную рисовую глазурь. Стоит закрыть глаза и глубоко вдохнуть, как все тело до последнего уголка заполняется легким сладковатым ароматом. Как бы ни было холодно, весна приближается, и остановить ее никому не под силу.
— Кр-расота-а! — прошептал кто-то, и я открыла глаза. Рядом со мной стояла Панти и точно так же, с прикрытыми веками, наслаждалась запахом сливы. При взгляде на эту красавицу сбоку нельзя не заметить, как волнуется ее полная, высокая грудь.
Получив по штампику в «карты паломника», мы начали обсуждать, к какому храму двигаться дальше. Но тут на лицо мне упала капля, потом другая, и стало окончательно ясно, что дождя нам не избежать.
— Тогда, может, сразу пойдем к Хатиману? — предложила госпожа Барбара, и все тут же с ней согласились. Что ни говори, а по лунному календарю сегодня — первый день нового года. Есть ради чего потревожить великих богов…
Уворачиваясь от гигантских экскурсионных автобусов, мы перешли дорогу и нырнули в огромные ворота-то́рии. Здесь, в храме Хатиман-гу, на островке Накадзи́ма посреди пруда Гэ́ндзи-икэ́, обитает богиня мудрости и искусств Бэнтэ́н. Хотя меня это место скорее отталкивает. На островке Накадзима живет слишком много голубей. Куда ни глянь, сплошные белые крылья. А большие голубиные стаи ничего, кроме кошмаров, не вызывают. Понимаю, как странно это звучит: «голубка Хатоко не любит голубей», но я действительно никогда в жизни не находила этих птиц ни милыми, ни просто красивыми.
Наскоро обойдя храмовый двор, мы получили очередные штампики. Теперь наши «карты паломников» гласили, что за нашей спиной остались уже три божьи обители из семи.
Спустившись по каменной лестнице, мы отыскали на тротуаре пятачок побезлюднее и попытались решить, что нам делать дальше.
Встречать Богов Счастья под мокрыми зонтиками никому не хотелось. Это было ясно без слов. И тогда в наступившей паузе Панти, улучив момент, предложила:
— Ну что? Тогда продолжим завтра?
Вот что значит школьный учитель, подумала я. Мгновенный анализ ситуации!
— Да уж! Сегодня небо точно не прояснится!
— И то верно. Что осталось — добьем потом…
— Ну, тогда на сегодня все! — с легкой улыбкой подытожила Панти. — Расходимся?
Лихо, подумала я. Пара-тройка точных фраз — и уже никто никуда не идет. Состояла бы наша компания из тинейджеров или даже моих ровесников, наверняка все так и рванули бы дальше — встречать богов под дождем и градом, лишь бы выполнить поставленную задачу до конца.
Барон сказал, что совсем замерз и пойдет погреет кости в онсэне Инамурагэса́ки. Панти тут же присоединилась к нему. Оба начали приглашать еще и меня, но возвращаться домой из Инамурагэсаки было бы слишком утомительно, и я отказалась. А госпожа Барбара сообщила, что вечером идет на урок в танцевальный клуб.
Я проводила глазами Барона и Панти, уходящих рука об руку в сторону станции.
— А ты, Поппо-тян? Поедешь домой? — спросила госпожа Барбара, но я пока ничего не решила. Возвращение домой означало бы вечер насмарку.
— Ну, тогда держи. Тебе пригодится! — сказала она и отдала мне свой огромный зонт.
— А как же вы?!
— За меня не беспокойся. Сейчас позвоню дружочку, он за мной и приедет!
Сказав так, госпожа Барбара достала из рюкзака походную куртку, выудила из ее кармана айфон, пробежала пальцами по кнопкам и вызвала нужного абонента.
— В общем, я на этом прощаюсь! Спасибо всем за сегодня! — еще успела добавить она и, прижав к уху трубку, замерла в ожидании с рассеянной улыбкой на устах.
Не желая отвлекать ее, я попрощалась одними жестами и побрела по тротуару куда глаза глядят. Она помахала мне вслед.
Чтобы не распахивать огромный зонт на такой узкой улочке, я старалась шагать под кронами больших деревьев. И добрела до парка, заставленного огромными скульптурами, где в самом центре располагался Музей современного искусства. Лучшего укрытия, пожалуй, и не найти.
Осмотрев экспозицию, я зашла в буфет, попросила стакан лимонада и присела за ближайший столик. Окно буфета было распахнуто настежь. За ним, сквозь дымку дождя вперемежку с градом, просматривался лотосовый пруд. В этом музее всегда так, подумала я. Как ни придешь сюда, настроение вечно одно и то же. Очень скоро перестаешь понимать, в каком времени ты находишься.
Лимонад оказался слишком сладким и кислым до невозможности. Но оставлять его недопитым было жалко, и, глядя на лотосы, я постепенно осушила стакан до дна. Никаких посетителей, кроме меня, в музее не было. Огромная фреска на противоположной стене, тюлевые занавески в стиле ретро, оранжевые стульчики за столиками вокруг — все они как будто прислушивались к голосу моего сердца.
И тут внутри меня что-то заскрежетало и сдвинулось с места. Сперва я подумала, что просто хочу в туалет. Но нет же. Скрежетало не в желудке, а в сердце. Из крохотного семечка на свет пробивался мягкий, хрупкий росток и давил изнутри, точно узник, пытающийся разрушить стены своей темницы.
Мне захотелось писать об этом. Выплеснуть это все на бумагу. Прямо здесь и сейчас. То было внезапное озарение.
Буквы Сиракавы-отца буквально срывались с кончиков моих пальцев. Прямо родовые схватки, подумала я. Так и тянуло вцепиться в шариковую ручку.
Спохватившись, я открыла рюкзак. Увы! Никаких письменных принадлежностей, как назло, я с собой не взяла. Беспомощность охватила меня. Тоже мне потомственная каллиграфесса!
Ладно. Некогда сопли размазывать. Ближайшая цель — найти, чем все это записать…
— Прошу прощения! — окликнула я буфетчика, полоскавшего за стойкой стаканы. Похоже, моя неприкаянная фигурка давно уже озадачивала его. — У вас не найдется карандаша и бумаги? Что угодно, лишь бы записать!
— Разве что вот это… — отозвался буфетчик. И, достав из кармана фартука шариковую ручку, неуверенным жестом протянул ее мне. — А из бумаги — только бланки для счетов. Ничего? — добавил он, словно извиняясь.
— Ничего, бланки тоже сгодятся. Можно парочку?
В любую секунду буквы отца Сэйтаро могли заснуть в моем сердце уже навеки.
— Ну, этого сколько угодно. Понадобится еще — говорите…
Получив от буфетчика заветные ручку с бумагой, я ринулась обратно к столику.
Глубоко вздохнув, я уняла бурю в сердце. Расслабила пальцы левой руки. Такие любовные письма обычно пишутся левой.
![]()
Милая Тии-тян!
Прямо сейчас я наблюдаю прекраснейшие пейзажи.
И вижу все, что с тобой происходит.
Школу танцев на этом шарике я окончил раньше тебя.
Поэтому, когда встретимся снова, мы возьмемся за руки и будем гулять сколько захотим.
А пока тот день не настал, будь веселой и не болей!
Любящий тебя крепче всех на свете —
твой я.
— Но это же… почерк отца! До последней черточки! — воскликнул Сэйтаро-сан, прочитав это дважды, если не трижды, прежде чем взглянуть на меня.
Насчет почерка я даже не сомневалась. Будь его отец жив, он писал бы именно такими буквами, это уж наверняка.
«Танцы на шарике» — выражение, которым отец Сэйтаро пользовался в письмах уже не раз. Землю он представлял в виде шарика, на котором ему выпало танцевать. Возможно, с таким взглядом на мир ему было легче подшучивать над своей запутанной жизнью?
Письмо, написанное на обороте расчетного бланка, я вклеила в паспарту из плотной бумаги с рукодельным узором. Теперь эти строки обрамлял узор из прессованных цветов, а лицевая сторона бланка так и осталась тайной, о которой уже никто никогда не узнает.
