Все эти бумажные письмена, несмотря на общее название, состоят из самой разной бумаги. И горят они тоже по-разному. Поэтому я рассортировала их на несколько горок, чтобы каждая горка горела ровнее. Дольше и неохотней всего сгорают фотооткрытки.
Чтобы лучше разгоралось, я перемешивала письма с палыми листьями. Когда набиралась очередная горка, я поджигала ее и возвращалась к тому, что еще оставалось в коробах, не забывая следить за огнем и вовремя подбрасывать ему очередную добычу.
Для извлечения огня Наставница использовала огниво с кресалом. Но я такими штуками пользоваться не умела, да и сами они куда-то запропастились, так что зажигала от самых обычных спичек. Фирменных спичек из бара, в который меня приводил Барон.
Свернув в рулончик кусок газетной бумаги, я подожгла его от спички и поднесла к горке бумаги. Поначалу огонь не хотел разгораться, и первый костер потух. Я попробовала разжечь его снова. Опять неудача. B легкой рассветной дымке солнце поднялось из-за гор. Откуда-то доносило ветром томный, сладковатый аромат. Похоже, камелия перед домом наконец зацвела.
Тут я вспомнила, что Наставница раздувала огонь при помощи веера. Вернулась в дом с черного хода, взяла веер и пришла обратно.
Уже с новой энергией я опять чиркнула спичкой.
На сей раз я решила добавить в костерок еще и веточки деревьев, особенно разветвленные буквой «у». С их помощью огонь пробирался в самые недра кучи бумаг, и тогда все горело ровно. А чтобы пламя не гасло, я раздувала его веером снаружи. Для сильных взмахов одной руки не хватало, и я держала веер двумя.
Пата́-пата́. Пата́-пата́…
Когда подошла очередь газетных вырезок, из костерка повалил сизый дым. Этот дым поднимался все выше так настойчиво, словно торопился предупредить небеса о чем-то важном и неизбежном.
Я принесла себе чаю и присела отдохнуть, когда услышала за спиной голос госпожи Барбары:
— Сегодня с утра ты полна сил, Поппо-тян!
Оглянувшись, я увидела, как она выглядывает из окошка, старательно изогнув шею.
— Сжигаешь старую листву? — уточнила госпожа Барбара.
— Вроде того… — ответила я.
— Приятный запах! Еще и картошку печешь? — спросила она, принюхиваясь. А ведь и правда. О том, что горящие письма пахнут печеной картошкой, я не задумывалась еще ни разу. Но печеный картофель с горящей старой листвой, пожалуй, и правда отличная пара…
— Сейчас я как раз ничего не подкладываю. Так что можно попробовать! — ответила я, прихлебывая чай. Где-то вдали, хотя и не очень уверенно, прочищал горлышко соловей.
— Тогда, Поппо-тян, хочу тебя попросить…
— О чем же?
— Можно ли на твоем огоньке запечь мой баумкухен?[69]
— Да, конечно! — в ту же секунду ответила я.
В конце концов, чем сжигание старых писем так уж отличается от сжигания палой листвы?
— Так, может, сразу и онигири разогреть? Я еще не завтракала, а ты?
— Давайте-давайте! Несите что хотите!
— Ну, здорово! Устроим пикничок! Или как теперь говорят — «аутдо́рчик»? Я уже давно об этом подумывала… Ты ведь и сама еще не завтракала, верно? — проговорила она уже скороговоркой.
— Угадали! Я собиралась поесть после костра…
— Ну, тогда я буду в самый раз! Значит, завтрак на углях, согласна?
— Отлично! Запекать, наверное, лучше в фольге?
— Я поняла! Ну, тогда сейчас все принесу… Надо же! Благодаря Поппо-тян еще один денек превратился в маленький праздник… Спасибо тебе!
— Взаимно!
Я снова подняла голову, но госпожи Барбары уже не увидела.
Гора из писем горела хорошо, прощание с ними шло по плану.
Вскоре появилась госпожа Барбара со всякой снедью для запекания. Так прощальный костер превратился еще и в жаровню кулинаров-экспериментаторов.
Рисовые колобки, баумкухен, картофель, сыр камамбер, жареный рыбный фарш с овощами сацуагэ, французские булки. Камамбер, похоже, в особом приоритете…
Оттого ли, что их вовремя сняли с огня, кожица с картофелин слезала сама, а внутри они были мягкими и рассыпчатыми — идеально подавать со сметаной. Мы накинулись на них своими палочками, заедая то булками, то онигири. Но с сацуагэ оказалось вкуснее всего.
— Ах… Марьяж! — с улыбкой воскликнула госпожа Барбара. — Идеальные сочетания!
— Сразу хочется белого вина… — невольно замечаю я.
— Да и шампанское подошло бы, не так ли? — тут же оживилась она. — Послушай, у меня с прошлого года хранится бутылка шампанского, подаренная мне на Рождество! Поппо-тян, ты как? Выпьешь немного?
— Что… сейчас?
— Ну, иногда себе можно позволить, чего ты? Там всего по бокалу на нос!
С криками «ура!» госпожа Барбара скрылась в доме. Но не успела я оглянуться, как она уже вновь стояла передо мной с маленькой бутылкой шампанского и двумя бокалами наперевес.
Так сожжение писем неожиданно превратилось в жизнерадостный пикничок.
Пробка вылетела с ласковым щелком.
— Какая вкуснотища… — протянула я, пригубив из бокала.
— Как здорово жить! — с пафосом подхватила госпожа Барбара.
Я продолжала жечь письма — подкладывала в костер очередные, помахивая веером.
— Так ты что же, сжигаешь старые письма? — осенило ее наконец.
— Именно так.
— И все эти письма писались тебе?
— Ну что вы! Не лично мне. Их просто отправляли на мое имя.
«Письмо № 113» от Наставницы к Сэйко-сан в этом костре не горело. С этим письмом я решила побыть еще немного — и оставила его в бумажном пакете от Аньоло.
— Вот оно что! А я уж было подумала, что ты у нас популярна, как телезвезда!
— Да что вы! Я за всю жизнь столько писем не получала… Я что, молодежный кумир?
— О чем ты? — Госпожа Барбара гордо поджала губы. — Для Камакуры, Поппо-тян, ты самый настоящий кумир!
Я не поняла, что она имеет в виду, и промолчала.
Почему-то, когда смотришь на горящий огонь, разговаривать не особо хочется. Зато можно слушать друг друга сердцем.
Соловей вдалеке продолжал свои упражнения.
О-кей, о-кей, о-кей…
Просто «бандзай» какой-то, усмехаюсь я[70].
— Решено, — вдруг сказала госпожа Барбара. — Можно я сожгу здесь одно из своих?
— Вы о письме?
— Ну да.
Я кивнула, и она, легонько поднявшись, опять удалилась в дом. Мне вдруг почудилось, будто глаза ее подернулись каким-то странным сиянием. Хотя, возможно, то были просто слезы.
В ожидании госпожи Барбары меня посетило нечто вроде фантастического дежавю. Дело было в камамбере. Именно про него писала Наставница своей подруге в Италию. А уже на эту сцену наложился камамбер от госпожи Барбары.
И хотя к Наставнице, своей кровной родне, я так и не сумела стать хотя бы немного добрее, с госпожой Барбарой из соседнего дома я завтракала камамбером, и сердце мое припевало от благодарности и любви.
Наставница же, как выяснилось, могла изливать свою душу в письмах к той, кого не встречала ни разу в жизни. Каждая из нас будто подстроилась под кого-то еще…
— Вот!
Через пару минут госпожа Барбара вернулась. Письмо в коричневом конверте она с огромной бережностью держала обеими руками.
— Как же заветно я его берегла! Но, видно, пришло время выпустить его на волю… Слишком уж оно печальное. Возможно, самое несчастное письмо на свете.
— Вы уверены?
— Да, конечно. Я уже все решила.
Когда она передавала мне коричневый конверт, из-под открытого уголка показалось что-то похожее на прядь волос.
— Я поняла вас. Так простимся же с ним от чистого сердца! — объявила я и бросила письмо в огонь.
— Большое тебе спасибо, — услышала я.
Письмо, которое она так заветно берегла, обратилось в пепел почти мгновенно. Так, будто само не могло дождаться, когда это с ним случится.
— Ну вот! Просто камень с души! А то всё меня отпускать не хотело… вот здесь. — Она похлопала ладонью по груди.
— Госпожа Барбара! А когда вы в своей жизни были счастливее всего? — неожиданно для себя спросила я.
