– Глупости, – печальным эхом отзывался отец.
Теди внезапно пришло в голову, что, возможно, мать никогда не любила отца так. Подумав, что брак ее родителей мог быть Несчастлив, она сразу почувствовала себя одинокой и вероломной и поспешно отбросила эту предательскую мысль.
Она отчаянно пыталась выкинуть из головы этот чарующий голос, этот пьянящий запах миндаля. «Действительно, глупости!» – ругала она себя, застыв над бельевым баком.
– Что с тобой?
Теди обернулась и увидела обеспокоенное лицо Шендл.
– Ты чего там ищешь?
– Да ничего, – ответила Теди. – Просто голова закружилась.
– Сейчас не самое подходящее время болеть. Может, попросишь медсестру, чтобы она тебя осмотрела?
– Нет, все хорошо, правда, – отказалась Теди.
Откуда-то издалека до них долетел голос Натана:
– Еще прыжков двадцать – и я выпрыгну из штанов.
– Пойду посмотрю, над чем они там смеются, – сказала Теди. – Пойдешь со мной?
Шендл покачала головой и вернулась в барак. Там она уселась на кровать и стала стричь ногти, одновременно ругая себя.
Просидев десять недель в Атлите, она размякла и, что еще хуже, начала гордиться своим высоким положением среди других заключенных. Она стала услужливой и покорной. Малка и Вольф подняли бы ее на смех. Они-то всегда ожидали от нее большего. Неужели эти двое до конца жизни будут заглядывать ей через плечо?
«Нет, конечно, – прозвучал в ее голове Малкин голос. – Ты выйдешь замуж, нарожаешь ребятишек, жизнь возьмет свое. А нас с Вольфом ты будешь просто иногда вспоминать. И не надо рожи корчить. Ты же знаешь, что я права».
Пытаясь привести в порядок разрозненные мысли и по возможности успокоиться, Шендл мерила шагами барак, пока не пришло время возвращаться на кухню. Тирца курила на ступенях заднего крыльца.
– Не спрашивай меня ни о чем, – сказала она прежде, чем Шендл успела вымолвить хоть слово. – Пока ничего не знаю.
Шендл опустилась на нижнюю ступеньку и уставилась на далекие горы. Наверное, там хорошо, подумала она. Впрочем, так ли это важно, куда пошлют? Горы или пустыня, город или кибуц, палатка или бункер – лишь бы подальше от Атлита, от этих бесконечных пустых дней и от этой непрошибаемой Тирцы.
Расстроенная Шендл принялась задумчиво почесывать плечо, и Тирца шлепнула ее по руке. Так они сидели рядом, дуясь друг на друга, пока из-за угла, волоча ноги и покусывая нижнюю губу, не появился Натан.
– Что такое? – поинтересовалась Тирца. – Никто больше не смеется над твоими дурацкими шутками?
– Чуткости у тебя как у кактуса, – огрызнулся он.
– Надо же, какие мы нежные!
Натан ожесточенно месил ногами грязь.
– На сегодня все отменяется.
Шендл вскочила.
– Почему? – спросила Тирца.
– Они не сказали. Может, им еще день нужен, чтобы собрать людей.
– Нет, нет, нет! – закричала Шендл.
– Возьми себя в руки, – приказал Натан.
– Не указывай мне, что делать! Мне позарез надо отсюда выбраться! – Шендл сознавала, что следует говорить тише, но ничего не могла с собой поделать. – Нельзя ждать! Сегодня! Сейчас!
Тирца схватила ее за руку:
– Какая муха тебя укусила?
– Какая муха? Спать на нарах за колючей проволокой и смотреть, как другие выходят, – это ничего? Почему я вообще до сих пор здесь? Отвечай! Почему я до сих пор сижу в жопе?
Тирца понизила голос и процедила:
– Если ты сию же минуту не перестанешь орать, я тебе зубы выбью. Ты меня поняла?
– Не будь такой мегерой, – остановил ее Натан и положил руку на плечо Шенцл. – Это просто отсрочка на – сутки. Мы бежим завтра. Луны все равно еще не будет.
И, если вдуматься, лишний день – это подарок судьбы. Больше времени на подготовку.
– А если этих иракцев уже завтра отсюда увезут? – спросила Шендл. – Ты же сам говорил, что их хотят куда-то отправить?
– Что ж ты такая недоверчивая. Мое начальство знает, что делает. В том-то и загвоздка, что освободить хотят всех. Причем без жертв. Ты прекрасно знаешь, как это трудно. Кто-то больной, кто-то просто слабый. И еще охранников надо как-то обезоружить.
– Это не проблема, – сказала Шендл.
Натан засмеялся:
– Что, возьмешь их на себя?
– У них винтовки итальянские. Бойки еле держатся, можно голыми руками оторвать.
– Ты уверена?
– Она не стала бы говорить, если б не была уверена, – заметила Тирца. – Пошлешь Гольдберга и Эппельбаума – пусть займутся.
Натан взял лицо Шендл в свои ладони.
– Когда все это закончится, мы с тобой отправимся ужинать в чудесный маленький ресторанчик у моря в Тель-Авиве.
– А что на это скажет твоя женушка? – съязвила Тирца.
Шендл расхохоталась.
В столовой было оживленней, чем обычно: мужчины задирали друг друга и хвастались своими достижениями в утренней гимнастике, но за бравадой чувствовалась тревога. Просочились слухи, что в лагере – шпионы и что иракцев отпустят раньше всех.
Поляки, сидевшие за столом позади Зоры, сердито обсуждали новости:
– Мы тут неделями торчим, а этих только привезли – и до свиданья? Что за безобразие! А за нас кто заступится? Где все эти героические евреи, которые нас якобы спасают?
– А кто вообще сказал, что эти иракцы – евреи? Видали, какие они черные? Они больше похожи на Хассана и Абдуллу, чем на Моисея и Самуила.
– Нет, вы только послушайте этого поца. Может, ты им в штаны заглянешь? У самого-то все в порядке? Говорят, физруки тут шпионов ищут. Не тебя, часом?
– Идиот! На кого мне тут шпионить? Пошевели мозгами!
– Как вы не понимаете? Если бы эти умники знали, что делают, мы бы не застряли в этой дыре. Какие могут быть тюрьмы для евреев в Эрец-Исраэль?!
– То есть как это «какие»? Может, евреи воровать не умеют?
– К словам не цепляйся!
– А я говорю, ишув знает, что делает.
Зора мысленно придумывала блестящие ответы на их глупости и втайне потешалась над их манерой разговаривать, не слыша друг друга. «Это мой народ, – думала она. – Скандальные и надутые, как торговцы рыбой. Или как ученые-талмудисты».
Ее поразило, что, пока мужчины безостановочно болтали, женщины, сбившись в небольшие группки, молча ели, словно домашние животные. «Даже такая героиня, как Шендл, редко открывает рот в смешанной компании. Да и я не лучше».
Внезапно все споры прекратились. Вошли четверо заключенных из запертого барака, сопровождаемые четырьмя вооруженными охранниками.
Арестанты казались оживленными и с любопытством изучали лица сидящих за столами. А вот конвоиры явно нервничали.
– Побыстрее, – проворчал один из солдат, указывая на накрытый для них отдельный стол. Появилась Тирца с подносом, накрытым салфеткой, которую солдат немедленно сорвал.
– Бисквиты, – презрительно сказала она по-английски и тихонько добавила на иврите: – Мудак.
Комната взорвалась хохотом и эхом «мудака». Поляки позади Зоры начали состязаться в знании еврейских ругательств.
После того как арестантов увели, все сели и в помещении воцарилась тишина – совсем как в театре, когда публика застывает в ожидании подъема занавеса перед началом второго акта. Спустя несколько минут люди вернулись к еде и разговорам, а затем, закончив есть, начали не спеша выходить на улицу.
Зора хотела переговорить с Шендл, но та так ни разу не присела за все время обеда, поэтому Зоре пришлось проскользнуть к ней на кухню.
– Объясни мне, что происходит, – сказала Зора. – Я чувствую, что над моей головой скоро гром грянет.
– Просто у тебя воображение разыгралось, – ответила Шендл. – Все нервничают из-за того, что так много вооруженных охранников.
– Врать ты не умеешь, – заметила Зора.
– Мне больше нечего сказать.
– Даже в глаза посмотреть не можешь.
– Давай потом, – отрезала Шендл.
Снаружи донеслись сердитые крики, и девушки бросились на улицу. Человек двадцать окружили плотным кольцом Ури, Боба и Францека. После каждого слова Францек тыкал Ури пальцем в грудь:
– Мы требуем, чтобы вы освободили нас раньше всех.
– Слушайте, братцы, потерпите еще чуть-чуть. Я обещаю, вы все будете свободными гражданами Эрец-Исраэль. – Ури попытался отодвинуться от Францекова пальца, но сзади напирала толпа.
– Мы тебе не дети, – запальчиво выкрикнул Францек, – и ты нам не начальник. Понял, козел?
Ури перестал улыбаться. Молниеносным движением он заломил Францеку руку, швырнул его на землю и наступил ботинком на горло. А еще через мгновение на него накинулись арестанты. Боб хотел было броситься за помощью, но был схвачен и полетел на землю лицом вниз.
Все произошло так быстро и так тихо, словно в немом кино.
Шендл, орудуя локтями, пробилась в самый центр кучи-малы, где человек десять с трудом удерживали двух представителей Пальмаха.
