Автобиография полна сетований на нехватку ресурсов, отсутствие квалифицированной рабочей силы, неясные указания, поступающие от командования, - сетования, присущие всякому бюрократу. Нравственная сторона вопроса, напротив, не рассматривается вовсе. Гесс утверждал, что был «одержим» целью добиться наибольшей эффективности в работе Освенцима. Он подчеркивал, что всегда был человеком, скрупулезно исполняющим свои обязанности точка в точку. В этом он совпадает с Эйхманом, но, в отличие от Эйхмана, Гесс ставил себя в один ряд со своим командованием, в том смысле, что он не просил их сделать то, что сам бы не смог. Он считал, что отравление газом, несомненно, предпочтительнее расстрела, поскольку последний был бы тяжким испытанием для эсэсовских солдат, в особенности, если речь шла о расстреле женщин и детей. Так же как и Эйхман, Гесс озабочен тем, какое воздействие все это окажет на немецких солдат, в то время как страдания заключенных вовсе не берутся в расчет. Он утверждал, что просто делал то, чего сам ждал от своих людей, а именно - следовать приказам фюрера, и поэтому должен был вести за собой, не проявлять слабость, быть положительным примером для своих подчиненных. В одном их наиболее шокирующих отрывков своей автобиографии Гесс пишет:
Когда летом 1941 года я получил от него [Гиммлера] приказ оборудовать в Освенциме механизм для массового уничтожения и лично заняться его осуществлением, я даже близко не представлял себе ни его масштаба, ни последствий. Бесспорно, это был из ряда вон выходящий, чудовищный приказ, Но, несмотря на это, основы программы уничтожения евреев казались мне верными. В то время я об этом не задумывался: я получил приказ и должен был его исполнить. Надо уничтожать евреев или нет -я не смел рассуждать об этом самостоятельно, ведь я не мог знать всего.
Это пример банального зла в его крайнем проявлении - бездумность, слабость воли, не позволяющая взять на себя труд задуматься. Он признавал, что этот приказ - «чудовищный», но тем не менее предпочел его выполнить, поскольку приказ должен быть исполнен.
В случае с Францом Штанглем, комендантом Собибора и Треблинки, мы имеем дело с иной личностью, или, точнее, с личностью, обладающей извсстной долей индивидуальности. Тогда как Гесс производил впечатление эмоционально тупого, армейского выскочки без единой собственной мысли в голове, а Эйхман - чиновника Преисподней, Штангль был довольно красноречив и порой обаятелен. По окончании процесса 1970 года Гита Серени много раз беседовала со Штанглем, когда он находился в заключении, и в нижеследующем я опирался на книгу Серени «В ту темноту». Для начала Штангль произносит стандартную тираду, смысл которой заключается в том, что он никогда, ни одному человеку собственноручно не нанес физического вреда, однако иногда его слова выдают определенную работу ума, разрушая образ человека, который не понимает того, что сделал. Кажется, что он вот-вот прозреет, но отступает перед этим знанием. Он признает себя виновным, но не понимает масштаба этой вины. Не понимая сути обвинения, нельзя говорить о признании вины. Масштаб преступлений, совершенных в Треблинке, настолько велик - убитые исчисляются сотнями тысяч, возможно, их количество превышает миллион, - что человек едва ли вообще способен осознать это в полной мере. Признание Штангля, таким образом, являлось не полным, ограниченным - несмотря на то что он и не пытался скрыть то, что фактически имело место, -поскольку он не осознавал степень своей личной ответственности. Парадоксально, что Штангль, будучи не глупым человеком, признает себя виновным и в то же время утверждает, что его совесть чиста.
Штангль говорил, что, прибыв в Треблинку, он увидел Ад Данте. Однако он сделал свой выбор и занял пост коменданта этого места, он не отказался, а это равносильно согласию на исполнение роли дьявола. Мы сталкиваемся с парадоксом, ведь, с одной стороны, Штангль по собственному желанию - пусть и в какой-то степени вынужденно - избрал роль дьявола, с другой стороны, он не обладал «дьявольскими» качествами. Он не был тем, кто испытывал удовольствие при виде страданий других людей. Однако он посвятил себя этой работе с жестокой неукоснительностью. Эта безоглядность едва ли основывалась на ненависти к евреям, скорее ее мотивировала служебная мораль. Служебная мораль была сильнее всяких законов нравственности.
Треблинка была не концентрационным лагерем, а лагерем смерти, и самым крупным. Не все знают, чем отличается лагерь смерти от концентрационного лагеря. Концлагерь - это экстремальный вариант трудового лагеря, концлагерь отличала куда большая бесчеловечность, чем это имело место в простых трудовых лагерях, повсеместно построенных нацистами. Изначально концлагеря являлись механизмом использования рабского труда, но условия жизни систематически ухудшались на протяжении всего периода их существования. Тем не менее стоит подчеркнуть, что, несмотря на то что заключенных подвергали газации, расстреливали, морили голодом, использовали в качестве подопытных в медицинских экспериментах и т.п., в концлагере можно было выжить. Даже в Освенциме, где существовал собственный конвейер смерти (Биркенау), выживал один из пяти евреев - из 950000 евреев, заключенных Освенцима, было убито немногим менее 800000 - и еще большее число людей других национальностей. Для сравнения, из всех заключенных четырех лагерей смерти, расположенных в Польше, в живых осталось лишь 87 человек, среди которых не было детей, - около двух миллионов человек погибло. Другими словами, выжить в лагерях смерти было невозможно. И Франц Штангль являлся комендантом крупнейшего из этих лагерей.
Жертв систематично лишали человеческого достоинства. Их перевозили как скот, в тесном вагоне без санузлов, без еды и питья, а по прибытии в Треблинку делили на три группы - мужчин, женщин и детей, приказывали раздеться донага, в полостях тела искали драгоценности, затем брили наголо и загоняли в газовые камеры. По словам Штангля, эта процедура унижения имела своей целью обесчеловечива-ние пленных, что помогало солдатам привести казнь в исполнение. Это обесчеловечивание подействовало и на Штангля. Он воспринимал евреев не как отдельных личностей, а как «груз», «массу». Он сознательно избегал общения с тем, кто обречен на смерть, вероятно, из опасений увидеть в нем личность, которая должна обладать неприкосновенностью.
Как мог он пойти на такое? Всякий раз он повторял, что был вынужден выполнять работу, что речь шла о спасении его собственной жизни. Это не так ни один немецкий солдат, ни на одном уровне, не был казнен по причине отказа от участия в массовом уничтожении. По словам Штангля, чтобы не участвовать в этом, он должен был бы покончить собой, однако правильнее будет сказать, что он должен был просто отказаться от участия. Он утверждал, что, узнав о плане массового уничтожения, расценил его как «преступление» по отношению к евреям, однако вместо того, чтобы отказаться от участия в реализации этого плана или активно противостоять совершению этого преступления, он удовольствовался прошением о переводе, которое было отклонено. Тогда он решил стать частью этого преступления. Порой он просто прятался за демагогическими рассуждениями, например утверждая, что в молодости, в школе полицейских его учили, что преступление имеет место тогда, когда соблюдены четыре условия: наличие субъекта, объекта, действия и умысла. Он считал, что невиновен в преступлении, поскольку четвертое условие не соблюдено - вероятно, потому, что лично он не питал особой неприязни по отношению к евреям. Однако он, конечно, кривил душой. Штангль понимал, что виновен в преступлении. Он старался «выделить те поступки - в соответствии с тем, что подсказывает мне совесть, - за которые лично я нес ответственность». Он разбил размышления и действия на два совершенно изолированных элемента, при этом каждый малый элемент мог быть оправдан по-своему, - таким образом, Штангль получал возможность не принимать во внимание общую картину.
Как сказано выше, Штангль не был антисемитом, однако относился к пленным с глубочайшим презрением. Это презрение основывалось не на «расовых» мотивах, а на слабости, бессилии пленных:
Дело было не в ненависти. Они показали такое бессилие; они позволяли делать с ними все, что угодно. Это были люди совсем из другого теста, с которыми не было ни единой точки соприкосновения, с которыми невозможно установить контакт - вот почему возникло презрение. Я никогда не понимал, как можно так легко сдаваться. Недавно я прочел книгу о леммингах, приблизительно раз в 5-6лет они просто заходят в море и умирают; прочитанное напомнило мне о Треблинке.
Таким был Штангль в 1971 году, спустя 27 лет после того, как был уничтожен лагерь Треблинка. Удивительно, как мало человек может понять за столь немалый срок. Что касается заявления о невозможности установить с пленными контакт, то Штангль легко мог бы его опровергнуть, поговорив с ними. Однако, как сказано выше, он сознательно этого избегал. Харальд Офстад считал «презрение к слабости» ключом к пониманию нацизма, и Штангль - прекрасное тому подтверждение. С точки зрения Гитлера, евреи не заслуживают жалости: «Нет причин жалеть о народе, которому гибель уготована судьбой». Ход мыслей таков: сделав евреев слабыми, судьба обрекла их на гибель, и поскольку они слабые, то их истребление вполне правомерно. Слабые не имеют права на жизнь - слабость, а следовательно, и слабые должны быть уничтожены.
