* * *
Поначалу от учителей требовали заботиться о своих учениках, но как только они начали создавать профсоюзы, администраторы школ сочли, что заботливые учителя выходят из-под их контроля. Из святых они превратились в исчадий ада. Школы начали внедрять новую «науку» управления – идеи Фредерика Уинслоу Тейлора о разделении и деквалификации труда, – чтобы контролировать своих непокорных сотрудников. Школьных учителей и прежде отказывались считать квалифицированными работниками, теперь же утверждалось, что они вовсе не обладают никакими профессиональными навыками. Именно в то время начали применяться стандартизированные тесты, кошмар современных учительских профсоюзов. Тогда же появилась практика отбора учащихся из привилегированных социальных групп на специализированные или просто более престижные учебные программы[220].
После Октябрьской революции в России, когда в США распространился страх перед «красной угрозой», администрации школ нашли новый способ контролировать педагогов, имевших свое представление о том, как должны управляться школы. С 1917 года в Нью-Йорке появились «клятвы верности» для учителей, а к началу 1930-х годов они были введены почти в 70 % американских штатов. Борясь за академическую свободу, профсоюзы учителей также начали принимать участие в той политической борьбе, которую вели их сообщества за пределами школ. Многие учителя выступали за освобождение Николы Сакко и Бартоломео Ванцетти[221], а также членов организации «Индустриальные рабочие мира», приговоренных к смертной казни якобы за насильственные действия, но в действительности – за свои политические убеждения. При этом зачастую в авангарде оказывались именно женщины-учителя: они боролись за освобождение политзаключенных, высказывались против вступления США в Первую мировую войну и добивались расового равенства в школах, в то время как мужчины-учителя придерживались идеи о том, что профессионалы должны быть вне политики. Прогрессивные учительницы – предшественницы Розы Хименес – по-прежнему действовали в соответствии с идеалом заботы, но расширили круг тех, о ком, по их мнению, необходимо было заботиться. За это многие из них поплатились работой[222].
Первой учительницей, представшей перед судом (это не был судебный процесс в строгом смысле слова, но преподносился он именно в таком качестве), стала квакерка Мэри Стоун Макдауэлл, которая заявила, что принесение клятвы верности противоречит ее религиозным убеждениям. Она была уволена в 1918 году за «поведение, недостойное учителя». После Второй мировой войны, когда война с нацизмом подошла к концу и США направили всю свою энергию на противостояние СССР и коммунизму, такая же участь постигла многих других учителей[223].
Во времена Великой депрессии учителями становились люди с лучшим, чем когда-либо, образованием. Кроме того, в этот период учительское сообщество стало более разнообразным в этническом отношении, чем когда-либо прежде. В особенности это касалось Нью-Йорка, где, как пишет журналистка Дана Голдстейн в книге «Учительские войны» («The Teacher Wars»), многие учителя (к 1940 году – большинство из тех, кого недавно приняли на работу) были евреями. Евреи получили доступ к высшему образованию благодаря системе городских университетов, но даже при наличии диплома им было крайне тяжело найти работу вне государственного сектора. Общая политическая обстановка способствовала радикализации новой когорты учителей. Их работа оплачивалась за счет программ временной помощи, запущенных президентом Франклином Рузвельтом. Они массово вступали в профсоюзы, а те из них, кто придерживался левых взглядов, – в Коммунистическую партию. Великая депрессия заставила учителей работать на пределе своих возможностей: во многих штатах и городах (в том числе в Чикаго) настолько не хватало денег, что учителям платили временными деньгами[224] или не платили вовсе. Но при этом многие люди по-прежнему испытывали к ним неприязнь, завидуя их относительно благополучному финансовому положению (в те времена завидным считался даже сам факт наличия работы)[225].
После Великой депрессии возобновился экономический рост и начался бэби-бум, в связи с чем число учеников в школах возросло. Но неприязненное отношение к учителям никуда не исчезло – они по-прежнему оставались легкой в политическом отношении мишенью. Не составляло труда изобразить их как радикалов, подрывающих государственный строй США и жирующих за государственный счет. Схожим образом десятилетия спустя будут описывать «королев пособий»[226].
Некоторые учителя – хотя, разумеется, далеко не все – действительно были радикалами, но их идеи были далеки от тех карикатур, которые рисовали ярые противники коммунистов. Учителя-коммунисты говорили о необходимости объединения с различными маргинализированными социальными группами, прежде всего с рабочим классом и малообеспеченными чернокожими и латиноамериканскими сообществами. Они боролись за улучшение условий труда, но, подобно участникам реформаторского движения 2010-х годов под предводительством учителей вроде Розы Хименес, понимали, что условия их труда – это одновременно те условия, в которых учатся школьники[227].
Учителя-коммунисты, возглавлявшие нью-йоркский «Союз учителей» (TU), доказывали, что «организация, подобная нашей, не может ограничиваться только экономическими проблемами. Учителя, как и все остальные люди, живут не хлебом единым». В 1940-е годы, задолго до решения по делу «Оливер Браун против Совета по образованию», отменившего раздельное обучение чернокожих и белых школьников, они намеревались положить конец «дискриминации в сфере образования по признаку пола, цвета кожи, расы, религии, политических взглядов или убеждений». Профсоюз лоббировал уменьшение численности классов, создание мест отдыха для детей и требовал уделить особое внимание жителям малообеспеченных районов вроде Гарлема и Бедфорд – Стайвесанта в Бруклине, где небелые дети должны были учиться в сегрегированных школах, находившихся в ужасном состоянии. Левые учителя выступали за более разнообразные в культурном отношении учебные программы, включающие занятия по истории чернокожих и иммигрантов, а также предлагающие более честный взгляд на наследие рабства в США[228].
Профсоюз учителей также боролся за права женщин-учителей, в том числе за право преподавать после вступления в брак – во многих штатах это было запрещено вплоть до 1940-х годов. В 1941 году представительница TU Белла Додд предложила создать детские сады, финансируемые за счет государства (более чем за 60 лет до того, как Билл Де Блазио, баллотировавшийся на должность мэра Нью-Йорка, сделал бесплатное дошкольное образование центральным пунктом своей предвыборной программы). Таким образом профсоюз хотел не только создать рабочие места для учителей, но и «помочь работающим женщинам с маленькими детьми»[229].
Паранойя по поводу «красной угрозы» зародилась в высших эшелонах власти (правительство целенаправленно нагнетало страх, чтобы повысить поддержку своей внешней политики среди населения), но и на местном уровне стала полезным инструментом, позволявшим наказывать непокорных преподавателей. Первым учителем, против которого в послевоенное время был применен этот инструмент, стал Луи Джаффе (мой однофамилец), учитель обществоведения в средней школе Бруклина. Джаффе лишился работы, хотя против увольнения выступили 90 его коллег. Он поплатился за то, что рассказывал школьникам о Советском Союзе не так, как
