Раздробленное плечо четха не остановило, но замедлило. Так, словно он на бегу пытался понять, как же вышло, что правая рука больше его не слушается.
Лиза воткнула одну из своих как следует наточенных железок ему в горло. Он упал на снег, но все еще скреб ледяную корку своими непомерно длинными когтями, когда Макс развернулся и прострелил ему голову. На всякий случай.
Нет ничего хуже, чем внезапно обнаружить за спиной кого-то, кто больше всего на свете хочет тебя убить.
Босс зажал рот обеими руками, выронив нож. Это звучит плохо, как будто этот парень — трус и офисная крыса, не нюхавшая настоящей опасности. Но на его месте я бы выглядел куда менее крутым. Я доподлинно это знал.
Видите ли, для того чтобы стать опытным охотником на нежить, обязательно нужно однажды убить ее впервые. И, как правило, это выглядит куда более жалко, чем первый секс.
Во всяком случае, его завтрак остался при нем.
Вот только на расползающегося грязной лужей на снегу четха он пялился так, словно это был дьявол. Кто-то, кто пришел за его душой.
— Я уволил его, — бормотал он. — Черт побери, я его уволил! Я уволил его неделю назад!
В человеческой жизни случаются и более неприятные встречи. Но таких немного.
Мне пришлось наклониться, чтобы подобрать нож.
Марьке бы не понравилось, если бы мы его потеряли. Обычно девушки относятся так к драгоценностям или шмоткам, но серьги не смогут защитить вас, когда какой-нибудь монстр решит вами пообедать. И джинсы от Chloe тоже. А вот хороший нож — вполне.
— Кир, сверху, — крикнул Макс.
Я рванулся вперед, поскользнулся и упал на бок. Кажется, руку ободрал, но это было уже не важно. Длинные обсидиановые когти просвистели над моей головой. Четха снес бы мне башку, если бы я не навернулся. В следующее мгновение у меня над ухом бабахнуло, и его череп взорвался. Безголовый труп зашатался, взмахнул руками, пытаясь удержать равновесие — и рухнул в снег, чтобы через пару секунд растечься коричневой жижей.
— Теряешь форму, — ухмыльнулся Макс, опуская помповуху.
— Невозможно потерять то, чего нет, — машинально отозвался я.
Еще один четха выскользнул из тени за грудой ящиков — и оказался прямо передо мной. Его набухший подбородок был одним сплошным синюшным трупным пятном. На правой скуле чернел большой кровоподтек, еще прижизненный. Нос был сломан, а верхняя губа разбита. Того, кто создал эту тварь, перед смертью долго и тщательно били.
У меня за спиной трясся Босс. Он дрожал так, что я слышал стук его зубов, но хотя бы стоял на месте. На то, чтобы понять, где сейчас самое безопасное место, его хватило.
Монстру достаточно было сделать один шаг, чтобы дотянуться до меня. Я успел раньше. Пуля — очень надежная штука, если речь идет о стайной нежити, но я никогда не был действительно быстрым стрелком. У ребят вроде меня в заначке всегда есть оружие, способное опередить и нож, и пистолет.
Я сам был той штукой, которая может убивать.
Четха потянулся ко мне. Я зажмурился — и открылся ему.
Почти у каждого взрослого человека хранится в памяти хотя бы одна стыдная тайна. Эпизод из жизни, который ему мучительно хочется стереть. Неблаговидный поступок. Мерзкое слово. Подлая мысль. Что-то, что не позволяет ему теперь чувствовать себя по-настоящему хорошим. Какая-нибудь очень личная мелочь, вроде кражи денег из кармана бабушкиного пальто или того случая, когда ты пнул соседского котенка так, что сломал ему лапу. Мы редко позволяем себе вспоминать о них, но это не значит, что мы можем от них избавиться.
Они навсегда остаются внутри нас. И всплывают в самые черные дни, когда мы теряем уверенность в том, что имеем право жить.
Я позволил своему воспоминанию захватить меня полностью, и, когда это случилось, оно хлынуло наружу, как вода. Это единственный известный мне надежный способ уничтожать стайную нежить, не пользуясь оружием. Тот, кого обидели, кругом прав. Четха живет, чтобы мстить: у него нет ни стыда, ни сомнений в собственной годности.
Но я мог поделиться с ним.
Четха отшатнулся, как будто я его ударил. Я дал ему то, что было гораздо хуже сжигающей его зависти, — внезапное осознание того, что ты и есть та самая мерзость, которой желаешь отомстить. Убийца и монстр, он не мог быть никем иным. Как появляется на свет бомба, чтобы убивать, так и выморочная нежить выходит из умирающего человека, чтобы восстановить справедливость.
И нет вины чудовища в том, что справедливость эта тоже выморочная.
Хотя бы потому, что не существует такого зла, которое можно было бы исправить, причинив зло еще большее.
Он осел посреди грязной лужи: звук вышел долгий и чавкающий, как если бы кто-то прочищал засор в трубе огромным вантузом. Мне не нужно было смотреть на него, чтобы убедиться в том, что он действительно умер. Я знал это.
Для живого человека приступ стыда — вещь болезненная, но отнюдь не смертельная. У каждого из нас есть тайная дверь, особая лазейка, которой мы можем воспользоваться в таких случаях. Мы умеем раскаиваться. Мы говорим себе: «Теперь, когда я знаю, как это гадко, я больше не сделаю этого».
У нежити такой возможности нет.
Они знают, что никогда не изменятся.
Ребята стреляли так, словно мы были на тренировке и картонные противники не могли причинить нам никакого вреда. Это самый лучший настрой для любого дела. Никакой паники — Босс не в счет. На него все равно, если по-честному, никто не рассчитывал. Он был напуган, но не тупил — и это было уже хорошо.
Лиза встречала особенно шустрых гостей, желающих сесть за стол раньше остальных. Макс, кажется, не промахнулся ни разу.
Но этого было недостаточно. Четха перли и перли, появляясь из-за углов, соскальзывая с крыш или выныривая из темных провалов под складскими халупами. Они знали здесь все короткие пути, все проходы и дыры. А мы — нет.
Но в жизни так часто бывает.
Честная драка — это что-то из рыцарских романов.
Ты делаешь восемь выстрелов и переводишь дух, надеясь, что все кончилось. Но все же перезаряжаешься, потому что хрен его знает, какие еще сюрпризы могут всплыть. И когда очередной сугроб взрывается фонтаном снега, выпуская новых монстров, ты готов убить их.
Если бы я не знал, что это невозможно, я сказал бы, что там, в глубине территории, кто-то открыл портал прямо в ад. Такой, через который можно протащить целое войско.
— Черт! — сказала Марька. — У меня патроны кончаются.
— Вот почему всегда нужно брать тройной запас, — нравоучительно заметил Макс. — И я его взял. Для тебя.
— Я тебя люблю, — отозвалась Марька.
Неужели я не заслуживал, чтобы у меня тоже кто-нибудь был? Кто-то, кто прикрывал бы мне спину? Кто-то, на кого я мог бы рассчитывать? Я никогда не настаивал на том, чтобы меня любили. Я не самый лучший парень в мире, у меня куча недостатков.
Но верности, чертовой верности я же заслуживал? Или нет?
— Кир? — позвала Лиза. — Кир, с тобой все в порядке?
Чем-чем, а порядком это никак нельзя было назвать.
Это было как входить в воду при красном флажке, когда море выглядит так, словно его взбивают в гигантском невидимом шейкере.
Высокие волны начинают заворачиваться, обрастая белыми гребнями, метрах в пяти от берега и заканчивают у самых моих ног. В этой зоне нет еще никакой глубины, зато всегда есть шанс налететь на камень, притащенный сюда приливом. Каждая новая волна пытается сбить тебя с ног, приложить башкой о слежавшийся песок, протащить по нему спиной — и уволочь на глубину. Растерянного. Захлебнувшегося. С гудящей головой и рассеченным плечом.
Уволочь, чтобы утопить.
Если на пляже есть спасатели, они просто не позволят никому лезть в море в такую погоду. Никому не хочется быть ответственным за твою смерть. Но что, если ты и есть спасатель? Что, если существует причина, по которой тебе придется войти в воду?
Единственное твое оружие в такой драке — опыт.
Я не пытался бороться с волнами, набрасывающимися на меня. Глупо сражаться с океаном. Гораздо проще воспользоваться его силой в собственных целях, позволив разъяренной воде вынести тебя на глубину. Там, где волны перестают заворачиваться, они уже не опасны. Если пронырнуть ту зону, где самая болтанка, ты доберешься до нужного места в хорошей форме, твердом уме и здравой памяти.
Но если бы я мог остановиться, я бы это сделал.
Честное слово, сделал бы.
Куда чище, проще и честнее убивать монстров пулями и заточенными железками, чем вскрывая их изнутри эмоциями, на переваривание которых они не рассчитаны.
У силы, вытекающей из меня, как вода, было свое мнение на этот счет. У нее всегда есть свое мнение. В тот момент, когда ощущение жгучей несправедливости, когда острое понимание — мне недодали того, что обязаны были дать, — сделалось наконец невыносимым, сила прорвала тонкую пленочку моего рассудка.
