Я посмотрел на нее, она — на меня.
Мы узнали друг друга. В первую минуту я не мог произнести ни слова. Это была Галя Олейник, Валина сестра. Она крепко стиснула мою руку.
Галя, оказывается, уже все знала и приехала в детдом вместе с Капитолиной Ивановной, которую по делам вызывали в Сталинград, в облоно.
В день приезда Гали мы пошли на кладбище. Галя тихо стояла у голубого обелиска. Все молчали.
Неожиданно раздался голос няни Дуси. Я даже вздрогнул.
— Слышишь, девонька, сестра пришла!
Поворотом головы и взглядом Галя остановила няню. В ее глазах я не увидел и слезинки. Она смотрела вдаль горящим взглядом, густобровая, сдержанная, сильная… В своей странной одежде она казалась мне неутомимым ходоком, кругосветной путешественницей. Но вот кончился ее долгий путь. Она стояла рядом со мной, плотно сжав губы.
Вдруг она сделала шаг и опустила голову на грудь няни Дуси. Няня растерялась. Она гладила Галю по черным волосам.
Мы пошли к выходу.
Капитолина Ивановна предложила Галине Олейник работать у нас в детдоме. Галя согласилась.
Как изменилась Галя, когда сняла с себя все чужое!
Теперь она стала такой понятной и знакомой! Мне очень хотелось узнать, что случилось с ней после того, как мы расстались.
Но Галя не сразу об этом рассказала. Нашей группе не везло с воспитательницами, они часто менялись. Одна, как узнала, что освобожден ее родной город, быстро собралась в путь; другая совсем недолго у нас побыла — вышла замуж за гвардии лейтенанта и уехала вслед за ним на фронт.
Теперь Галя стала воспитательницей нашей группы. Я почувствовал себя так, точно и меня, неизвестно за какие заслуги, «повысили в чине». Может быть, именно потому, чтобы я не возгордился, Галя была ко мне особенно требовательной и всегда давала мне множество поручений.
Вначале мне было трудно привыкнуть называть ее Галиной Ивановной. А когда мы оставались вдвоем, я, как и прежде, называл ее Галей.
Как-то в воскресный вечер мы с Галей, Сережей и Олей были в гостях у Светланы Викторовны.
Пили чай из самовара, с вареньем из терна и вспоминали, как летом собирали терн в лесу и колючки кололи нам руки. Мы пили горячий чай, а на улице февральский ветер заметал снежную пыль.
По радио передавали, что Сталинград готовится отметить третью годовщину со дня разгрома фашистских войск.
Мы ели пирог и слушали музыку. А когда кончилась передача, Галя начала рассказывать о том, как привезли ее на окраину Берлина в бараки, обнесенные четырьмя рядами колючей проволоки. Там долго осматривали ее богатые немцы, заставляли открывать рот, изгибаться, поворачиваться кругом. Ее купила маленькая толстая немка, жена генерала.
Хозяйка жила в особняке. Она поместила Галю в длинной, узкой комнате за кухней.
В первый же день Галя вымыла гору грязной посуды, перетрясла все ковры и убрала семь комнат.
Генеральша на хлеборезке отрезала тоненький кусочек хлеба и кинула ей, пододвинула миску с какой-то коричневой жидкостью…
Хозяйке не нравилось, как Галя стелила скатерть, как раскладывала ложки. А дети ее были капризны и, чуть что, подставляли свои кулаки прямо Гале в лицо.
Особенно донимал Галю хозяйский сын. Он ходил в черной форме с блестящими аксельбантами, перекинутыми через плечо. Он состоял в организации маленьких фашистов «Гитлер-югенд».
Этот «гитлер-югенд» часто кидал в Галю свои ботинки, смеялся и противно фыркал: «Фи, фи». Иногда он вдруг начинал кричать: «Ура! Ура! Галя, Галя, твой рус-солдат валит в штаны!»
У нас горели глаза. Эх, схватить бы нам его за эти аксельбанты!
Галя рассказала, как ее хозяйке принесли извещение о том, что на Восточном фронте погиб ее брат. Хозяйка прибежала на кухню, схватила с плиты кастрюлю и плеснула кипятком Гале в лицо…
Муж хозяйки, генерал, воевал на Восточном фронте. Галя каждый день убирала его кабинет. На одной стене в позолоченной раме висел портрет длинноухого и надменного владельца кабинета; напротив же, тоже в раме, висел портрет его любимой собаки.
Галя рассказала о том, как в 1943 году начались сильные бомбардировки Берлина. Самолеты летели низко над крышами; грохот моторов и взрывов потрясал даже стены глубоких подвалов.
После налета советских самолетов Галя вышла из бомбоубежища. Она обрадовалась, увидев берлинские дома, объятые пламенем.
Все чаще и чаще она слышала, как генеральша и ее гости стали произносить слово «Сталинград».
Вскоре в Берлине был объявлен шестидневный траур. Немцы ходили злые и мрачные, с черными повязками на рукавах пальто. А Галя радовалась: выстоял и победил Сталинград!
Генеральшу часто навещали военные. «Откуда ты?» — спрашивали они Галю. А она им гордо отвечала: «Из Сталинграда!»
— Если бы вы видели, как перекашивались их морды! — сказала Галя. — Живьем проглотить хотели.
Тут Оля не выдержала, соскочила со стула и, подпрыгнув, бросилась обнимать Галю. Она забралась к ней на колени, обвила ее шею руками и, не отпуская от себя, повторяла:
— Еще, еще рассказывай!
Глава двадцать седьмая
ЛАМПОЧКИ
Война кончилась, а у нас в детдоме стало беспокойней. Каждый ждал каких-то перемен в своей судьбе.
Все чаще приезжали отцы и матери. На наших глазах происходили незабываемые встречи.
А некоторые уезжали ни с чем; в списках облоно была большая путаница, в них значились и те, кто всего несколько дней прожил в нашем детдоме, а потом был отправлен дальше. В бумагах терялись следы, зато в жизни возникали неожиданные встречи, совпадения и догадки.
Приедет кто, а сердце не на месте: а может быть, это приехали за мной, а может быть, это мне привалило такое счастье?
Как-то у нас в городке на несколько дней остановились цыгане. Начали цыганки ходить из дома в дом, предлагали погадать. Им рассказали, что в детдоме тоже маленькая цыганка живет.
И мы говорили Земфире:
— Вот и за тобой приехали!
Она очень испугалась, раньше была такая веселенькая, а теперь притихла; боялась нос высунуть.
А откуда вы знаете, что я цыганка? Это кто-то меня ударил палочкой, вот я и почернела.
Если бы ты была не цыганка, ты бы так плясать и петь не умела, — говорили мы ей.
Однажды цыгане толпой подошли к детдому.
Как узнала об этом Земфира, схватила тетю Фешо за юбку и спряталась.
Мы выбежали во двор на цыган посмотреть.
Хотели они в корпус зайти, но сторож их не пустил. Больше всех шумела старая цыганка:
— Отдайте нам нашу девочку! Будет у нас жить, будут ей завидовать, монистами звенеть будет. Цыган цыгана никогда не обидит.
— Она вовсе не ваша, а наша, — возразил кто-то старой цыганке.
А она не унималась:
— Нехорошо птичку в неволе держать.
— У нас не неволя, а специальный детский дом, — спокойно объяснил сторож.
— У вас гнездышко, дорогой человек, умная головушка, но пора птенчику из гнездышка выпорхнуть; отвыкнет девочка от цыганской жизни. Послушай старую цыганку, будет тебе закуска, будет и выпивка.
Но сторож был неумолим. И мы решили в случае чего защитить Земфиру. Только после того, как Капитолина Ивановна вмешалась в этот разговор, цыгане нас оставили, а вскоре покинули городок.
Курчавая, смуглая наша Земфира опять стала непоседой и даже хвасталась:
— Если бы они схватили меня за руку, я бы все равно вывернулась и убежала.
Не удалось цыганам увезти Земфиру. Она уже не держалась за юбку тети Фени, которая называла своих девочек то «трещотками», то «притворами», не позволяла разбрасывать вещи, заставляла платья вешать на вешалки и говорила при этом:
— Смотри, девка, неряхой вырастешь!
Приехали к нам из Сталинграда муж и жена. Мы сразу поняли, что приехали они неспроста, а хотят кого-то из нас взять «в дети».
Каждый приезд «названых родителей» всех очень тревожил. На кого падет их выбор?
На звонкий голос Земфиры многие обращали внимание.
Муж и жена переглянулись. Мы поняли их безмолвный разговор. Земфира покорила их с первого взгляда. Они принесли ей конфет, игрушек и нас всех угощали.
Земфире понравилось, что ее новые родители служат на железной дороге, могут бесплатно по всему Советскому Союзу разъезжать и ее с собой возьмут и всюду она побывает — и в Москве и во Владивостоке…
Всем детдомом провожали мы Земфиру. А когда прощались, она вдруг расплакалась и долго обнимала тетю Феню!
Увезли от нас Земфиру.
Хоть и не с цыганами, а выпорхнул «птенчик из гнезда».
Как-то прибежала ко мне в корпус Оля. Я рисовал в комнате для групповых занятий. Оля всегда любила разглядывать мои рисунки, а сейчас не обратила на них никакого внимания, только дернула меня за рукав:
— Ой, боюсь, какая-то тетенька к нам приехала и на меня так смотрит…
Мне пришлось долго ее успокаивать:
— Вдвоем нас никто не возьмет, а Капитолина Ивановна никогда нас не разлучит. Мы теперь всю жизнь будем вместе.
Я нарисовал ей дом в саду.
