Ромуальд, хоть и на коротких ногах, вырвался вперед, мы от него немного отстали. Слышим, прибежал он в тот зал, где больше всего экспонатов пропадало, и лает там не переставая, просто заходится, сейчас, кажется, голос потеряет. Вбежали следом за ним в тот же зал – и видим такую картину. Посреди зала сидит большущая рыжая крыса, перед ней лежит ацтекское опахало из перьев, очень, кстати, красивое, а чуть в сторонке – Ромуальд, лает на эту крысу как ненормальный. Пытается подступиться к крысе – но та на него скалится, а зубы такие острые… В общем, в шахматах такая позиция называется цугцванг – ни одна сторона ничего не могла поделать. Ромуальд боялся крысиных зубов и не переходил в наступление. Крыса же не хотела бросать свою добычу, но не могла уйти с ней, потому что тогда у нее были заняты зубы и она была беззащитна перед Ромуальдом. Никогда в жизни не видел ничего смешнее. Но это положение резко изменилось, когда мы с Костей вбежали в тот зал. До этого момента Ромуальд трусил, поскольку у него не было зрителей. Теперь же на наших глазах, особенно на глазах хозяина, он должен был показать себя героем. И он бросился на крысу. Это решило исход дела. Крыса поняла, что уйти с добычей на этот раз не удастся, и бросилась наутек, оставив на поле боя опахало. Она в два прыжка добежала до батареи и скрылась за ней. Ромуальд на своих коротких ножках отстал от нее, подлетел к батарее следом и залился разочарованным лаем. В общем, той ночью мы узнали, кто так ловко расхищает музейные экспонаты. Наутро позвали музейного сантехника дядю Пашу, он перекрыл воду и снял ту батарею, за которую ночью убежала крыса. И там мы нашли крысиное гнездо. Пришлось, правда, еще стену расковырять сильно, потом заделали. Надо сказать, крыса там славно обустроилась! Выложила свое гнездо перьями из индейских головных уборов, связку веревочного письма кипу тоже растрепала и утеплила им все уголки и щелки… В общем, сделала у себя евроремонт. Наверняка приглашала к себе гостей, чтобы похвастаться. В том гнезде мы нашли почти все, что пропало в музее. Не нашли только индейский ритуальный нож и куски ацтекского черепа. Да и то сказать – зачем они крысе? На утепление гнезда они не годятся. Но музейное начальство разбираться не стало, списали все на крысу и даже выписали Косте премию – купить Ромуальду деликатесного собачьего корма. Тем более что кражи с этого дня прекратились.
– И к чему вы это мне рассказали?
– Во-первых, к тому, что после этого случая я загорелся – захотел заниматься расследованиями. В результате чего через год устроился работать в одно агентство. Правда, оно быстро разорилось, но я успел кое-чему подучиться, потом частным образом подрабатывал, а потом уж сюда, в «Следопыт», устроился. Арнольд Васильевич, конечно, людей без опыта не берет. А во-вторых – а на самом деле, как раз во-первых, – именно тогда я и видел того человека, который приходил к нам в офис чинить телефон. То есть я так подумал сначала.
– Что, он и там занимался связью?
– Нет, ничего подобного. Туда он приходил заниматься научной работой. Вроде бы писал кандидатскую диссертацию о музыкальных инструментах древней Америки. Но я, может быть, и правда ошибся – уж больно странно это выглядит. Был научным работником, а стал телефоны ремонтировать?
– Всякое бывает. Может быть, научная работа не пошла или тот институт, где он служил, вообще закрылся, вот он и решил сменить профессию…
– Ну, может быть. Только отчего не признался тогда?
– Кстати, вы не помните его фамилию? Ну, или хотя бы имя того научного работника.
– Нет, забыл. Все же несколько лет прошло. Что-то такое было музыкальное…
– Музыкальное? Певцов? Барабанов? Дудочкин?
– Нет, совсем не похоже.
– Трубачов? Балалайкин?
– Да нет, все не то. Кстати, вот еще что я вспомнил. Когда начались кражи из музея – еще до того, как к делу подключили Ромуальда, – у нас случился такой инцидент. Музей только закрылся, я заступил на дежурство, обошел залы – все было в порядке, все на месте, а потом вдруг смотрю – идет тот самый научный работник. С портфелем. «Извините, – говорит, – я задержался. Очень, – говорит, – увлекся работой и на часы не посмотрел». Ну, бывает – у нас все же не режимный объект. Но потом я снова обошел залы – и вижу, что недостает тех самых ацтекских черепков. Расколотого черепа. Ну, на следующий день хотел доложить начальству, что накануне застал в зале того человека, да приболел, попал на больничный, а когда вышел на работу – забыл обо всем, а потом Костя привлек к расследованию Ромуальда, и все вроде бы разрешилось… Кстати, после того как нашли виновника этих краж, тот научный работник с музыкальной фамилией перестал ходить в наш музей. Больше ни разу не появился.
– Может быть, закончил свою диссертацию?
– Может быть.
Дуся задумчиво взглянула на Бабочкина.
Может быть, он и ошибся, когда признал в телефонном мастере бывшего музейного работника. Но как раз после этой ошибки его попытались убить…
Опять же если человеку скрывать нечего, то он признается – да, мол, поменял работу по семейным обстоятельствам, кому какое дело… А этот вообще открестился – мол, не я это. Странно.
Случайно ли совпали два этих события – как только узнал его Бабочкин – так сразу и чайник заминировали.
В такие случайности Дуся не верила.
Конечно, может быть, покушение на Бориса связано с каким-то другим его расследованием.
Но тут Дуся вспомнила, что у нее к Бабочкину есть еще одно дело.
– Борис, – проговорила она, осторожно подбирая слова, – я знаю, что вы недавно вели дело об убийстве Эвелины Загорецкой.
– Ну, было такое… – Бабочкин надулся, по-детски оттопырив губу. – Но меня заказчик сразу же уволил. Не устроили его мои методы. Или результаты…
Дуся подумала, что все мысли и чувства Бабочкина отражаются на его лице. Плохое качество для детектива. Но почему-то она чувствовала к нему симпатию. Возможно, потому, что он так хорошо улыбается, и вообще на кота похож – мягкий такой, уютный, так и кажется, что сейчас мурлыкать станет.
– А вы не могли бы рассказать мне, что вам по тому делу удалось выяснить? – Дуся тоже открыто улыбнулась и включила внутреннюю подсветку глаз, хотя и поняла уже, что в случае Бабочкина ее женское обаяние не работает.
Так и оказалось. Бабочкин удивленно взглянул на Дусю и растерянно протянул:
– Так это, значит,
